– Часто, – признался Карецкий, – я знаю, что здесь бывают отъезжанты. Я надеюсь с кем-нибудь познакомиться. Я хочу уехать из Союза. Не могу здесь больше! – Так трудно тебе? – с сожалением в голосе спросил Сергей. – Очень трудно. – Влад чуть не плакал, казалось, ещё мгновение, и он разрыдается. – Мне плохо здесь. Очень плохо. Я не могу найти себя. Я боюсь. Всех, без исключения. Только одного тебя не боюсь. – Меня можешь не бояться, – улыбнулся Сергей. – Я тебя не предам и не продам. Ну, ты познакомился с кем-нибудь? – Нет, – разочарованно хмыкнул Карецкий, – они никому не доверяют. Подойдёшь ближе, обрывают разговор, приглядываются, принюхиваются. Конспирация у них. В свой круг никого не допускают. Они закрыты для всех. – Своя тусовка. Все места помечены. Не хотят делиться, – угрюмо ответил Сергей. За свою жизнь он изучил разные кланы и стаи. Никто не допускает чужаков в свой круг. Иногда делают пропуск, но лишь для того, чтобы получить удовольствие. Чужой в стае служит поводом для смеха, исполняя роль клоуна. Все стаи похожи друг на друга. И законы у них одинаковые. Все написаны по одному лекалу. – Смотри, смотри, вон Игорь пришёл! – всполошился Карецкий. – Он, что, тоже хочет познакомиться с отъезжантами? – Ищет повод потусоваться, – неопределённо ответил Сергей. Он давно приметил Кручинина, но думал, что всё как-то само собой уладится. Не уладилось. Всё движется к финалу, и, по всей видимости, не очень хорошему. Москвин огляделся. В кафе не протолкнуться. Уже не разобрать, кто здесь свой, а кто чужой. Лохматые мужчины, с ними не менее лохматые девушки, о чём-то переговариваются, удивляясь скученности и оживлению в зале. Кручинин застыл в позе городового у какой-то группы за столиком. Одного не мог понять Москвин: почему в это кафе стягиваются те, кому не нравится советская власть, и почему они собираются в одном месте, зная, что за ними установлена постоянная слежка? Что это, прямой вызов власти? Или дикое отчаяние стимулирует бунтарские порывы? Сергей стиснул зубы. Они не жили так, как жил он. С чего бы им отчаиваться? Они, что, голодали? Жили как бездомные собаки? Да они с жиру бесятся. Им не нравится жить по-человечески. Они не могут жить как нормальные советские граждане. В этом их беда. Неожиданно люди заволновались, и хотя все оставались на своих местах, в тех же позах, что-то необычное взбудоражило их. Вроде бы всё было спокойно, но в воздухе резко повеяло опасностью. Не мнимой, не придуманной, а настоящей, круто замешенной, без примесей и добавок. В зале прибавилось народу, несмотря на то, что через входную дверь никто не заходил. Москвин посмотрел в сторону кухни. Оттуда просочились какие-то люди. «Нагнали народу со всего управления, здесь уже повернуться негде», – подумал Сергей и сел поближе к Владу, почувствовав тепло его тела. От незнакомых ощущений сначала стало жарко, затем его зазнобило. Сергей ощутил Влада в своём теле. Это было что-то вроде материнского начала. Один мужчина оказался внутри другого, а другой уже был в нём. Так младенец инстинктивно пытается осмыслить своё положение в материнском чреве. Одновременно с этим Москвин следил за передвижениями людей в зале. Некоторых он узнал, они встречались в управлении, многих опознал по повадкам, присущим сотрудникам специальных служб. Дорогая и модная одежда не в состоянии скрыть профессиональные навыки. Смешно получилось. Асоциальная публика выглядит бедненько в потрёпанных куртках и лохматых шапках, а наблюдающая сторона отсвечивает шикарными джинсами в заклёпках и куртками с закрытых прилавков. Только дурак не догадается, что в этот вечер органы запланировали грандиозную операцию. Из-за неправильной организации мероприятия происходят утечки информации. При разработке операции не учли главного. Советский строй давно деградировал, в нём появилось классовое расслоение. Оно не в умах, а в одежде. Если посмотреть, кто и как одет, сразу становится понятным, откуда этот человек, где он взял очередную шмотку, в каком из закрытых магазинов отоваривался. Партия и правительство допустили огромную ошибку, которую исправить уже невозможно. Народ хочет равенства, а его нет и уже не будет потому, что появились бедные и богатые. Одни ездят на машинах, остальные давятся в огромных очередях. Надо было завалить импортными товарами все прилавки в стране, чтобы все захлебнулись, тогда не было бы ни диссидентов, ни инакомыслящих. Москвин едва успел повернуть голову. Пока он размышлял о превратностях советского строя, в зале начали колобродить люди в лохматых шапках. Они не ушли, заметив навязчивую слежку, не сбежали и не спрятались. Они начали протестовать, выкрикивая антисоветские лозунги сквозь сжатые зубы. Не понять, кто и что говорит, но в общем гуле слышатся отчётливые слова о предательстве народа, о зажравшейся партии, о равнодушном правительстве. Забегали люди в новых джинсах, зашевелились подтянутые и строгие официанты, из подсобки посыпались дополнительные силы. Началась кутерьма. Уже не различить, кто за кем следит и кто кого пасёт. Все бегали по залу, нарезая круг за кругом, словно обычное кафе превратилось в спортивную площадку. Красные вспотевшие лица дёргались, как заведённые. Происходящее напоминало кукольный театр. Москвин потряс головой, прогоняя страшное видение. Это от недостатка сна. Надо больше спать, иначе ещё не то померещится. Вдруг послышался звон разбитого стекла, затем что-то грохнуло. На мгновение промелькнуло лицо Вовы Беспалова. В суматохе все смешались. Никто никого не узнавал. От спёртого воздуха в зале всем было душно. Игорь Кручинин успел втиснуться между Владом и Сергеем. Они подвинулись, уступая ему место. – Влад, ты чего сидишь? – крикнул Игорь, брызгая слюной. Карецкий брезгливо поморщился. Москвин вытащил из кармана носовой платок. Когда-то Дора Клементьевна приучила его к носовым платкам. Привычка въелась в него как пиявка. – Держи, Влад, он чистый! – Вставай, Влад! – заорал Кручинин, выдёргивая платок из рук Сергея. Он кричал и бесновался, понимая, что его никто не слышит. В зале кричали все, кто мог кричать, кто имел на это моральное право. Это были лохматые люди с лохматыми шапками. В этот вечер они имели право на всё. Большое количество сотрудников развязало им руки. И в этот момент Сергей почувствовал себя свободным. Такое чувство он испытал, когда умерла Дора Клементьевна. Ощутив в руках грузное неподвижное тело, Москвин едва удержался на ногах от нахлынувшего счастья. После ухода благодетельницы наступила новая жизнь. Может, она была хуже, но она была другая. Ощущение свободы Сергей запомнил навсегда, и сейчас его голова закружилась от счастья. Он знал, что должен защитить себя от надвигающихся неприятностей. Москвин толкнул Влада в сторону человека, из-за которого столько народу сбилось в непонятную мешанину, а сам изо всей силы ударил Кручинина в живот и продолжал бить, не замечая ничего вокруг. Кто-то кричал, в глубине зала визжали, всё смешалось и вдруг погасло. Последним воспоминанием были глаза Влада. Они с мольбой и ужасом смотрели на него, не веря, что Сергей Москвин может быть таким. Оттого, что друг смотрел на него с невыразимым ужасом, Сергей всё бил и бил Кручинина, не в силах остановиться. И вдруг наступила пустота. Исчезли крики, вопли, шум, и только плачущие глаза друга плавали по краям пропасти. * * * Из пустоты его вытащил странный звук. Сергей открыл глаза. Белое пятно наверху постепенно обретало очертания. Вон там, в центре, висит лампочка, по краям потолка повисла паутина. Спираль тонко позванивала от напряжения. Это его комната в общежитии, но как он сюда попал? Сергей перевёл взгляд на настенный календарь, затем на часы. Всё без движения, словно застыло в ожидании чего-то страшного. Он пошевелился, стараясь выдернуть из-под спины затёкшую руку. В дверь негромко постучали, потоптались, подождали немного, затем просунулся Танин нос, а за ним появилась она сама, в цветастом коротком халатике. – Серёженька, как ты? – Она бросилась к нему и схватила руку, но Сергей отдёрнул, скривившись от боли. – Тебе больно? Она наклонилась близко, он почувствовал жаркое дыхание и лёгкий кислый запах изо рта. Сделав усилие над собой, натужно улыбнулся, если можно было назвать улыбкой кривой оскал потрескавшихся губ. – Нет, не больно! Сергей боялся спросить, каким образом он очутился в своей кровати. Таня могла не знать, она же приходит поздно. – Тебя привёз домой товарищ Басов, он такой хороший дядя, такой хороший! – верещала Таня, не обращая внимания на искривлённую физиономию Москвина. Она поправила подушку, смочила ему губы мокрым куском ваты, поднесла стакан воды. – Пей, а то умрёшь от сухости! Сергей послушно выпил. Танина забота пришлась кстати. В голове немного прояснилось. Кое-что Татьяна всё-таки объяснила. Товарищ Басов привёз бесчувственное тело Сергея по месту жительства – значит, не всё так страшно. И вдруг Москвин подскочил на кровати, но тут же рухнул обратно. Где Карецкий, что с ним? Татьяна вряд ли знает, что произошло в злополучном кафе на Невском. – Лежи пока, я чаю принесу. Она ушла, опахнув его запахом давно не мытого тела из-под короткого халата. Москвин заскрипел зубами. Вот свалилась ему на голову заботливая соседка, с чего бы она так разошлась? Он с трудом поднялся, превозмогая боль во всём теле, натянул брюки, поискал глазами рубашку. Она валялась под столом, сменив белый цвет на мрачный серый. Он дошёл до шкафа, вытащил свежую рубашку, натянул на себя, раздумывая, как бы ему умыться без Таниной помощи. – Ой, ты что, встал уже? – закричала Таня, внося в комнату поднос с чашкой и чайником. – Тебе на Дворцовую надо, к врачу. Ты весь израненный. Хочешь, дежурного врача вызову? – Нормально, Таня, не надо! Там очередь? – покраснев от стыда, спросил Сергей. – В туалет? Нет, никого нету. Все уже на работе, а кто с дежурства пришёл, те отсыпаются. Иди уж, стеснительный ты наш! Сергей вышел, провожаемый улыбчивым взглядом соседки. Он умылся под раковиной на кухне, посмотрел в окно. Осенняя хмарь тяжелым пологом завесила мрачный город, полностью поглотив его под собой. День ещё не начался, но рассвет явно запаздывал. Москвин вздохнул. Пора ехать на службу. Там всё прояснится. Он вернулся в комнату, под пристальным Таниным взглядом, обжигаясь, выпил чаю. – Вкусный чай, Таня, спасибо за заботу! Я пошёл. Она громко фыркнула, не в силах сдержать обиду. Сергей почистил ботинки гуталином, долго растирая их тряпкой, затем громко высморкался и выбежал из общежития. Всё это время Таня молча стояла за его спиной немым укором. В отделе никого не было, только дежурный на входе и Наташа в приёмной. Сергей прошёл в кабинет и тихо охнул, открыв дверь. За столом сидел бодрый и весёлый Геннадий Трофимович, как пионер с горном. Взял и сошёл с плаката. Хорошо, что не с ума. – О, Серёжа, ты жив-здоров? Рад тебя видеть! Товарищ Басов подошёл и обнял настолько крепко, что у Москвина перехватило дыхание. – Ты молодец, Серёженька, со всех сторон молодец! Москвин тихо злился, слушая ветерана. Нельзя задавать вопросы, нельзя. Само собой всё откроется. Басов открыл форточку, но духота не отступила. В кабинете можно было задохнуться. В городе включили отопление. – Я как увидел, где ты живёшь, сразу понял, что ты наш человек! – одобрительно начал Геннадий Трофимович. – Я ведь тоже живу один, в общежитии. Так и не выделили мне жилплощадь. Хотели комнату в коммуналке дать, да я отказался. Хочу квартирку, маленькую, хоть хрущёвку, но свою, отдельную. Семьи у меня нет, сам видишь, я постоянно на работе горбачусь, детей не нажил, одни болезни да ранения. На Афганской вон контузило. Думал, квартиру дадут за последний бой, так не дали. Вот и обретаюсь в общаге. Так что мы с тобой два сапога пара. Сухой говорок сослуживца успокаивал, но и бередил внутреннее беспокойство Сергея. Он не знал, с какого боку подступиться к расспросам. – Ты молодец, Серёга! Не уступил врагу ни пяди пространства нашей Родины! Жалко Кручинина, – вздохнул Геннадий Трофимович и замолчал. Ветеран многозначительно жевал сухими губами. Оглушительно зашелестела высохшая кожа. Сергей знал, что нужно молчать. Если он сейчас задаст хоть один вопрос, то пропадёт с концами. Его слова истолкуют как попытку оправдаться. – Кручинина жалко, – повторил товарищ Басов, – пропал парень! Он так старался, чтобы угодить, а взяли его прямо там. Кто-то опознал его по Ямским баням. Помнишь, ты к Ване Чекомасову ездил? Москвин угрюмо кивнул. Он-то помнил, как бил и бил Игоря Кручинина, стараясь забить до смерти. Руки до сих пор помнили мягкое месиво человеческого тела. – Его чуть до смерти не забили. Кто-то его измесил чуть не до смерти. Но ничего, жив остался. Опознали люди злодея, теперь срок ему корячиться. Большой срок! Так ему и надо! Теперь за Ваню он ответит по полной. А ты здорово накостылял искателям прав и свобод. Мать их твою так! Тебе уже благодарность выписали. Хотели премию, но зажали. Геннадий Трофимович коротко хохотнул. Москвин не узнавал угрюмого деда, часами корпевшего над одной фразой в рапорте. Разговорчивый мужчина, вполне здоровый, не сумасшедший. Ещё не совсем старый, а выглядит глубоким стариком. Как легко он меняет кожу! Только что жевал губами, не зная, как выведать секреты у Москвина, и вот уже толкует о вселенской справедливости. Наверное, так же непринуждённо он поведёт на расстрел кого угодно, хоть Москвина, хоть Кручинина. Для старика Басова нет разницы, в кого и как стрелять. Такой боец, не целясь, попадёт в лоб. После продолжительного монолога наступила томительная пауза. Оба бездумно смотрели на стены, каждый на свою сторону. – А где Влад? Что с ним? – Москвин сломался, не выдержал. Пусть Басов думает, что хочет, но у него не было больше сил терпеть эту изощрённую пытку. – А щас покажу! – ретиво взвился Басов, ломая стул под собой. – А-а-а, стул треснул. Не выдержал напряжения, голубчик! Они вышли в коридор. Первым шёл ветеран органов Басов, за ним неуклюже ковылял Москвин. Ноги ломило от боли; по всей видимости, его здорово избили, уже бесчувственного. После путаных объяснений Басова картина прояснилась. Всё вышло по плану. Очевидно, что за Кручинина вступился кто-то из свободных художников, тогда Москвин накостылял заступникам, но никто из сотрудников не видел, как Сергей избивал Игоря. Влада взяли вместе с объектом наблюдения. Получилось колесо, оно и спасло Москвина от неприятностей. Впервые в жизни удача благоволила изгою. Она преподнесла ему шикарный подарок в виде свободы. – Куда мы идём? – раздражённо прикрикнул Москвин. Спина Басова дёрнулась, но мигом сникла. Геннадий Трофимович ссутулился и стал похож на большого гнома. – К Вовке Беспалову! Там Сашка Москалёв Они ждут нас. Москвин слегка разозлился, но промолчал, не понимая причины ожидания. С Москалёвым и Беспаловым не получилось ни работы, ни дружбы, ни приятельских отношений. Небрежный обмен словами при встречах, приветствия сквозь зубы при входе, натужное растягивание губ при прощании – вот, пожалуй, и всё, что можно было вспомнить при упоминании этих двух фамилий. – Ты же входишь в оперативную группу Москалёва. Ты и Беспалов. Москалёв у вас за старшего. Сергей чуть не споткнулся. Оказывается, здесь все и всё расписано и разделено на группы и разряды, а он ничего не знает. – Ты был в свободном полёте, но официально числился за Москалёвым. Так положено! Товарищ Басов имеет превреднейшую привычку читать чужие мысли. Только подумаешь, а он тут как тут, сразу отвечает. И ни разу его ответ не вступил в противоречие с мысленным процессом напарника. – А вы тоже в его группе? – снова не выдержал Москвин. Если уж пошла такая пьянка – всё говорить начистоту, – пусть Басов откроет все тайны. Сказал «а», говори «б»! – Нет, я числюсь в помощниках у Германа Викторовича. Я же на заслуженной пенсии. Тоже в свободном полёте, так сказать! Товарищ Басов неожиданно обернулся и хитро подмигнул Москвину: держись, голубь, не теряй почвы под ногами. Они шли быстрым шагом, причём Москвин едва поспевал за расторопным помощником начальника. Юркая спина товарища Басова напоминала змеиную шкуру. Те же разводы, та же окраска. Никакой разницы между линючей гадюкой и вечным капитаном. Москвин с трудом освободился от приступа раздражения, понимая, что злоба – плохой советчик в трудных ситуациях. И в этот момент Геннадий Трофимович резко застопорил шаг. Сергей невольно уткнулся ему в спину. – Ты что, совсем ошалел? – прошипел Басов, осторожно стукнув по наличнику. В кабинете наступила тишина. Только что грохотала музыка, раздавался громкий смех, и вдруг разом всё стихло. Басов стукнул ещё разок. Тишина усилилась, словно там, в кабинете, затаили дыхание. Геннадий Трофимович грохнул кулаком в дверь. От удара наличник отошёл от стены. – Кто там? – спросил высокий голос изнутри кабинета. Голос звучал как из колодца. – Свои, Сашка, свои. Открывай! И товарищ Басов приложился ещё раз, для основательности грохнув по двери двумя кулаками. Дверь распахнулась. В проёме стоял Саша Москалёв, щерясь в глупой ухмылке. Его добродушное широкое лицо расплылось наподобие жирного блина. Красная кожа сально лоснилась от обильного пота. – Чё надо? – грубоватым, но доброжелательным тоном осведомился Москалёв. – Так мы к вам! – радостно сообщил капитан Басов. – Вот полюбуйтесь, стажёр Москвин прибыл в полном здравии. Готов служить Родине! – Да пошли вы!