Сергей положил рапорт на стол. Петров искоса посмотрел на бумагу, исписанную мелким аккуратным почерком. – Ишь, накатал, писарчук! Я и без тебя знаю, что это Кручинин. Мы сами установили его. А ты молодец! Настоящий опер! Петров отодвинул от себя рапорт. Сергей сжал зубы и прикрыл глаза. Шахматная доска развалилась на части. Провокация не получилась. Полковник Петров оказался хитрее. – Ты вот что, Серёжа, ты не лезь не в своё дело! – Но он же насильник и педофил! – резко возразил Москвин. И уже мягче добавил: – Из-за него Ваня Чекомасов повесился. – Да знаю я, знаю, – протянул Петров, внимательно разглядывая Сергея, – но Ваню не вернёшь, а у нас операция государственной важности! Ты уж не подкачай там, Серёга! Москвин сжался. Как ни крутись, придётся ломать себя, чтобы выжить. Тяжело продаваться. Очень тяжело. – Ты не мнись, как на приёме у проктолога, Серёжа! – Петров прервал паузу. Герман Викторович говорил резко, отрывистыми фразами, точно лаял. Или это казалось Сергею. Сейчас всё казалось острым и режущим. Слова Петрова резали его на куски. – Наша страна находится на изломе. Её режут на части. Запад мечтает раздавить нас. Диссиденты вконец распоясались. Их всего-то человек двести на всю страну, а дерьма мы хлебаем по самые уши. Тот человек, который нам нужен, очень хитёр и ловок. Он занимается стихоплётством, сочиняет антисоветские анекдоты, распространяет вредную музыку, но ведёт себя осторожно. Он надеется, что улизнёт на Запад, но он ошибается. Если мы запустим весь маховик, ему от нас не отвертеться. Мы его схаваем. Неважно, какой ценой, но, схаваем! Ты, Серёжа, маленькое звено в огромной цепи. Да что это я? Козюлька ты, а не звено. От тебя нужна малость, а ты сопротивляешься. И за эту малость мы тебя отблагодарим так, что твоя сиротская жизнь закончится вот здесь, на этом стуле. Отсюда ты уйдёшь другим человеком. Равным, ровным и обеспеченным. Так что не дёргайся, слушая дядю Германа, и не петюкай! Понял? От молчания звенело в ушах. Москвин представлял, как будет разговаривать с Владом. И в эту минуту ему показалось, что он усложняет проблему. Никакое это не предательство. Любое предательство можно представить как подвиг. Герман Викторович красиво обрисовал ситуацию. Нет выше долга у гражданина страны, чем спасти погибающее государство. – Понял, товарищ полковник! – Ну, вот так-то лучше, Серёженька! Я был уверен в тебе. Ты меня не подвёл! Оба помолчали, пытаясь понять, что будет дальше. Согласие мало что значило. За словами должно было последовать действие. Пока всё складывалось в пользу государства. Человек стал частью системы. Петров остался доволен собой. Он легко убедил молодого сотрудника в целесообразности исполнения приказа. Когда-то и Петрова убеждали. Впрочем, раньше методы были жёстче. Да и времена были другие. Это сейчас развели сантименты. Нянчатся с молодёжью, как в детском саду. В партийных инстанциях требуют снизить градус напряжённости в работе с младшим оперативным составом. А кто работать будет? Для решения особых задач нужны особенные сотрудники. Страна находится на перепутье. В это сложное время нужны особенные люди. – Иди, Москвин, работай! Товарищ Басов проведёт с тобой инструктаж. Он приболел немного, что-то часто прихварывать стал старик, но обещал, что явится и всё сделает, как положено. Свободен! – Слушаюсь, товарищ полковник! Дверь мягко захлопнулась. Петров остался наедине со своими мыслями. Сергей сочувственно тряс головой. Ему было жаль полковника, хотя жалеть его было не за что. * * * За два дня до решающего события Сергей затосковал. Он чувствовал, что скоро всё рухнет. Даже эта убогая жизнь, которую он с таким трудом построил, скоро закончится. Дурные предчувствия мучили его. Всё вокруг раздражало. Жизнь стала похожа на пытку. Ничего не радовало. Праздничная иллюминация казалась жалкой попыткой скрыть промозглую погоду. Мрачное небо, закрашенное густыми плотными тучами, спускалось прямо на лицо. Липкая морось ощущалась как нечто осязаемое. Её можно было трогать руками, разрывать на куски и разбрасывать по сторонам. Улицы опустели. Пошли слухи, что перед демонстрацией тучи расстреляют и на небе вспыхнет долгожданное солнце. Почему-то всем казалось, что после этого наступит эра долгожданного счастья. Сергей не понимал, за что можно расстреливать тучи. Они же ни в чём не виноваты. Непогода пройдёт, и солнце само явится людям, измученным затянувшейся сыростью. Сегодня Сергей должен встретиться с Владом. Это что-то вроде репетиции перед мероприятием в кафе. Он обязан проинструктировать Карецкого по методике товарища Басова. Вопросы и ответы были записаны в отдельном блокноте. Сергей несколько раз прочитал методичку, затем попытался повторить вслух. На некоторых вопросах голос срывался, не выдерживали голосовые связки, хотя они-то как раз самое последнее звено в длинной цепочке последующих событий. С другой стороны, если голос исчезнет, тогда и вопросы задавать будет нечем. Организм всеми силами защищался от насилия доступными способами. Тогда Сергей приступил к уговорам. Если уговорить самого себя, дело пойдёт на лад. Надо было спасать свою жизнь. Сергей понимал, что юлит перед собой, но всё равно пытался убедить себя в необходимости выполнения приказа. Сначала он последовательно разложил предполагаемые события, словно это были не будущие действия, а игральные карты. И всё у него получалось так, что дело не срастётся. Как он ни перекидывал карты, результат получался плачевный. Если это так, то жизнь Москвина будет разбита вдребезги, так и не начавшись. Всё, что он делал для своего будущего, не пригодилось. Все мучения оказались напрасными. А сколько он перестрадал? Это что, совсем не идёт в зачёт? Чем больше Сергей тасовал своё будущее, тем глубже погружался в пропасть. Да вся его жизнь сплошная пропасть. Это болото. Трясина. Всё, что он делает, последовательно приводит к краху. Все, кто окружал его, умерли. Вокруг никого нет. Никого. Он остался один на всём белом свете. У него нет привязанностей, привычек, любви. Всё, чем живут обычные люди, у него отнято неизвестно кем. А что за жизнь у него? Общежитие в запущенном здании, грязные туалеты, загаженная кухня. Москвин подумал, что он давно не ел по-человечески. Из-за антисанитарных условий в пищеблоке он перестал готовить. Почти полгода он питается всухомятку. Докторская колбаса и шпротный паштет в консервной банке. Разве это еда для молодого мужчины? Надо, надо выполнить приказ Петрова, но как вызвать доверие у Влада? Может, спросить его о повседневном: чем он питается, о чём думает, с кем живёт, кого любит? Это же самые насущные вопросы, но не каждый сможет на них ответить. Надо прожить целую жизнь, чтобы справиться хотя бы с одним, а их тут четыре. И каждый ответ может составить книгу в пятьсот страниц. Попробуй ответить на вопрос: мол, а кого ты любишь? Если никого, тогда ты повелитель демонов и в тебя вселились тёмные силы. И никому уже не докажешь, что ты нормальный человек. Люди мигом заклюют тебя до смерти. Они хуже хищных птиц. Хуже зверей. Хуже адской непогоды на дворе. Любую метель и изморось можно пережить. Ведь всё пройдёт. И печаль, и радость. Сергей угрюмо дышал в воротник. До улицы Восстания осталось два шага. Там его ждал Влад Карецкий, красивый и трепетный юноша, заблудившийся в собственном теле. Влад хочет и не хочет быть геем. Ему нравится быть избранным, но он ещё не решил до конца, кем станет. Вот и мучается. И его мучения вызывают у Сергея чувство сострадания. Кажется, что это он сам мучается и сомневается вместе с Владом. – Серёжа? Москвин завертел головой. На улице Восстания кипела вечерняя жизнь. Ещё несколько часов, и весь центр захватят криминальные существа. Здесь почти в открытую появятся воры, проститутки, наркоманы и геи, а куда уже от них деваться? Они есть везде и всегда. Они были во все времена и при всех режимах. Все будут искать друг друга, чтобы получить удовольствие от жизни. Наркоманы – сбытчиков, проститутки – клиентов. А ворам по барабану куда идти, вперёд или назад. У них только одна цель: как побыстрее очистить чужой кошелёк. Если удастся разжиться мало-мальской денежкой, то воры и грабители временно меняют окраску. Они становятся миролюбивыми, ласковыми и покорными. В такие минуты им нравится жестокий мир, который отправил их в чистилище ещё при жизни. – Серёжа, а я тебя кричу-кричу, а ты только головой вертишь! – воскликнул запыхавшийся Карецкий. – Ты давно пришёл? – Нет, только что, – смущённо прошептал Москвин. Внутри росла тревога. Он боялся самого себя. И ещё он знал, что испытание не пройдёт даром. Любая измена, любое предательство непременно всплывают на поверхность. Если не при жизни предавшего, то после его смерти совершенно точно. Это доказанный факт. Жизнь всегда оказывается мудрее всех мудрецов. – Пойдём, Серёжа, прогуляемся, мне с тобой поговорить надо! – Карецкий взял его под руку. – Ты же не стыдишься меня? – А зачем мне тебя стыдиться? Я не понял вопроса! Москвин присел на скамейку, Карецкий остановился поодаль. Влад стоял, слегка возвышаясь над прохожими, и любовался профилем Сергея. Москвин занервничал. В саду много народу; кажется, что люди никого не замечают, кроме самих себя. Но стоит кому-нибудь ткнуть пальцем в любого прохожего, как они тотчас же оживают, превращаясь из живых покойников в шутников и балагуров, впрочем, на короткий срок, пока не кончится запал. – Присядь, Влад, мне тоже хочется поговорить с тобой. – Сергей нагнулся, чтобы завязать шнурок, а краем глаза наблюдал за Владом. Страх колотился в каждой клеточке тела. Внутренние молоточки больно били в переносицу. В первый раз Сергей понял, что боится самого себя. Он всегда боялся людей, и никогда он не боялся себя. Прежде все его действия были осознанными: он либо спасал себя, либо убегал от опасности, либо закрывал глаза. Тогда наступала кромешная темнота. С закрытыми глазами легче было переносить трудности. Сердце билось в ушах, в горле будто сжались тиски. Ему стало страшно. Почему присутствие Влада всегда вызывает волнение? Карецкий ведёт себя достойно, одет просто, не вызывающе. Его красота привлекает внимание окружающих. Она необычная. Вроде бы ничего особенного, но взгляд притягивает. Магнитная красота. Даже мужчины заглядываются. Сергей снизу перехватил взгляд прохожего. Простенький дяденька, в драповом пальто, в разношенных ботинках, а смотрит на Влада как на нечто необыкновенное. – О чём ты хотел со мной поговорить? Карецкий сел рядом и закинул ногу на ногу. Сергей бросился завязывать второй шнурок. Внизу было спокойнее. Когда он выпрямился, Карецкий уже стоял. – Ты нервничаешь? Сергей покачал головой и посмотрел на уходящего вдаль прохожего. Мужчина шёл и оглядывался, что-то тихо бормоча на ходу. – Нет, Влад, я спокоен! – После этих слов и впрямь наступило спокойствие. Воздух слипся и заткнул ноздри, как ватой. Москвин оказался в закрытом пространстве. Исчезла скамейка, улица, город. Они остались вдвоём. Один на один. Без свидетелей. Сергей с мольбой поднял глаза и увидел, что смотрит в собственное отражение. Он узнал свои глаза. Своё лицо. Оба понимали друг друга без слов. От глубины понимания закладывало в ушах. Это было страшно. Они находились в себе, как в материнском чреве. Исчез свет и воздух, обоих стиснуло так, что они ощущали биение пульса один у другого. – Влад, я что-то расклеился, не могу говорить, – прошептал Москвин, преодолевая усилие, – давай встретимся послезавтра, в кафе на Невском. Там шумно, весело, опасно. Там и поговорим. – Ты о чём, Серёжа? – изумился Карецкий. Ему не нужны были слова. Он мог молчать месяцами, лишь бы сидеть вот так рядом. – О жизни, – усмехнулся Москвин. – О жизни. У нас с тобой много общего. Нам есть о чём поговорить. Сначала он думал, что струсил. Потом решил, что это не трусость. Это предвидение. Зачем торопить события? Они и без того произойдут, когда придёт время. Потом ещё будешь отбиваться от них. Сергей фальшивил перед собой. Он понимал, что не сможет напрямую сказать Владу о задании, о долге перед страной, о врагах советской власти. Карецкий далёк от этих ужасов. Он высмеет Сергея. Влад не поймёт. Он всегда понимал, но не сейчас. Опять не то. Москвин заскрипел зубами. Да не в этом дело. Не в страхе обнаружить себя. Не в трусости и в малодушии. А в подлости. Это же самая настоящая подлость! О ней не любят говорить. О ней редко пишут. Её мало знают. Но все ею пользуются. Подлость используют по любому поводу. Она в ходу у человечества. Этот приказ выполнить невозможно. Ведь Карецкий до сих пор не знает, что Москвин специально приставлен к нему. И если сказать ему об этом, он не переживёт. Его глаза погаснут. Он тихо умрёт прямо у скамейки. Сергей прикрыл глаза, но спасительной темноты не было. Перед глазами прыгали светящиеся точки, создавая пляшущий мир весёлых человечков. Ему казалось, что темнота скроет подлость, она исчезнет, но ему не удалось спрятаться. Подлость разрушила темноту, играя с воображаемыми плясунами. – Ну, не знаю, – протянул Карецкий, – я всегда рад тебя видеть, Серёжа, но у меня наступили чёрные дни. За мной следят, за мной ходят, меня преследуют. Я боюсь. Меня съедает страх. Они что-то задумали! Они убьют меня. – Не бойся, Влад, – тихо сказал Сергей, – я с тобой! Я тебя не брошу. Я рядом. – Ты один такой, прямой и честный, – нехотя улыбнулся Карецкий, – остальные все двуличные. Я никому не верю. Только тебе. Ты тоже странный, но ты нормальный! – Да, я нормальный! – эхом отозвался Москвин, подумав, что его впервые за всю жизнь назвали нормальным человеком. – Ты самый нормальный из всех, кого я знаю! – восторженно воскликнул Влад и неожиданно покраснел. – Видишь, как у меня горят щёки. Это от радости! – Я тоже весь горю, – сознался Сергей, – наверное, простудился. Погода не из лучших. Морось, ветер, арктический холод. До мозга пронизывает. Я пойду, Влад? – Да, иди, ты весь дрожишь, у тебя температура. Я с тобой пойду! – Ты что, нет, не надо! – вскрикнул Сергей, размахивая стиснутыми руками, как флагом. – Не надо. Я сам. Сейчас пойду в аптеку, куплю аспирин и вылечусь. Увидимся, Влад! – Увидимся, Серёжа! Они уходили в разные стороны. Оба шли прямо и ровно, как на параде, с остановившимися глазами и вытянутыми руками, придавленные, как тисками, неизбывной тоской. Они ни разу не оглянулись. * * * Ещё днём Сергей решил для себя, что ничего не скажет Владу. Пусть всё идёт, как прописано в сценарии, созданном коллективным трудом. В этом спектакле нет режиссёра, зато есть исполнители и есть организаторы. Есть ли преступники? Кто ж в этом разберётся! В забегаловке на Невском соберутся подозрительные личности, там будет много сотрудников из наружных служб, там будет Влад, там будет опасный субъект, за которым безуспешно охотятся спецслужбы города и страны, там будет много тех, за кем следят и кого пасут. В этой суматохе никто не станет разбираться, кто кого проинструктировал, когда и каким образом. Москвин улыбнулся. Чужой сценарий надо переписать. Влад Карецкий для него дороже всех инструкций, приказов и наказов вместе взятых. Предать Карецкого – это предать самого себя. Есть предел в исполнении приказов. До какого-то момента можно исполнять всё, что скажет вышестоящий начальник, а бывает минута, когда всё можно послать ко всем чертям. Ну, не уволят же его за это? Или уволят? Сергей подумал, что могут не только уволить, но и привлечь к уголовной ответственности за несвоевременное недонесение компрометирующих обстоятельств. Последний довод не стал решающим. Сергей понял, что предел человеческим возможностям существует и это не выдумка. Можно идти до конца, но это опасно для психики. Что с ним станет потом? Его, по всей вероятности, превратят в орудие массового истребления граждан. И тогда не останется ничего, что могло бы удержать его в этой жизни. Всё потеряет смысл. Его рождение, его судьба, его жизнь станут пеплом тлеющей сигареты в руках полковника Петрова. Выходя из общежития, Сергей встретил Таню, она ждала его на крыльце. Девушка замёрзла, стоя на ветру. Она посинела от холода. Погода неожиданно изменила привычный фон. На небе сияло ослепительное солнце, посылая невинно сияющие лучи на промёрзший город. Обычно в пять вечера в Ленинграде темно и мрачно, освещение ещё не включили, а сумерки уже спустились на город, а тут неожиданное прояснение, яркая картинка, на ярко-синем небе вовсю пылает солнце, арктический холод проникает во все поры организма, а воздух изо рта вырывается струйками белого пара. И всё это радостное, праздничное, почти новогоднее, но одновременно стылое и ледяное, включая душу. – Таня, я спешу! Я на задании! – крикнул Сергей, сбегая по ступенькам и весело скаля зубы. Таня рассердилась, замахав ему вслед сжатыми кулачками. Москвин усмехнулся. Наверное, Таня припасла архивные новости, иначе с чего бы ей стоять на крыльце на таком холоде? В кафе было свободно. Вечер ещё не настал, но обещал быть интересным. Именно так разгорается костёр в холодных сумерках. Влад сидел на подоконнике и смотрел на входную дверь. Сергей взмахнул рукой в знак приветствия. – Ты давно здесь? – Оба засмеялись. Было что-то радостное в лицах, то ли от неожиданного солнца в ноябре, то ли от восторга, присущего молодости. – Давно, – признался Влад. – Сижу вот, жду тебя. Хочется поговорить, рассказать кое-что, поделиться горем. Сергей огляделся. Негромко звучала музыка, на столах стояла посуда, пепельницы, кто-то курил, кто-то уже припал к выпивке. Сергей знал того, за кем охотятся, как за животным, внесённым в Красную книгу природы. Это был известный человек в городе. Его только что освободили из мест лишения свободы. Теперь он добивался высылки из страны. В колонии он стал геем. Говорят, пишет книгу об отсидке в местах не столь отдалённых. Опасный субъект. По сценарию его хотят принудить к знакомству с подставным геем, чтобы привлечь к уголовной ответственности за мужеложство. Другой возможности у органов нет. Этот человек очень осторожен и потому очень опасен. Товарищ Басов показал его фотографию Москвину, но в руки не дал. Показал и попросил запомнить. Сергею пришлось запоминать на ходу. – А какая у него фамилия? Имя? – Зачем тебе его фамилия? – нахмурился Басов. – Хочешь утечки информации? На кон поставлено очень многое. От нас зависит, кто кого победит. Мы его или он нас. Знаешь, сколько сил задействовано, чтобы поймать его на крючок? А, так ты догадываешься? То-то же! Не стоит упоминать его фамилию лишний раз. Это приводит к распространению значимости этого нехорошего человека. Он не такой уж и известный, каким хочет казаться. Зэк и зэк, как все они зэки. Просто карта у него так легла. Вот он и пользуется, что на Западе его знают. А мы тут носимся с ним, как дурни с писаной торбой. – Да как же без фамилии? По фотографии? – делано удивился Москвин. Он уже сообразил, как выкрутиться из сложной комбинации. После окончания мероприятия скажет Петрову, что Влад не узнал диссидента, не смог обратиться по имени, ну и много чего можно сказать в этой ситуации. – Ты смотри там, всё сделай как надо! – угрожающим тоном прикрикнул товарищ Басов. – Только не ерунди, голубь! Мы будем смотреть на тебя со стороны и все твои действия зафиксируем. Не вздумай блефовать, голубчик! Сергей внимательно осмотрел потолок, стены и двери кафе. Ничего подозрительного, обычная забегаловка; непонятно, почему именно это заведение облюбовали асоциальные элементы. А их тут много. За полчаса в кафе собрались бородатые и патлатые мужчины с прищуренными глазами. Длинные волосы спускались до плеч, у многих на головах были шапки. В Ленинграде основательно похолодало. Среди девушек Сергей увидел Наташу Ярину. Он хотел помахать ей, но передумал. Пусть сама выкручивается. Сегодня здесь будет горячо. У неё тоже задание, наверное. Может, она следит за ним, за Москвиным? Сергей посмотрел на Влада и сказал, стараясь не шевелить губами: – Влад, а ты часто ходишь в это кафе?