* * * Однажды октябрьским субботним вечером заглянули Джим и Маргарет, и Нора включила девятичасовые новости. Выпуск начался с репортажа о столкновениях с полицией, диктор сообщил, что они произошли в Дерри. Нора позвала из соседней комнаты Донала – пусть посмотрит. Вскоре подоспел и переодевшийся в пижаму Конор. Мальчики остановились, глядя на прыгающую картинку: люди на экране бежали и что-то кричали. – Это кино? – спросил Конор. – Нет, новости. Это Дерри. Диктор сказал, что демонстрация в Дерри переросла в беспорядки и потасовку, когда полиция применила дубинки. Дальше показали полицейских, которые замахивались дубинками, а люди прикрывались руками. По словам диктора, избили в числе прочих и Герри Фита, члена парламента. Камера зафиксировала двух-трех упавших демонстрантов, после чего нацелилась на убегавших, которых по пятам преследовала полиция. Затем взяла в кадр кричащую женщину. Когда новости закончились, Конор ушел обратно наверх. Донал спросил, из-за чего вспыхнули беспорядки. – Из-за гражданских прав, – ответил Джим. – Католики устроили марш в их защиту, – добавила Маргарет. – Д-дерри в С-северной Ирландии, – сказал Донал. – Она д-другого цвета на карте. – Да, но страна у нас одна, – кивнула Маргарет. Нора заметила, как встрепенулся Джим. Когда Донал вышел, она выключила звук, решив, что последует комментарий. Если нечто подобное случалось при жизни Мориса, они с Джимом подолгу обсуждали событие с самых разных сторон. Но Джим молчал, и Нора спросила, что он по этому поводу думает. – Не хотел бы попасть в подобную передрягу, – ответил Джим. – Выпутаться будет нелегко. На другой день, после мессы, Нора побеседовала с теми, кто тоже видел по телевизору потасовку; купила воскресные газеты, чтобы узнать подробности. Позже отправилась на прогулку, но не встретила никого, с кем можно было поговорить о Дерри. Идя на службу в понедельник, она предполагала, что все будут обсуждать новости, но все текло как обычно. Элизабет ездила на выходные в Дублин и даже не смотрела телевизор. Когда Нора рассказала ей о беспорядках, она рассеянно кивнула. Нора принялась за работу, а Элизабет оседлала телефон. Днем, когда Нора занималась документами с одной из молодых бухгалтерш, явилась мисс Кавана. Встала над душой. Вопросила: – Господи, чем вы заняты? Нора оставила вопрос без внимания. – Смотрите на меня, миссис Вебстер, когда я к вам обращаюсь! – заорала мисс Кавана. Нора встала: – Мисс Кавана, можно поговорить с вами с глазу на глаз у вас в кабинете? – Я занята, миссис Вебстер. – Мне нужно побеседовать с вами. Она последовала за мисс Кавана, которая нехотя развернулась и направилась к себе. – Мисс Кавана, я ухожу домой, – сообщила Нора. – Сейчас и половины шестого нет. – Мисс Кавана, когда я работаю, будьте добры умерять ваш пыл и говорить другим тоном. – Меня наняли, чтобы контора работала гладко, и я не нуждаюсь в дерзостях ни ваших, миссис Вебстер, ни чьих-либо еще. – А меня наняли, мисс Кавана, чтобы я занималась моим делом, а вы своим визгом мешаете. – Тогда проваливайте, миссис Домострой! Если увидите мистера Томаса, можете сказать, что домой вас отправила я. Идя через город, Нора старалась приветствовать знакомых, как обычно. К тому моменту, когда она дошла до дома, ее переполняла энергия, и она прикинула, не вернуться ли на машине, чтобы еще разок сцепиться с мисс Кавана. Поднимаясь на крыльцо, она размышляла, что бы она сказала мисс Кавана, а на самом деле – Томасу Гибни. Мысли ее нарушил плач. Она отперла дверь, и плач тотчас стих. – Кто здесь? – крикнула она. – Есть кто дома? Из задней комнаты с виноватым видом вышел Донал. За ним плелся Конор, лицо у него было заплаканное. – Что стряслось? В чем дело? Оба молчали. – Конор, с тобой все в порядке? – Мы н-не ждали т-тебя так рано, – сказал Донал. – Донал, почему Конор плачет? – Я уже не плачу. – Но ты плакал. Я слышала из-за двери. – Он х-хотел открыть мой ф-фотоаппарат, – сказал Донал. Тут и выяснилось, что ссоры у мальчиков возникали ежедневно – между их приходом из школы и ее возвращением. Оба явно считали, что это нормально. Донал говорил вызывающе, Конор – почти виновато. Оба не хотели, чтобы она вмешивалась. Выслушав их, Нора дождалась, когда Конор выйдет из комнаты. – Он младший, за ним больше некому присмотреть. Донал не ответил. – Дай слово, что больше не доведешь его до слез. А фотоаппарат просто держи подальше, чтобы он не трогал. Обещаешь? Донал кивнул, сел и уставился в пространство. Ночью ей не спалось. Она думала, нельзя ли их куда-нибудь отправлять после уроков, – или, может, кто-то согласится пару часов присматривать за ними, до ее возвращения. Она надеялась, что в следующем году Фиона начнет преподавать в городе и уже днем станет приходить домой. Пока же придется осаживать Донала и следить за Конором. Она вспомнила, как возмущался Донал, когда Конор был грудным младенцем и все занимались только им. Или когда у Конора появлялась новая игрушка, пусть даже младенческая, то Донал ее забирал себе и распоряжался, давать или не давать ее Конору. Конор всегда уступал, как будто это было в порядке вещей. Но теперь это вовсе не в порядке вещей, как и то, что они сидят дома одни. Она представила странную тишину, которая, верно, стоит без нее. Похоже, перемена в жизни теперь кажется сыновьям вполне естественной. Они не привыкли, как она, во всем подряд, в любую секунду выискивать нехватку чего-то или думать о несбывшемся. Смерть отца, насколько Нора сейчас понимала, усвоилась и больше не осознавалась. Они сами не замечали, насколько им не по себе, – и, возможно, никто не понимал их, кроме нее, и это пройдет не скоро, если пройдет вообще. Ее бы не удивило, застань она их дерущимися. Придется постараться, чтобы они не относились друг к другу и окружающим так настороженно. Нора заснула за час до рассвета и очнулась резко, поняв, что не услышала будильник. Было без двадцати девять. Она быстро встала и обнаружила, что мальчики еще спят. Если пошевеливаться, она успеет приготовить им завтрак. Но на работу опоздает, даже если поедет туда на машине, чего не делала ни разу. Она порадовалась, что никто не обратил внимания на ее поздний приход. Элизабет явилась через полчаса, распираемая событиями минувшего вечера – сначала в гриль-баре “Пайк” при отеле “Талбот”, а после в россларском отеле “Келли”. – Ваша сестра рассказала чудесную историю. Не знаю даже, с чего я так развеселилась. В субботу она делала покупки в “Пэдди Маккена” на Слейнистрит, и тут входит новенькая из “Уилера”, которая ее стрижет, – Тара, Лара, или как там она зовется, – и говорит, что слышала про ее красивое обручальное кольцо – нельзя ли посмотреть? Уна показала руку, и Тара, или Лара, принялась визжать, какое оно чудное, а Уна посмотрела на палец и увидела, что кольца-то и нет. Она вернула его ювелиру, потому что оно ей тесно. И Тара-Лара давай разглагольствовать про Ирландию, а весь магазин слушал. Таре-Ларе хоть бы хны. Трепалась как ни в чем не бывало. Нора хотела сказать, что не знает о помолвке сестры, но осеклась. – А жених Уны там тоже был? – спросила она. – О, Шеймас классный. Старикан Уильям говорит, что он единственный в банке, с кем можно поговорить. Знаете, я слышала, что он обзавелся подругами во всех городах, где побывал, а когда его переводят, расстается с ними без сожалений. Но помолвлен он впервые. Правда, они буквально созданы друг для друга? Жаль, что о нас с Роджером такого не скажешь, и даже о нас с Рэем. Вот было бы у меня пол-Родже-ра и пол-Рэя. Но я везучая – мне, разумеется, досталась бы та половина Роджера, которая еще занудливее другой, и половина Рэя, которой нигде не нравится. Нора спросила, в каком же банке служит Шеймас. Днем, возвращаясь на работу с обеда, она повстречалась с водителем грузовика, чьего имени не знала. Это был крупный мужчина с кирпично-красным лицом и песочного цвета волосами. Она отметила его уверенность и полную раскрепощенность – то, чего так не хватает конторским служащим и торговым представителям. – Господи, – сказал он, – ну и жуть творилась в субботу. Ваш бугор, мистер Вебстер, упокой Господь его душу, пришел бы в бешенство. – Да, это так, – согласилась она. – Мистер Вебстер, – продолжил водитель, – если брался за атлас, то заставлял нас перечеркивать “Лондон” в названии “Лондонберри”. У меня дома до сих пор лежит такой. – Уверена, что и у нас тоже. – Дубинки, извольте полюбоваться. Это против мирной-то демонстрации. – Я смотрела по телевизору, нагляделась досыта. – В последний раз я видел, как бьют дубинками, в Дублинском королевском гольф-клубе, когда приезжали Билл Хейли с “Кометами”[25], – сказал водитель. – Мы ждали снаружи, хотели увидеть Билла Хейли живьем, а люди в синем решили, что это беспорядки, и погнались за нами с дубинками. Но в субботу вышла серьезная история. Это был марш за гражданские права. Позор, доложу я вам. Рассуждая о волнениях, он вошел в такой раж, что Нора сумела отделаться от него только при виде мисс Кавана, за которой следовала тройка коммивояжеров, накануне твердивших Норе, что им не выплатили положенную премию. Мисс Кавана велела Норе зайти к ней в кабинет. – Эти джентльмены заявились делегацией к мистеру Уильяму Гибни-младшему, а мистер Гибни отослал их ко мне. Они хотят выяснить, сколько платят коммивояжерам – про каждую премию и конкретные договоры во всех мелочах. Я не знаю, кого они, по их мнению, представляют, но мы, как я сказала мистеру Гибни, не можем предоставить такие сведения. Это частное дело, касающееся компании и каждого отдельного представителя. – Ну а мы в таком случае, – заявил коммивояжер, которого Нора знала как УП, “утиная походка”, – просим дать нам взглянуть только на наши данные, и мы их сравним. Другие двое согласно кивнули. – Нет, позвольте, – возразила мисс Кавана, – мы не имеем такой информации ни в каком виде. Правда, миссис Вебстер? Впоследствии Нора воображала, как бы ответила, если бы не усталость.