Пока что. Есть еще прямое управление – ледяное кресло, которым могу пользоваться лишь я, и упрощенное ручное управление, которым, в случае чего, будет пользоваться экипаж Фьольсфинна. Вода, отталкиваемая песнью богов, отекает киль и дно корабля и разгоняет его, используя поверхностное натяжение и волну мелких морщинок, что пробегают по корпусу, как по телу дельфина. У нас есть еще два водометных сопла вдоль бортов, но они действуют только в качестве аварийного двигателя, поскольку пожирают слишком много песни богов. Ветер веет с северо-запада, прекрасное направление, а потому мы ставим на носу кусок материи, что издали сойдет за парус, и уменьшаем магический двигатель до минимума, но корабль все равно делает пятнадцать узлов и идет бакштагом с небольшим уклоном, режа черные ночные волны. У нас две аркабалисты, метающие дротики с грузом драконьего масла, и поворотный метатель огня. Такой был и на греческих триремах, случаются такие и здесь. Это, пожалуй, самый сильный корабль, который когда-либо плавал в этих водах. Будет плавать, пока не заметит его Песнь Людей и не посчитает анахронизмом. Но пока что мы плывем. На юг. К Пустошам Тревоги. Экипаж не желает соединяться. Тринадцать ассасинов Фьольсфинна держатся отдельно, мои люди с молодым – отдельно. Меня ждет кошмар интеграции экипажа. Сперва я говорю, что никто из нас не может носить ни знаков Людей Огня, ни символа Ледяного Древа. Объясняю, что миссия тайная. Никто не может знать, кем мы являемся и откуда прибыли. У нас соответствующая одежда – анораки и штаны из меха, похожего на тюлений, водоотталкивающий. А еще кольчуги и маскирующие белые комбинезоны с черными полосами. Мы выглядим похоже друг на друга, но до сих пор представляем собой два разных лагеря. Нет конфликтов, просто две группы, каждая по отдельности. Я использую проверенные методы и организую тренировочные конкурсы в смешанных группах, чувствуя себя проклятущим отельным аниматором. Мне приходит в голову организовать аэробику в бассейне, бинго или турнир по дартс, а потому я наконец осторожно берусь за грифоново молоко – и это помогает сильнее всего. Филар умеет читать карты. Были какие-то у него во дворце, а еще они пользовались стратегическими макетами. Вообще парень сечет исключительно быстро. Выучили его лучше, чем он сам готов признать. – Вход в пещеру где-то на этом склоне, но он очень небольшой, совсем как нора, а сейчас все будет засыпано снегом, – говорит юноша. – Справимся. – Ты всегда так говоришь. Мне нравится, что ты не падаешь духом, но там будет непросто. Очень непросто. Много песен богов. – Я прибыл сюда не падать духом, а вылечить твой мир. – И это заставляет меня переживать. Никто не умеет лечить мир. Ты не можешь исправить то, что сложнее тебя самого. Они все хотят лечить мир, а делают то, что мы видим. Я улыбнулся. – Это исправление будет вроде ампутации. Я не должен лечить все, только очищу рану. А это можно сделать. – Спалле говорит, что ты умеешь видеть в темноте и нюхать, как пес. И что движешься быстрее, чем может заметить глаз. – Некогда я это умел, но меня искалечил тот Деющий, Аакен, и эти умения ушли. Хотя все равно кое-что я смогу. Научился немного деять. – Это опасно. Мой отец Деющих карал смертью. Они всегда устраивали несчастья. – Это кое-что другое. Твой отец был прав, поскольку настоящие Песенники сейчас уничтожают мир. Я же дею лишь чуть-чуть. Это как взять в руки инструмент. Я не хочу притворяться богом. Боюсь песни богов и того, что она делает с человеком. Всякий из них слегка безумен, даже Фьольсфинн. – А если нам удастся, что с ним сделаешь? – Его я тоже заберу домой. – Он не желает возвращаться. Любит этот свой город и не сумеет снова жить в ваших краях. Я это вижу. Когда решит, что опасность миновала, перестанет быть союзником. – Знаю, Филар. Но до того еще далеко. * * * Рассвет. Серый штормовой рассвет, когда всё цве?та грязного полотна, с мелкими штрихами смолистой черни. Стальное небо, оловянная поверхность моря и светло-серый снег, покрывающий мерзлый лед, что высунулся в море языком в пять километров от устья реки и держится трехмильным поясом вдоль побережья. Пусто и холодно, только птицы кричат, мечась в порывах ветра. Корабль появляется будто ниоткуда – сперва едва видно пятнышко на горизонте, темно-серое на стальной поверхности моря, странная одиночная волна. Не видно парусов, только штрих мачты и низкие борта странной формы, словно продолговатый орех. Нет парусов, но корабль плывет, проявляется выдвинутый вперед штевень, заканчивающийся резьбой в форме шипастой, ощеренной драконьей головы, но голова эта колышется из стороны в сторону и осматривается, моргая узкими глазками, в которых дремлет синее ацетиленовое пламя. Корабль не снижает скорость, плывет прямо на вал льда и шуги, тянущийся до горизонта к едва видной линии берега, утонувшей в снегу под грязно-белым небом. Поднятый нос режет волну, а потом втыкается в лед, разламывая его на многоугольные плиты, что громоздятся по бортам; сотрясение проходит с шумом и грохотом через весь корпус, внутри что-то падает, отваливается один из щитов, висящих по бортам, но корабль плывет дальше. Нос еще сильнее задирается, плоское дно скользит по поверхности льда и давит его собственной тяжестью, за кормой бурлит и клокочет вода, выбрасываемая далеко назад, драконий корабль движется вперед, проламывая во льду темную полосу, полную колышущейся шуги. Берег пуст. Никто не плавает, ладьи вытянуты на берег по сходням и укрыты в сараях и деревянных ангарах, законсервированы дегтем и просмоленной тканью. Море замерзло, реки встали. Побережье, сколько видит глаз, необитаемо, но там, дальше, где дремлют присыпанные снегом поселения, люди сидят в избах, жмутся к огню и прислушиваются к завыванию ветра. Зима. Все спит и ждет весны. Только корабль с головой дракона на штевне движется, ломая лед, все медленнее, а потом останавливается. Корпус наполовину высовывается на лед, но уже не в силах его проломить, а потому потихоньку соскальзывает в полосу темной воды и замирает. Раздается скрежет, и кусок борта опускается, открывая прямоугольное отверстие, изнутри вырывается пар, наружу высовываются сходни и упираются в лед. Корабль выплевывает из себя людей. Фигуры разбегаются по льду, приседают, поводя вокруг натянутыми луками и небольшими арбалетами. Шестеро. Едва заметные в белых одеждах, с мечами за спиной, с головами под капюшонами. Минута тишины, и сдавленный окрик: «Чисто!» Скрежет, топот, на сходнях появляется больше людей. Теперь на снег друг за другом съезжают четверо больших, окрашенных в белый цвет саней. Они солидны, построены из наилучшего дерева и легких, крепких костей морских животных, с полозьями, на которые наклеены полосы меха морсконя, скользкого и крепкого, ложащегося назад и действующего как смазка, но не дающего саням соскальзывать в сторону. На сани нагружены обернутые в кожу узлы, на одних едет большой, закругленный пакет, накрытый куском белой материи. Теперь по сходням спускаются кони, накрытые белыми чепраками, коренастые, тяжелые тягловые кони побережья и пять скакунов. Все подкованы на четыре копыта зимними подковами, которые не дают скользить на льду. Шесть стрелков все время контролируют окрестности, остальные управляются подле саней, запрягая по два коня в каждые и ведя скакунов. Все происходит в тишине и поспешности и длится не больше десяти минут. Драккайнен отстегивает кусок меха, закрывающего рот, и обращается к шкиперу, стоящему в открытом люке корабля. – Осот, на море. Сигнал? – Красный дым днем, синий огонь – ночью. Если невозможно, четыре обычных огня в ряд каждые десять шагов. – Хорошо. Boh. – Отыщи дорогу, Ульф. Найдите все, во славу Сада. – Жди неделю, потом возвращайся. – Никогда, стирсман. Я Брат Древа. Я не отступаю. Жду сигнала. Или пойду за вами. Драккайнен вздохнул и застегнул капюшон. Потом обернулся к своим. – Начинаем. Река замерзла, приведет нас к горам. Не гнать быстро, не форсировать лошадей. Ровный, быстрый темп. Сперва увидим, как оно идет, потом попробуем легкую рысь. Разрядить арбалеты, а то треснут. В дорогу. Каждый – в свои сани, бегом! – Рьокан-ро!! – крикнул Спалле. Драккайнен воздел очи горе и вскочил в седло Ядрана. Прижался на миг к его шее, поглаживая голову, а потом выехал во главу конвоя. Сани скользили в тихом хрусте снега, естественно, безо всяких там звоночков и бряканья. Это лишь выглядело как святочные сани – за последними раскинутый мех, принайтовленный к небольшому шесту, затирал следы. Лед на берегу моря вовсе не ровный – полно тут громоздящихся друг на друга плит, смерзшихся в странные формы, мелких застывших волн и неровностей. Сани с грохотом подпрыгивали, упакованная в свертки амуниция перекатывалась, но – как-то, да ехали. Вот только значительно медленнее, чем предполагали. До устья добрались только через час петляния и нащупывания безопасной дороги, слушая, как морские волны булькают и шипят подо льдом. Драккайнен поднял ладонь и приказал остановиться на отдых. Мгновенно накрыли исходящих паром лошадей толстыми попонами, Братья Древа соскочили с саней и натянули арбалеты, а потом залегли в снегу, целясь во все стороны света. – Филар, ко мне! – крикнул Драккайнен, выходя на высокий берег реки и бредя по доходящему до колен снегу. Парень отправился следом и остановился, глядя, как Вуко отряхивает от снега большую, торчащую над берегом скалу. – Хорошо, эта подойдет. – Ты о чем, Ульф? – Ты здесь условился встретиться со своими людьми?