Поэтому я решительно отчеканил: – Нет, не беру. Принципиально. – Ну, тогда прощай, Книжник. «До свидания» не говорю, так как собираюсь еще пожить. Двойные ворота, по верху которых шла двойная колючая проволока, медленно распахнулись. Я прошел через первую створку и оказался в узком коридоре, образованном глухими стенами домов. С той стороны тоже ждал солдат, на этот раз свой, грушевский, он Герду не испугался. Внимательно осмотрев меня, солдат молча приоткрыл вторую створку ворот, но щель была настолько узкой, чтобы я только-только смог протиснуться. Снаружи клубилась толпа. Как только ворота приоткрылись, группа черных фигур зашевелилась и заревела. Мне навстречу бросилась дюжина желающих войти в Грушевку. – Назад! – скомандовал солдат, но люди продолжали теснить друг друга, стремясь пройти первыми. – Назад! – крикнул он снова и вскинул винтовку. Люди отступили, дав нам с Гердой выйти, а после снова насели на ворота. Здесь, в отличие от приемной Бургомистра, никакой очереди не было в принципе – только табор торговцев, искателей места жительства, бродяг, авантюристов, астрологов и других дикарей. Эти люди так страстно хотели попасть туда, откуда я по своей воле вышел, что мне стало не по себе. Чем дальше от КПП, тем меньше становилось народа. Появлялись те, что пришли с телегами и надеялись как-то провезти свой товар через обложенные толпой ворота. Наконец по раскатанной и протоптанной тысячами ног дороге я вышел к перекрестку. Широченное черное шоссе шло прямо, его пересекала дорога поуже. Тут же был самодельный указатель, сделанный из единственного бесполезного для согревания на холоде материала – огромного листа пластика. Стрелка налево была подписана «Королевство Центр». Стрелка прямо – «Институт Культуры». Я поправил рюкзак и поковылял направо. У моего направления не было никакого названия. Чужих следов почти не попадалось. Дорога взобралась на эстакаду и после огромной развязки перешла в шестиполосную магистраль. То тут, то там встречались брошенные машины, которые навсегда остановились там, где их двигатели перестали поджигать бензин или дизель. На перекрестках, под светофорами, брошенных машин было больше. Я шел по широкой проезжей части между их обледенелыми скелетами и думал о том, что, если солнце наконец взойдет и двигатели заработают, людям предстоит немало работы по уборке этого проржавелого лома с дорог. Хотя, если солнце наконец взойдет, это станет одной из самых незначительных проблем цивилизации, которая уже погибла и будет пытаться возродиться. Перед глазами проходили знакомые очертания жилых многоэтажек, кинотеатров, «многофункциональных торгово-развлекательных центров» (вспомнил же название!). Память шептала названия: «Глобо», «Титан», «Берестье». Я свернул к одному из них. На первом этаже тут когда-то была кофейня, где я любил посидеть за необъятной чашкой капучино. Красные буквы на входе не облезли, двери уже кто-то вскрыл до меня. Внутри все осталось нетронутым: те же диванчики из искусственной кожи (натуральную уже бы всю ободрали), те же столики из толстого стекла. Однако холод и тьма делали место неузнаваемым – никакой ностальгии. Все мы любим не стены, не мебель, а знакомые лица официантов, запахи, интерьер и главное – свет. Тут всегда была такая уютная полутьма, можно было залипать в яблочнике часами. Когда мы возвращались к проспекту, я заметил, что до того веселая и неугомонная Герда внезапно притихла и стала острожной. Сделает несколько шагов, навострит уши и стоит, слушает. Она не лаяла, но была чем-то явно встревожена. Настроение собаки мгновенно передалось мне. Я начал ступать с пятки на носок, так получалось тише, хотя особой пользы это не принесло, меня выдавал фонарь. Я выключил налобник и сразу же снова включил. Без светового пучка темнота впереди казалась слишком жуткой. Внезапно справа вдалеке я заметил три двигающиеся точки. Они напоминали звездочки фонарей, но плыли слишком быстро для человека. Так быстро не могли двигаться даже бегуны. Все это происходило в полной тишине. Я не слышал ни вскриков, ни звуков речи. Это точно были не люди. Спину продрало ознобом. Я вспомнил всех мифических созданий, описанных в «Газете». Герда уставилась в сторону точек и, кажется, даже дышать перестала. Я понял, что они двигаются прямо по тому проспекту, с которого мы с собакой только что сошли. Вот одна из звездочек повернула, явно огибая автомобиль, и следом за ней то же самое сделали остальные. И еще одна странная штука: точки ползли выше человеческого роста. Кем бы ни были эти существа, они были огромные и очень быстрые. Я представил себе трех невров – вот они, облизываясь, несутся с налобными фонарями на волчьих головах. Головах, до превращения бывших человеческими. Мелькнула мысль, что оружие, в принципе, полезная вещь, если ты человек адекватный и в ход его пустишь только в самом крайнем случае. Я, не очень контролируя себя, начал пятиться назад. Герда молча следовала за мной, тоже не отворачивая голову от угрозы впереди. И тут у меня внутри все сжалось: три веселые звездочки свернули с проспекта и понеслись прямо на нас. Я пытался разглядеть хоть что-то – клыки, раззявленные пасти, блеск глаз, но, как всегда в таких случаях, темнота вокруг источника света была только еще темней. Когда они подбежали близко, очень близко, я положил руку Герде на загривок и почесал ее за ухом, подбадривая: погибать, так вместе. Примерно в этот же миг я услышал звуки: сосредоточенное сопение и мерное поскрипывание. Когда чудовища приблизились на расстояние большого прыжка, у каждого их них открылось по второму, еще более яркому глазу. На уровне пояса. Нестерпимо-белый свет. Нечеловеческий, страшный. Оно высветило отвратительно тонкие скелеты, похожие на металл кости, какие-то жуткие спицы. У меня из груди невольно вырвался вскрик. И тут первый монстр заговорил приветливым человеческим голосом: – О, а вы тут с песиком! – Доброй ночи! – сказал второй голос запыхавшись. – Приветствую, путник! – отозвался третий. Луч моего фонаря упал на то, что шевелилось в темноте, и я чуть не засмеялся. Это были велосипеды. Сколько же времени я не видел этих приспособлений! По Грушевке на них рассекать не имеет смысла – муниципалия слишком маленькая, все дистанции легко покрываются неспешным шагом. – Вы откуда? – спросил велосипедист, стоявший ближе ко мне. – Из Грушевки, иду на юг. – Язык слушался меня неохотно. – Мы из Центра. Получили благословение короля на разведку территорий на юге! – пояснил тот. – Мы рассудили, что чем дальше на юг, тем должно быть теплей, – бодро вступил третий. – У нас же котельной нет, как у вас, счастливчиков! Экономики – никакой, торговли – никакой, уголь купить не на что. Сожгли все, что можно было сжечь. Королевский дворец стоит холодный. Топим досками разобранных полов и балками перекрытий из сталинок. – А мы с юности вместе на велосипедах. Всю Беларусь объехали! – подхватил новый голос. Они были такие позитивные, что даже обидно стало, что именно они меня насмерть перепугали. – И вот мы решили. Если дороги остались, надо посмотреть, что на юге делается. – В разведку пошли! Король разрешил! – Велоразведчики! – похвалился один из них (я уже запутался, кто говорит, столь одинаково бодрыми они казались). – Рыскуны! – поправил третий. – Есть такое древнее слово для тех, кто идет вперед: рыскун! – Напугали вы меня, рыскуны! – честно признался я. – Так мы же безобидные! – начали на разные голоса уверять они. – Мы даже без оружия. Зачем нам оружие? – недоумевал первый. – Вот и я считаю, зачем нам оружие? – подхватил второй. – Мы же на великах, нас не догонишь! – засмеялся третий. – Что странно, в ту сторону дорога вообще не протоптана. А это юг! Нам всем надо двигать туда! Из наших снегов! – А пса как зовут? – А вы тоже без оружия? – А почему вы не на велосипеде? – А можно собаку погладить? – Она не кусается? Я не успевал отвечать на вопросы. Гердочка, испуганная их напором, отступила мне за спину и наблюдала за мельканием световых пучков из-за моих ног. Из чего мы все сделали вывод, что собаку гладить нельзя и она очень даже кусается. – У меня есть карта с обозначениями бывалого Шахтера, – сообщил я о самом главном. – Из нее следует, что все дороги еще проходимые. По проспекту выедете на кольцевую, это должна быть широченная шестиполоска с хорошим покрытием. Второй большой съезд с кольца направо ведет строго на юг. По крайне мере, юг был там, когда создавали карту. – Он думает, у нас нет карты! – не без иронии воскликнул один из голосов. Говоривший направил налобный фонарь на руль велосипеда – к нему был прикреплен заламинированный атлас. – Он думает, мы не знаем, как попасть на юг! – с той же интонацией откликнулся второй. – Он не поверил, что мы когда-то объехали всю Беларусь вдоль и поперек! – обратился к остальным третий. – Ну, хорошей дороги вам! Берегите себя! – оборвал я их гогот. Хотел пожелать им чего-нибудь доброго, например, «энергии вам и света», но понял, что они ответят примерно так: «Он думал, мы не взяли с собой энергетиков!», «Он не увидел, что на нас специально термобелье!» – Мы должны сделать что-то хорошее человеку с собакой, – ослепил остальных первый световой пучок. – Без велосипеда! – поддержал его второй, покачав пучком в воздухе. – Ведь ЗОЖ – это не только тело, но еще и этика! – Третий сделал какое-то движение рукой, возможно, вытянул вперед кулак с отставленным большим пальцем. Но в темноте рассмотреть не удалось. – Мы должны помогать людям с собакой и без велосипеда. – А что такое ЗОЖ? – Здоровый образ жизни! Я пожалел, что спросил. Главное, чтобы у них не оказалось складного четвертого велосипеда – а то придется осваивать этику ЗОЖ аж до поворота с кольцевой. Причем не исключено, что пятый сложенный маленький велосипедик у них припрятан для собак. И Герде тоже придется учиться жать на педали. – Мы не едим мяса, – с достоинством сообщил первый голос. Я хотел сказать, что я тоже не ем мяса, поскольку то, что продается в качестве мяса в нашем мире, им уже давно не является. – У нас есть фалафель. Мы сами делаем, из бобовых. – Хотите фалафель? – спросили они у меня. – Его и собакам можно. – У меня достаточно еды, – соврал я. На самом деле, поверив Шахтеру, я не взял ничего для себя – рюкзак и так был слишком тяжелым. – Тогда что же мы сделаем? – Для человека с собакой? – И без велосипеда? – Мне ничего не нужно, – честно сказал я им. – Я привык быть один и рассчитывать только на себя. – Мы будем оставлять вам записки! С важной информацией! Которую будем постигать по дороге! – И ХИС рядом, чтобы подсветить! – Он не знает, что такое ХИС! – Кажется, они начали поправлять уже даже не друг друга, а сами себя, на разные голоса. – ХИС – это химический источник света! – Один из них направил фонарик на пук похожих на лакричные палочки люминофоров, привязанных к раме. – Хорошей вам дороги! – пожелал я еще раз. Они вскочили в седла и на ходу, прощаясь, еще много раз поворачивали назад пучки своих фонарей. Я успел сильно замерзнуть, пока стоял и разговаривал с ними, и теперь с наслаждением разгонял кровь в теле, набирая пешеходную скорость. Как же хорошо думалось на ходу! Дома, над книгой, за письменным столом, мысли как будто были зажаты в какую-то обложку. Тут они разлетались в разные стороны, подхватывали и перебивали друг друга, прямо как эти велосипедисты. Я смотрел на потемневший город под небом цвета черной с рыжими подпалинами коровы и думал: а ведь это логично, что все бывшие государства распались на маленькие феодальные княжества. Каким-то чудесным образом именно свет – солнечный днем, электрический ночью – был той нитью, которая всех нас связывала в воображаемые сообщества. Когда трижды в день на пути домой видишь плакат «Заводской район города Минска приветствует вас», поневоле начинаешь считать себя гражданином этого «Заводского района» и мегаполиса под названием «Минск». Когда свет исчезает, когда слова превращаются в ничто, пропадают и топонимы, и сообщества. Остаются только холод, мрак и необходимость бороться за жизнь. В этом мире за жизнь проще всего бороться небольшими средневековыми королевствами, а не крупными современными государствами. Я не чувствовал, что иду по «городу», – города не стало, когда погасли мачты освещения, когда померкли вывески магазинов и кофеен, когда исчезли отсветы частного комфорта в окнах человеческих муравейников. Города не стало, когда выключились драгоценные далекие жемчужины, раньше обозначавшие горизонт. Без рекламы, автомобильных фар, лампочек над входом в подъезды пространство превратилась в созданный человеком безобразный и постылый лес. С высокими плечами заброшенных темных небоскребов, с одинокими бетонными деревьями столбов, с асфальтовыми магистралями, которые напоминали русла пересохших рек. Одно слово – пустоши.