Мы сделали еще несколько шагов, и вдруг тесный коридор, сжимавший нас со всех сторон, отступил, и вот мы смотрим внутрь большой пещеры, все дно которой занимает туша гигантского змея, свернувшегося в клубок, как бухта каната. Было оно толщиной с дерево, нужно было двое мужчин, чтобы его обхватить, хотя я не представляю себе, кто бы в полном рассудке на такое решился. Змей поднял огромную гладкую голову без глаз, пасть раскрылась и показался красный скользкий язык, затрепетавший в воздухе. «Ты пахнешь иначе, Пассионария… Но ты наконец-то пришла», – раздалось под сводом. – Слепой змей, – прошептал Бенкей. – Легко не будет. Это, думаю, не лучший день. Змей приподнялся высоко над полом пещеры, за головой его раздулся капюшон, усаженный шипами. Мы стояли на узкой полке у входа. Бенкей поднял ладонь и показал: «В две стороны». Мы разбежались, он поднял меч, я обнажил острие копья. Скальная полка с моей стороны закончилась, дальше был лес острых камней и большой валун, а потом – щель в скале. Я бросил туда факел, он загудел в воздухе и покатился по скале, сыпля искрами, но не погас. Я послал следом копье и прыгнул, не раздумывая, над десятками торчащих вверх острых каменных шипов, зная, что задумайся я на миг – и никогда этого не сделаю. Я упал на камень, поскользнулся и покатился по нему, а змей молниеносным движением скользнул в мою сторону и приподнял свое тело. – Наконец… – зашипел он. – Ты не можешь убегать вечно, Пассионария. Влажный язык толщиной с мою ладонь снова выскользнул из пасти, а потом разошелся надвое, открыв желтоватое жало, похожее на клинок стилета. Голова отклонилась назад на изогнутой шее, а я нащупал копье, зная, что не сумею им закрыться. И тут на меня свалился звук флейты. Столь мощный в этой пещерке, словно играл великан, выплевывая резкие звуки колыбельной для Скорбной Госпожи. Змей развернулся и бросился в ту сторону, откуда доносилась музыка. Бенкей, продолжая играть, вскочил в щель в стене, из которой мы пришли. Голова чудовища ударила в дыру коридора, посыпались куски скалы, но музыка продолжала литься. Слепой змей отдернул голову и ударил снова, и при каждом его ударе сыпались обломки, а голова втыкалась в дыру все глубже, пока не проникла туда и не стала погружаться в коридор, откуда все еще доносились звуки флейты Бенкея. Голова и кусок туловища проталкивались в глубь коридора, но остальное тело продолжало лежать в скользких сплетениях на дне пещеры, двигаясь и свиваясь. Я сделал единственное, что мог – поднял копье и воткнул в выпуклый, как борт лодки, бок, что скользил мимо меня. Движение змея едва не вырвало копье из моих рук, но острие распарывало толстую шкуру и тело, гнущееся, будто щупальце кальмара. Я слышал ужасающий рык из глубин коридора, но тварь не могла развернуться в тесноте, а могла лишь переть вперед, вспарываясь о мое копье. И из глубины я все еще слышал звук флейты, а потом крик Бенкея: «Вернись за мной, тохимон!» – совершенно отчетливо, словно он находился за стеной, а голос его еще долго вибрировал под сводом. Туша змея все быстрее всовывалась в щель, брызгая кровью из раны, тянущейся за острием копья до самого сужающегося кончика, который даже не спрятался в коридоре, а бессильно свисал, торча на добрых восемь локтей, и не двигался. И мне казалось, когда я входил в следующий коридор, что я продолжаю слышать проклятую колыбельную: Porque te vas… Porque te vas… Porque te vas… Я брел вьющимся коридором и снова слышал шепоты, но отвечал им проклятьями. Я следовал за дыханием воздуха и движением пламени моего факела и через какое-то время снова попал в пещеру, где стояла черная вода, а за стеной плескался ручей. Мне казалось, это должно означать, что он вот-вот вырвется на поверхность, но это была неправда, поскольку ручей с тем же успехом мог погружаться глубже под землю и вовсе не должен был стремиться в мир под звезды и небо. Я выбирал дорогу, где чувствовал холодное дыхание воздуха, и пер напролом. Продолжалось это долго. Когда идешь в неизвестность, в темноту, и, что хуже, под землей – все тянется очень долго. Но потом я добрался до камеры, из которой не увидел никакого выхода, зато снова услышал шипящие шепоты, но другие, чем от слепого змея. Нечто белое двигалось в изломах скал, бежало оттуда, куда падал свет факела, и пряталось в тенях. Но я все еще слышал в голове голос флейты, на которой играл мой последний друг, и меня переполнял гнев. Я положил копье на пол и одним движением всунул его в корзину странника, а потом вынул нож следопыта и переложил факел в левую руку. В пещере было маловато места, чтобы пользоваться копьем. Я не боялся, но, увидев истекающую бледным светом вздутую белую безглазую голову, прозрачную, как тело морского создания, и скалящую на меня сверкающие, будто сталь, зубы, я вскрикнул и отпрыгнул. Они появлялись отовсюду, шипя: «Ты боялась боли, Пассионария?», «Мы ждали тебя так долго…», «Ты убила нас, Пассионария…» Были у них раздутые туловища, короткие, скорченные конечности и большие головы, скалящие свои железные зубы, словно выкованные кузнецом, а двигались эти твари, будто плавали в воздухе, в облаке розоватых капель. Продолжалось это лишь мгновение, а потом моя ярость взорвалась. Я помню вопль, отчаянный писк ройхо и удары моего ножа да рев пламени факела. Я резал, пинал и колол, я впал в такую ярость, что втиснулся в тесный проход за последним орущим созданием, втиснулся буквально в щель. А потом я вывалился по другую сторону на скалы, на дно очередной пещеры, и при мне уже не было факела. Я лежал в пугающей тьме, чувствуя холод, и не мог сдвинуться с места от усталости. Призраки исчезли, я слышал только шепот текущей воды. Я пытался нащупать в непроглядной темноте факел и почувствовал, что веду ладонью по слою каких-то влажных отростков или, может, мха, такого, какой растет в пещерах. Факела я не нашел, но увидел, что в ужасной тьме пещеры что-то помаргивает, какие-то точечки, как искры, а может, насекомые или светящиеся грибы, которые вроде можно повстречать под землей. Я знал, что если не найду факел, меня ждет смерть. Я почувствовал дыхание холодного воздуха, вдруг опустилось на меня голубоватое мерцание и на своде пещеры я увидел два кружка, горящих, будто раскаленные медяки. А потом услышал далекий лай собаки. И наконец понял, что я смотрю на луны, что теперь ночь, а я вышел из пещеры и лежал на влажном мху среди камней. В ту ночь я не спал, а просто сидел, смотрел вдаль и ждал, пока взойдет солнце. А когда оно наконец-то взошло, я увидел склон горы, лес и спокойно вьющуюся меж взгорий реку. Впервые за много дней я видел чистый рассвет с синим небом и золотым солнцем, видел я также, что вдоль реки ведет тракт, а далеко за взгорьями, едва заметное, переливается море, как небольшое зеркальце из полированной стали. Я взял свои вещи и двинулся вниз, чувствуя себя странно, поскольку я по-настоящему освободился и мог отправляться к предназначению; но я то и дело вспоминал Бенкея и мысленно обещал ему, что вернусь в проклятую долину, хотя от одной этой мысли сводило у меня плечи. Сама дорога оказалась настолько обычной, что я и не думал, что в стране, называемой Побережьем Парусов, нечто подобное вообще возможно. В тот же самый день, далеко после обеда, мимо меня проехала двухосная повозка, на которой сидел одноглазый карлик в широкой шляпе. Сперва предложил мне купить у него деющие предметы, которыми он торговал. Я ответил ему, продолжая идти, в любой момент готовый обнажить клинок копья, что я уже видел многие из них, и что держусь от Деющих и урочищ как можно дальше. Однако повозка продолжала скрипеть рядом со мной, а старик спросил, нет ли тогда неких деющих вещей у меня на продажу. Я сказал, что ответ мой неизменен и в этом случае, и что пусть он едет своей дорогой. Тогда он предложил мне место на козлах, сказав, что ему надоело одинокое путешествие и что он охотно странствовал бы дальше в компании чужеземца, который муж рассудительный и сторонящийся вещей, которые – позор этого мира. Тогда я спросил, отчего сам он их продает, а он ответил, что для того, чтобы их лишиться. Я сел на его повозку, которая покатилась трактом по течению реки. Муж представился как Воронова Тень или как-то так и разделил со мной ужин, мне же казалось, что нет в мире ничего лучше вяленого мяса, сыра и свежего хлеба. Впервые за долгое время я спал глубоко и мне не снились никакие кошмары. Однако на следующий день я проснулся, когда солнце стояло уже высоко, лежа на попоне подле угасшего костра, а от повозки и старика не было уже и следа. Я тут же проверил все вещи, которые были у меня в корзине и за пазухой, но оказалось, что он ничего у меня не украл. Зато я нашел чистый узелок, куда была завернута ковечья кишка, набитая резаным на кусочки вяленым и сушеным мясом, как в обычае готовить провиант для путешествия среди людей Побережья, а еще – буханка хлеба и луковица. И тогда я понял, что в этом мире возможно повстречать людей честных, не интересующихся урочищами и не желающих ограбить, пленить или убить любого, кто попадется на глаза. Обычных людей, которые едят сыр, путешествуют в повозках, запряженных ослами, торгуют и не имеют ничего общего с именами богов. Я раздул жар, а потом съел завтрак, глядя на реку и пытаясь не думать ни о чем, а особенно о Бенкее. А также о Снопе и Н’Деле. Я сомневался, что сумею их встретить, но думал об огненной стреле, которая перечеркнула небо, как и обещали мои видения, и впервые пришло мне в голову, что, возможно, мое призвание все же существует. Я закончил есть, а то, что осталось, упаковал в корзину и услышал скрип весел. Я подумал в отчаянье, что для Носителя Судьбы у меня серьезные проблемы с тем, чтобы сделать хотя бы несколько шагов и не влезть в очередные проблемы. Лодка появилась из-за поворота реки, была она длинной, со сложенной мачтой, и двигалась благодаря ряду весел, торчащих из бортов, но галерой она не выглядела. Стоящий на носу муж, с луковицей в одной руке и рогом в другой, что-то крикнул, и весла замерли, а лодка продолжала двигаться по течению. Я заметил, что на палубе никто не держит плети, но все равно косточки моей руки, сжимающей посох шпиона, побелели. – Эй, парень! – крикнул мужчина. – Мы плывем к устью! Не хотел бы сесть за весло за полмарки медью? Легкая работа, плывем по течению. – Полная марка, – крикнул я. – Или половина и еда. – Половина и еда, – ответил тот. Таким-то образом, довольно обыденно и без приключений, я добрался до берега моря, а потом еще дальше, хотя и это еще не вся история. Глава 9. Спящая красавица Хейд ее называли, в домах встречая, – вещей колдуньей, – творила волшбу жезлом колдовским; умы покорялись ее чародейству злым женам на радость «Voluspa» – «Прорицание Вёльвы» Город небольшой, потому и Каверны найти несложно. Мы спрашиваем дорогу один раз, а потом движемся крутыми уличками и лестницами, и в конце добираемся под крупный барбакан, называемый привратной башней. Кованые решетки подняты, и можно проходить свободно, нет даже стражников, только под порталом ворот сидят две железных горгульи, похожие на драконов, которые наблюдают за прохожими глазами с дремлющим рубиновым блеском – и время от времени пофыркивают пламенем. Существа вертятся на своих постаментах, порой встряхивают крыльями – этого достаточно, чтобы произвести впечатление, но я подозреваю, что все это лишь декорация. Каверны находятся на нижнем уровне города, прижавшись к запорной стене рыбацкого порта и к скальной стене, изрезанной порталами, сводами и колоннадами, будто Петра. Темные отверстия ведут нас в глубь горы: наверняка это те самые прославленные каверны, по которым район так называется. Возможно, речь идет о каких-то складах в пещерах, возможно, это система цистерн. Район не слишком велик – это продолговатая площадь и путаница переулков вокруг. Строения не хуже и не менее удобные, чем в других частях города, может, только чуть пониже – немногие из домов больше трех этажей, – однако тут царит специфическая атмосфера гетто. Возможно, потому, что здесь многолюдно, куда значительнее, чем в остальных частях города. Несмотря на полутьму и сыплющий мелкий снежок, тут порядком лавочек и людей. Может, и не толпа, но близко к этому. Обитатели тут разнородны. Часть из них – просто чужеземцы, отличаются ростом, необычной одеждой и множеством оттенков кожи, но часть – существа, превращенные в странных созданий, которых непросто считать человеческим видом. Я видывал на этой планете немало, но такое собрание чудачеств в одном месте приводит к тому, что непросто смотреть на них без боли. Есть мутации, которые, похоже, были целенаправленными и, кажется, не совсем удачными, а то и совершенно случайными, и выглядят они как следы болезней или странных помесей людей и растений, насекомых или морских созданий. Вот карлик ведет на поводке высокую голую девушку, поросшую русым мехом в черные, зигзагообразные полосы, с ушами пантеры, вьющимся хвостом и когтями, как стилеты. У девушки пылающий золотом кошачий глаз, но только один, потому что второй покрывает бельмо, у нее шесть грудей, все меньших к подбрюшью, и набор острых зубов, которые она постоянно скалит. Они минуют сидящего, укутанного в рваный, линялый мех персонажа, который выглядит как кусок кораллового рифа: он словно порос колонией морских ракушек; в толпе мелькает лысый мужчина, у которого из меховой жилетки вырастают четыре руки. Верхняя пара мускулистая и мощная, нижняя – худая и перекрученная. Девушки с узорчатой, покрытой мелкой чешуей кожей, выглядящие как человекообразные удавы, стоят группкой под какой-то таверной и зазывают прохожих, как девки, а может, именно ими они и являются. Над всем этим царит атмосфера временности и бедности, соединенная с духом восточного базара. Товары, выложенные на полотнищах или прямо на утоптанном снегу, убоги и часто сделаны тут. Какие-то башмаки и шлепанцы различнейших форм, какие-то одежды, какая-то рухлядь. Стены пестрят надписями на разных языках и алфавитах, в готических конструкциях уже не хватает отдельных элементов вроде пинаклей, есть окна, где разбиты хрустальные стекла, и вместо них – рыбьи пузыри или платяной шмат мешка. На улице в снегу валяются объедки. И все же Каверны кажутся куда более живыми, чем остальные части города. Мы протискиваемся сквозь толпу и наконец усаживаемся в какой-то таверне. Тут толчея и шум, но мы находим место с краю одного из длинных столов. Пиво тут другое, экзотичней на вкус и пахнет пряником, а подают его в посудинах, похожих на тыквы. В углу я замечаю группку людей, раскуривающих трубку, похожую на деревянную трубу, и внутри нее что-то булькает, но дым настолько нафарширован алкалоидами, что его можно резать на кусочки и продавать в закоулках Боготы. Я к ним даже не приближаюсь. Во-первых, ищу вовсе не этого, во-вторых, у них полубессознательные, потекшие лица, и говорить с ними бессмысленно. – Похоже, найти его будет непросто, – говорит Грюнальди. – А он может найти нас, и мне это совершенно не нравится. – Знаю, – я киваю. – Но тут дело не только в Багрянце. Что-то мне подсказывает, что в таком месте можно больше всего узнать. И правда, довольно скоро кто-то начинает к нам подсаживаться, но обычно это люди, которые хотят что-то продать, купить или обменять. Чаще всего что-то из нашей одежды, причем безумным успехом пользуется плащ Варфнира, который желают выменять то на капор из блестящего меха, как у морских млекопитающих, а то на накидку, что выглядит как куча мертвых крыс, с лапками и плоскими мешочками выпотрошенных голов. Предложения раз за разом встречают отказ. Личность со странно деформированным лицом, заставляющим вспомнить крокодила, предлагает нам ночлег, какой-то прилично одетый господинчик с короткой седой бородой и волосами, стянутыми серебряной повязкой, пьяный, как лопата, стократно извиняется перед нами, после чего молит, чтобы мы позволили ему взглянуть в глаза Сильфаны, потому что те «будто звездочки». Господинчик симпатичный, а потому согласие получает, но мы не узнаем от него ничего существенного на интересующую нас тему, зато узнаем много о том, насколько прекрасна наша воительница и какие мы счастливцы. После восьмидесятого заверения, что ее глаза подобны звездам, мы меняем заведение. Заходим в очередные таверны, бродим улицами. Меня гонит неясный инстинкт. Чего-то я ищу, и мне кажется, что находится оно совсем близко. Какой-то след, может, поворотная точка? И кажется мне, что дело не в Багрянце. Но все это лишь мучительная, неопределенная интуиция, впечатление, что я расхожусь в шаге с чем-то важным. Чувство это настолько интенсивно, что у меня трясутся руки, Я не могу усидеть на месте, слоняюсь и заглядываю во все уголки. Что-то не так, и мне кажется, что оно совсем перед моими глазами. Вот только я этого не вижу.