– Куда мне его? Что я с ним делать буду? – резко возразил Николай Петрович. – Чтобы меня потом тыкали на каждом совещании? Я полковник Ряднов, и у меня всё чётко. А вы, Герман Викторович, исполняйте приказ начальника управления. Ваш сотрудник, вы и мучайтесь с ним. Москвин всё слышал. Осторожно притворив дверь, он пошатнулся от напряжения. Сергей хотел выдохнуть из себя всё, что скопилось внутри за эти бесконечные полчаса, но не смог. Наташа смотрела на него и улыбалась, держа в руке шоколад. Она была счастлива. И она снова любила его. * * * Внутри всё дрожало. Тело одеревенело. Ноги не сгибались. Сергей никак не мог выдохнуть воздух. Он так и шёл по коридору, не дыша и думая, что вырвался из расстрельной комнаты. Его принудили согласиться, он не мог поступить иначе. Его отказ расценили бы как неподчинение приказу. Это приговор. Те мужчины, тайком выпивающие дорогой коньяк, раскатали бы его на дороге жизни. Одним взмахом авторучки. Они и собрались, чтобы совершить казнь. Наверное, он облегчил им жизнь на всю неделю. На этот день – совершенно точно. Самое трудное на свете – прожить один день. После него и жизнь не страшна. А что будет завтра – никто не знает. Сергей мысленно взмолился неведомому Богу, чтобы в кабинете не было товарища Басова. Присутствие ещё одного палача он не выдержит. Какой длинный коридор. Поворот, ещё поворот, и нескончаемые деревянные половицы. Дорога, ведущая в пустоту. В никуда. Отсюда нет выхода. Глянцевые от масляной краски стены отсвечивали мертвенным багрянцем. Выше человеческого роста пластами облупливалась серая побелка. Беспалов говорил, что в прошлом году в отделе делали ремонт. Кабинеты отремонтировали, как положено, а на коридор не хватило средств. Стены окрасили чем попало, на полу вместо паркета настелили простые доски. Сергей схватился за дверь и охнул. Под портретом Ильича сидел капитан Басов. Их было двое вместо одного. Ильич на стене казался живым. Здесь даже мёртвые восстают из гроба. Один преждевременно вышел с больничного, другой неожиданно воскрес. – О-о-о-о, стажёр! – воскликнул Геннадий Трофимович. – Проходи, я тебя жду. Голос капитана звенел, как натянутая струна. В нём переливались торжествующие нотки. Сергей улыбнулся и прошёл за свой стол. Жизнь не любит его. Совсем не любит. Никогда его не любила. Одни огорчения от неё. Чем он её прогневал? – Серёжа, а мне Петров дал задание проинструктировать тебя, – ласково заверещал Басов, потирая бугристые шишки на пальцах. – Не нужно, – вежливо ответил Сергей, – я только что от него. Наступило молчание. Басов оцепенел от чрезмерной надменности, прозвучавшей в ответе Москвина. Приторная вежливость не смогла скрыть истинное отношение Сергея к напарнику. – Ты это, забудь, что там было. – Басов обрушил кулак с полусогнутыми пальцами на стол. – В верхах не любят подробностей. Они считают, что мы сами должны понимать их гениальные идеи. А мы не понимаем потому, что невозможно залезть в чужую голову. Поэтому мы можем допустить ошибки. В этом несносном «мы» прозвучало неприкрытое презрение к Сергею Москвину. «Мы» – это ты, идиот Москвин. И ты можешь допустить ошибку. А она дорого обойдётся полковнику Петрову. А если будет плохо полковнику Петрову, будет плохо всему отделу, включая товарища Басова. Сергей выдыхал воздух постепенно, по глотку, сквозь сжатые губы, чтобы унять взбесившийся ритм пульса. – Ты должен уговорить Карецкого сойтись поближе с лицом, на которое укажешь ему. – Кто он? – Сам не знаю, – сердито буркнул Басов, – какой-то известный диссидент. Он добивается высылки из страны, а они хотят устроить ему подставу, да такую, чтобы он не выкрутился. Хитрый жук. Прям жучара. Работает в какой-то конторе, на работу ходит, не прогуливает, не пьёт, не дерётся, не хулиганит. По тунеядке его не прижать. А на днях пытались спровоцировать на драку, так он убежал. Только пятки засверкали. Боится дать малейший повод для возбуждения уголовного дела. Так что вся надежда на тебя, стажёр Москвин! На тебя вся страна смотрит. Сергея передёрнуло. Ему представилась многоглазая страна, испепеляющая миллионами взглядов одного человека. Это самая страшная казнь, страшнее её на свете ничего нет. – Как его зовут? – Не знаю, – вздохнул Басов. – Операция секретная. Имя человека назовут десятого ноября. За час до мероприятия. И фотографию выдадут. Под расписку, конечно. – И что дальше? Сухой стук костяшек по столу отрезвил Сергея. Он разжал кулаки и посмотрел на руки. Что это? Он сидит и стучит кулаками в такт словам капитана, словно подыгрывает ему, но ведь бездумные движения свойственны только психам и шизофреникам. Москвин точно очнулся после наркоза. Встряхнувшись и выпрямив пальцы, он с интересом вгляделся в лицо Басова. По всей видимости, Геннадий Трофимович намедни изрядно приложился к горячительным напиткам. А что? У него застарелый ревматизм, на улице разыгралась осенняя непогода, старые суставы не гнутся. Сам Бог велел выпить перед сном, чтобы снять воспаление. В данном случае спирт приравнивается к аптечной микстуре, но ежедневная и многолетняя лечебная процедура пропечаталась в лице капитана ядовитым окрасом. Басов раздражённо отмахнулся от пристального взгляда сослуживца. Сергей усмехнулся. Долгое сосуществование разных людей в одном помещении приводит к тому, что они с лёгкостью входят в сознание друг друга, как к себе в комнату. – А дальше ты должен проследить, чтобы Карецкий унюхал объект и благополучно воссоединился с ним в одной кровати! У педиков такие дела легко делаются. Капитан Басов оглушительно расхохотался. Сквозь прищуренные веки поблёскивали ехидные глазки. Сергей ощерил рот и дурашливо изобразил смех. Смешная ситуация. Обхохотаться можно, но миссия невыполнима. Москвин обречённо покачал головой. – Да ты напрасно трусишь, Москвин! – заорал Басов, вскакивая с кресла, но вскочил он неудачно, задев рукой бумаги, и они, как самолётики, плавно разлетелись по кабинету. Геннадий Трофимович, кряхтя и охая, бросился поднимать секретные документы. – Напрасно! Педики, они ведь как: унюхают друг друга и не посмотрят, кто рядом с ними. Им всё до фени. Они по запаху друг на друга идут. Как звери. Вот увидишь, они поладят. Ты Карецкого-то запусти в кафе и жди. Только не упусти его из виду. Глаз с него не спускай. Из кафе обоих надо передать наружке, чтобы взяли сразу на выходе. Ну как? Готов ты к труду и обороне? Оцепенение прошло. Москвин смотрел на напарника и видел все его внутренности, словно его глаза излучали лучи Рентгена. Немолодой человек с трудной судьбой и с не менее трудным характером верой и правдой служит органам. Он ветеран. Заслуженный и уважаемый человек. А что он из себя представляет? У него больной и изношенный организм, пропитанный литрами ежедневно выпиваемого алкоголя, у него нет семьи, нет родных. Он один. Наверное, детдомовский. Отдел ему заменяет семью. Полковник Петров у него за родного отца. Капитану Басову невдомёк, что миссия однозначно невыполнима. Не бывает любви по заказу. Даже если этот заказ спущен оттуда, сверху. Да, наверху сидят большие фантазёры. Они легко играют людьми, как деревянными пешками, переставляя фигуры с места на место на невидимой доске. В своих фантазиях они не оставляют места человеческим эмоциям. Люди у них не думают, не мучаются, не предают. Просто переходят из одной клетки в другую. Когда пешка мешает игре, её убирают. Сергей медленно водил пальцем по пустому столу. Предательство должно войти в привычку, но как к этому привыкнуть? Всё, что говорили ему сегодня взрослые и авторитетные мужчины, вызывало оторопь и повышенный пульс. Неужели они во всё это верят? В каком бреду можно придумать эту канитель? Несколько месяцев Сергея заставляли ходить к Коле Гречину, как на работу, хотя это и была так называемая работа. Оказывается, уже тогда у них был этот фантастический план. За это время они создали два отдела, выделили помещение, набрали сотрудников и теперь принуждают к предательству именно Сергея Москвина. Почему его, а не кого-то другого? К тому же, собственно говоря, никто никого не принуждает. Сейчас можно встать и пойти к Петрову, чтобы доказать, что его план никуда не годится. И что тогда? Они расформируют два отдела? И в каком тоне разговаривать с Петровым? Сергей попытался представить, как он высказывает в лицо Герману Викторовичу высокие слова о чести и достоинстве. Стоит на пороге и говорит-говорит-говорит, а крохотный Петров корчится за столом в судорогах от истерического смеха. – Как я объясню Карецкому его задачу? – медленно, слово за словом произнёс Москвин. – Очень просто! – воскликнул товарищ Басов. – Всё гениальное просто! Ты назначаешь ему встречу и говоришь, что наш, пока что безымянный объект является шпионом государственного значения. И он, то есть Карецкий, обязан помочь органам изобличить врага народа в его преступной деятельности, так как она угрожает национальной безопасности советского народа. – И Карецкий, сняв штаны, со всех ног бросится выполнять ответственное задание партии и правительства? – криво усмехнулся Москвин. – Штаны-то он снимет, но не сразу, – сказал Басов, усаживаясь на место. – Вот увидишь, они сразу учуют друг друга. Не сомневайся, Серёжа! У них это в крови. Я-то знаю! Поначалу Геннадий Трофимович вёл себя беспокойно, он то вскакивал, то садился, то стучал кулаками по столу, но вдруг успокоился. Старый капитан вдруг перестал чесаться и дёргаться. Спокойно сидит себе, смотрит в окно и объясняет абсолютные истины. Не человек, а венец природы. С таким приятно дружить, ходить в баню, на рыбалку, травить анекдоты. – Тебе эта операция пойдёт на пользу, Серёжа, – неожиданно проговорился Геннадий Трофимович с лёгкой завистью в голосе, – тебя возьмут в новый отдел, если всё пройдёт успешно. Досрочно дадут ещё одну звёздочку. Прибавка к зарплате обеспечена. Чем тебе плохо-то? И снова потянулись томительные минуты. Сергей подумал, что и впрямь всё хорошо складывается. Просто отлично. Новая звезда на погонах, прибавка к зарплате, женитьба на Тане или Наташе. Обе будут счастливы. И жизнь будет построена на годы, на века, до гроба. Почему-то захотелось заплакать. Сергей сердито выдохнул. Если всё сорвётся, ему не простят. Тогда его не повысят, а повесят. Прямо в этом кабинете. И сделает это старый службист Басов. Ему не привыкать. – Иди, Серёжа, домой, подготовься как следует, а вечером встретишься с Карецким. Ты должен с ним поговорить по-хорошему, чтобы он не артачился понапрасну. Если будет бастовать, мы его прихлопнем, как муху. Что-то треснуло в электрической лампочке, на миг сверкнула искра, осветив сияющим, но безжизненным светом утомлённые лица двух мужчин. Оба вздрогнули, испугавшись, что останутся в темноте, но лампочка устояла, не перегорела, лишь чуть помрачнев. Она и без того тускло светила, а сейчас стала похожа на мерцающую свечку. Москвин молча вышел из кабинета. Он хотел привыкнуть к новой напасти, но внутри что-то не срабатывало. Его тошнило и выворачивало от отвращения к самому себе. Ему хотелось вымыться, словно он искупался в бочке с дерьмом. Его физически преследовал невыносимый запах нечистот, вырабатываемый человеческим сознанием. * * * Под хмурым ноябрьским небом переливающимся ковром расстилались ослепительные огни фонарей. Казалось, что находишься в светлой комнате, а там, наверху, чёрный и мрачный потолок, прикрытый весёлыми огоньками. Яркое освещение Невского проспекта будоражило измученную душу. Сергей слился с толпой, чтобы острее почувствовать своё одиночество. Люди шли потоком, как на демонстрации, кругом оживлённо смеялись, разговаривали, многие шли под руку. Москвин погрузился в людское море и шёл по нему, не чувствуя асфальта под ногами. Он словно плыл среди людей. Сергей думал, что толпа гораздо мельче человека. Толпа ни о чём не думает, она смеётся. Люди в массе своей не умеют мыслить, они хотят хлеба и песен. Им постоянно нужно есть, пить и веселиться. А человек глубже, он должен думать или хотя бы задумываться. Сергей остановился. Он подумал, что в первый раз бесцельно гуляет по Ленинграду. После школы поступил в среднюю школу милиции в Стрельне и несколько лет провёл в захолустье. Из того периода запомнился долгий маршрут тридцать шестого трамвая и проспект Стачек. Пыльный неуютный район со сталинскими домами и панельными хрущёвками оставил в памяти груз плохо прожитой юности. В то время постоянно хотелось есть. Чувство голода оставило после себя ощущение подавленности. В школе милиции Сергей ни с кем не дружил, всех сторонился. Наверное, боялся обнаружить себя в глазах окружающих, опасаясь ненароком раскрыться. Так вышло, что юность и учёба прошли мимо него. От школы милиции в памяти не осталось ничего. Ни друзей, ни веселья, ни воспоминаний. После окончания школы Сергей поселился в общежитии на Ржевке, в старом здании с запущенными комнатами и угрюмыми обитателями. И опять захолустье, опять город остался в стороне. Всё это время Ленинград существовал отдельно от Москвина. Город и человек оказались по разные стороны друг от друга. Что ж, первую прогулку можно считать знакомством. Оказывается, в этом городе живут интересные люди, они ходят в театры, рестораны, на концерты. Они влюбляются, гуляют, развлекаются и совсем не страдают по вечерам от невыносимой тоски. На проспекте не видно унылых лиц. Все смеются. Никто не переживает, что в магазинах нет продуктов, и ни один человек не возмущается, что партия и правительство загнали страну в тупик. Сергей постарался слиться с толпой не только телом, но и мыслями, чтобы ощутить себя наравне со всеми. Теперь они идут в одной шеренге, они почти одно поколение, люди одной страны, великой и прекрасной. Сергей немного взбодрился. Долгое времяпровождение с сомнительными личностями в комнате у Коли Гречина привело к затяжному периоду тоски и отчаяния. Не всё так плохо на этом свете, как кажется. Пусть его окружают не самые лучшие люди – а идеальных в природе нет, и непорочными не рождаются, – зато у него есть надежда, что он выберется из отвратительной ситуации, в которую в очередной раз загнала его жизнь. Впрочем, ему не на что жаловаться. Не такая уж плохая у него жизнь. Пока ничего не случилось, пока ещё можно расправить плечи. Сергей вдохнул воздух всей грудью, ощутив на мгновение, что вдыхает весь мир целиком, и немного задержал его, а затем с силой выдохнул, ощутив в себе биение миллионов сердец. И в этот момент он всё понял. На миг перед его глазами предстала огромная шахматная доска с выстроившимися в стройные ряды пешками. Чья-то невидимая рука передвигала крохотные фигурки по клеткам, и те радостно пожирали друг друга. Со всех сторон слышалось шумное чавканье. Пешки были счастливы, а невидимая рука неутомима. Доска подрагивала от непрерывного движения пешек. Сергей присмотрелся и разглядел в деревянных складках фигурок знакомые черты. Симпатичная женщина перебиралась по доске самостоятельно, не дожидаясь, пока её передвинет невидимая рука. Одна из пешек вышла из подчинения. Это была Мириам Иванова. Девушка со странным именем и не менее странной фамилией. В таком симбиозе самая обычная фамилия приобретает мистическую окраску. Сергей развернулся и пошёл в другую сторону. Надо срочно проехать на Измайловский. Только там можно найти симпатичную блондинку с горящими от неутолённой страсти глазами. Невский проспект сжался до размеров игрушечной комнаты, затушив своё ослепительное освещение. Москвин не заметил, как добрался до студенческого городка. Череда одинаковых корпусов сбивала с толку. Сергей долго вспоминал, в каком корпусе проживают студенты Техноложки. Немного поплутав по кварталу, Сергей издали увидел Мириам, с трудом поднимающуюся по ступеням. Одной рукой она держалась за перила. Это было настолько непохоже на стремительную Мириам, и Сергей подумал, что это вовсе не она и ему привиделось. Обычно она взлетала на любую лестницу одним прыжком, одним взмахом крыльев. А сейчас еле идёт. Заболела, что ли? Сергей тихонько подкрался сзади, осторожно ступая на носки, чтобы не вспугнуть взбалмошную девушку. Он откашлялся и негромко спросил: «Помочь?». Мириам немного согнулась от тяжёлой ноши. В правой руке она несла тяжёлый баул, набитый чем-то мягким. Она вздрогнула, вскрикнула и обернулась, проделав всё это в один миг, как музыкальная юла, которую завели и пустили по кругу. Увидев Сергея, Мириам покрылась пятнами. Симпатичное лицо девушки подурнело. – Не надо! Я сама, – вскрикнула девушка. – Откуда ты взялся, ненормальный? Москвин открыл дверь и держал в ожидании, когда пройдёт Мириам. Она с трудом втащила баул через порог. – Да нормальный я! Что у тебя там? – Он кивнул на тяжёлую кладь. – Кирпичи? – А тебе какое дело? – огрызнулась Мириам, не скрывая страха. Она явно чего-то боялась. «Может, ворованные вещи несёт, а тут я нарисовался, вот и испугалась», – подумал Сергей и подхватил сумку с вещами. – Давай отнесу! – Да пусти ты! – Она попыталась оттолкнуть его, но Сергей упрямо шёл к лифту. Мириам насупилась и замолчала. В её обиде таилось что-то детское. Курносый нос слегка обвис, готовясь захлюпать. Сергею стало жаль девушку. – Поговорить надо, Мириам! Дело есть. Серьёзное. Да ты не пугайся. Я с добрыми намерениями. Она отмахнулась, явно не понимая, как правильно реагировать. Девушка никого не ждала и не подготовилась к встрече. Она сама любит нападать. Мириам всегда приходит первой. А тут незадача вышла. Сергей злорадно щурился, волоча тяжёлый баул. В комнатке на пятом этаже было уютно. Шторки на окнах домашние, не казённые. И не дешёвые. Чайник на столе. Чистенько. Запах хороший. – С Наташей живёте? – Сергей поставил баул у стола и сел на стул, не дожидаясь приглашения. – Наташа – коренная ленинградка! – отрезала Мириам и отвернулась к окну. Они молча сидели, не зная, что будет дальше и кто из них первым нарушит тишину, кто задаст вопрос и сбросит карты. – А-а-а, – неопределённо протянул Сергей, – а ты, выходит, не коренная ленинградка? – Да. Я из республики. Мой папа один из секретарей республики. Сергея удивило, что она не называет республику. Секреты разводит. Да их всего-то пятнадцать. И какое ему дело, откуда она приехала. Дочка партийного секретаря, счёта деньгам не знает. Из чего состоит жизнь – ещё толком не поняла. И вряд ли поймёт. – Наташа эта твоя, она тоже странная, – заметил Сергей, не надеясь на ответ. – Ничего не странная, обычная, – фыркнула Мириам, – как все ленинградские девочки. Избалованная, ни в чём не знает меры, не знает, чего хочет. В детстве её таскали по всем кружкам и дворцам, чтобы привить навыки культурной девицы. В итоге её тошнит от культуры, как от гнилого яблока. Увидит театр и блюёт, не стесняясь. Так её испортили культурой. Да она с жиру бесится. То лесбиянкой себя объявит, то наркоманкой. А на самом деле она хитрая и ловкая пройдоха, так и норовит чужое хапнуть. – Вы же подруги? Как ты можешь? – возмутился Сергей, вспомнив Наташины пламенные взгляды. – Мы не подруги, так, время убиваем! А ты чего пришёл? – воскликнула Мириам, не выдержав мужского осуждения.