Старая леди сидела там за утренним кофе со своими кузинами и женой Кристефера, Конни. – Ретт с Кристефером час тому назад отправились в дом Джона, чтобы узнать о предстоящих планах молодоженов на сегодня, а мы вот, поджидаем тебя. Проходи дорогая, выпей кофе. Скарлетт поприветствовала всех и дамы мило улыбнулись ей в ответ. – Что с тобой, дорогая? – забеспокоилась миссис Элеонора, когда Скарлетт подошла ближе. – Ты очень бледна, тебе нездоровится? – Я вчера переутомилась, и кажется перебрала пунша. У меня всю ночь болела голова и я почти не спала. – Ах, Скарлетт, может тебе стоило поспать до обеда, чтобы к вечеру придти в себя? Тягучая чарльстонская речь старой дамы вдруг так резанула слух Скарлетт, что она даже передернулась, вспоминая, что речь эта всегда была ей неприятна. – Нет, миссис Элеонора, я думаю, что мне следует лучше прогуляться по свежему воздуху, это взбодрит меня гораздо быстрее, чем сон. Я, пожалуй, проведаю сегодня Керрин, ведь в прошлый раз мне не удалось с ней увидеться. А Вы извинитесь перед Розмари, за то, что я не смогу сегодня сопровождать ее с визитами. – А Ретт, что скажет он? – Ретт знает, что у меня была бессонница и болит голова, он не станет возражать против прогулки. Скарлетт наскоро выпила кофе, и откланявшись дамам, засобиралась. Ей действительно стало легче, когда она прошлась пешком по свежему воздуху, кровь прилила к щекам и дыхание стало ровным. Приблизившись к воротам монастыря, Скарлетт представилась дежурным монахиням и попросила разрешения на свидание с сестрой. Девушки проводили ее в беседку, увитую плющом, и отправились искать Керрин. Скарлетт уселась в плетеное кресло. Здесь, в плющевой влажной тени, было свежо и уютно, она закрыла глаза, пытаясь заставить свой мозг отогнать грустные мысли перед встречей с сестрой. Скарлетт совсем не злилась сейчас на Ретта, ее гневная вспышка сразу же прошла, как только дверь спальни за ним захлопнулась и теперь ею снова владела боль потери. Видно, Богу было угодно, чтобы она всю жизнь страдала от неразделенной любви! И надо бы смириться с этим, но ей этого, ох как не хотелось! – Скарлетт, дорогая – послышался, наконец, голос Керрин. Младшая сестренка подошла к беседке, играя счастливой улыбкой. Она выглядела непривычно в своей монашеской одежде, хоть белый цвет воротничка и очень украшал ее свежее личико. Керрин изменилась с тех пор, как они виделись в последний раз, но ее приятная внешность от этого не пострадала. Они обнялись, и воспоминания давнего прошлого защемили сердце Скарлетт. Мама, папа, Сьюлин, Керрин, Мамушка, белый дом, зеленая аллея, хлопковые поля и она, беззаботная, вполне довольная собой, среди всего этого. Воспоминания разом пронеслись в ее голове, выбираясь из всех закоулков памяти, и глаза ее при этом увлажнились. Керрин предстала сейчас перед ней как символ прошлого, такого далекого и милого сердцу. – Ах, Керрин, я так рада тебе, дорогая! Сколько же мы не виделись, семь лет или восемь? Керрин смотрела на Скарлетт, и в глазах ее тоже стояли слезы. – Уже почти девять, Скарлетт, но я в курсе всего, что у тебя происходило за эти годы. Тетя Полин и тетя Евлалия, царство ей небесное, часто приходили ко мне и рассказывали о вас со Сьюлин и обо всем, что Вы писали в письмах. – Постой, постой, Керрин, а почему ты не была на похоронах тети Евлалии? Я как-то не подумала тогда об этом. – У меня в это время было воспаление легких, и я была прикована к постели с высокой температурой. Скарлетт стало совестно. Ведь она, будучи в Чарльстоне не навестила тяжело больную сестру и даже не поинтересовалась у тети Полин, как там Керрин, а старушка, убитая своим горем, тоже забыла сообщить ей об этом. – Прости меня, сестренка – сказала она – я так была занята подготовкой похорон, что даже не навестила тебя в прошлый раз. – Ах, Скарлетт, да будет извиняться, главное, что ты сейчас здесь и я этому очень рада. Лучше расскажи о себе и обо всех наших. Прошло около двух часов как Керрин начала расспрашивать сестру о мирской жизни своих близких, и они бы еще могли долго болтать без умолку, но Скарлетт почувствовала, что проголодалась. Конечно, утром у нее не было аппетита, и она только пригубила немного кофе. – Керрин, дорогая, а не прогуляться ли нам в город, я чертовски голодна, а твои монахини, думаю, кроме корочки хлеба мне ничего не подадут. – Ах, Скарлетт, ты неисправима! – Засмеялась Керрин. – Разве я допущу, чтобы ты, погостив у меня, осталась голодной? Нужно только немного подождать… – Нет, дорогая, я больше не могу ждать ни минуты – перебила сестру Скарлетт. – Да и монастырская пища меня не прельщает. Уж лучше я угощу тебя обедом где-нибудь в городе. – Хорошо, я только отпрошусь у настоятельницы, подожди меня здесь еще немного. – Куда мы отправимся? – Спросила Скарлетт сестру, как только они вышли за ворота монастыря. – Откуда же мне знать, дорогая, ведь Чарльстон заключается для меня только в моем монастыре. Я и в городе-то была всего несколько раз вместе с сестрами, когда нам приходилось выполнять благотворительную миссию, а обедать в каком-нибудь чарльстонском заведении мне не приходилось ни разу. – Боже мой, какой скудной жизнью живет Керрин. – С жалостью подумала Скарлетт. И это потомок аристократической семьи Робийяров и свободолюбивого ирландца Джералда «О» Хара! – Керрин, дорогая, я, конечно, не вправе вмешиваться в твою личную жизнь – сказала она, – но мне очень жаль, что ты, такая добропорядочная и красивая леди упрятала себя в монастырь на столько времени. Ты что, в самом деле собираешься пробыть здесь до конца своих дней? Керрин подняла на сестру удивленные глаза. – Ты о чем, Скарлетт? Ведь я сама избрала свой путь и каким бы странным он тебе не казался, для меня он является единственно возможным и правильным. – Дорогая, но ведь прошло уже столько лет после смерти Брента, неужели время не излечило твоего горя? На лице Керрин вспыхнул румянец. Ее смутила откровенная речь сестры насчет Брента, ведь об этом никто и никогда из близких не говорил с ней вот так, напрямик. Несмотря на то, что Брент был обручен с Керрин, обсуждать ее чувства к нему никто не смел, хоть все и знали о том, что сердце Керрин навеки принадлежит ему. – Тебе не понять меня, Скарлетт, мы с тобой совсем разные. Я ушла в монастырь не затем, чтобы как раненая лисица, забравшись в нору, зализать свои раны и вновь выйти на волю. Я избрала себе путь служения Богу, конечно, не без влияния смерти Брента, но я избрала этот путь навсегда и думаю, что не ошиблась. – Ну зачем тебе это нужно, Керрин? Как можно столько лет жить взаперти? Ведь ты даже не можешь без спроса настоятельницы никуда выйти! Как можно отказывать себе во всем и жить вдали от родного дома? Лишить себя всего этого по собственному желанию! Да у меня просто не укладывается все это в голове! Разве мало страдали мы в войну, Керрин? Вспомни, как долго ты болела, а потом работала как негр, вечно ходила голодная, носила заштопанные платья и каждую минуту ждала со страхом появления янки. Для чего тебе нужно быть несчастной еще и сейчас? – А почему ты решила, что я несчастна? Скарлетт почувствовала, что начинает злиться. – Да как ты можешь быть счастлива в монастырских стенах, которые наглухо отгораживают тебя от всего Мира? О каком счастье может идти речь при таком образе жизни? – Я счастлива тем, что служу Богу, Скарлетт. Это великое счастье познать Бога так, как познала его я! Если бы ты только могла понять, как бываю я счастлива, общаясь с ним, как преображается весь мир в те минуты, когда Бог открывается мне! Душа моя становится светлой, чистой, а тело готово летать от счастья! Скарлетт посмотрела на сестру как на ненормальную, а Керрин на это улыбнулась в ответ. – Да, дорогая, я знаю, что тебе трудно понять меня, но я очень счастлива, поверь мне. – Не знаю, Керрин, у меня все это не укладывается в голове. – А ты…Ты Скарлетт, счастлива? – Керрин внимательно взглянула на сестру. – Я? Скарлетт замешкалась. А в самом деле, разве она счастлива, разве она была хоть когда-нибудь по-настоящему счастлива, разве хотелось ей летать от счастья, как говорит Керрин? Конечно, у нее были радостные минуты в жизни, особенно в юности, когда она была уверена в том, что выйдет замуж за Эшли и станет хозяйкой красивого дома Уилксов. Тогда их мимолетные свидания казались ей счастливейшими. А потом, это ее самотканое счастье не состоялось, а наступившее разочарование принесло одну только боль и как следствие – беду. Это брак с Чарльзом, рождение Уэйда, да простит ее Бог за такие мысли, а потом была война и за все то время у нее не было ни одного спокойного дня, уж не говоря о счастливом. С Френком она была несчастна и рождение Эллы-Лорины представляло для нее не радость, а обузу. Ретт, в самом начале их брака дал ей какую-то передышку от всего этого, но увы, счастливейшей из женщин она с ним себя не чувствовала, потому что думала только об Эшли. Бог не дал ей счастья и тогда, когда она поняла, наконец, что любит Ретта. Он просто отнял его у нее в самый неподходящий момент. А сегодня, сейчас, она просто несчастна после событий предыдущей ночи. И это несчастье привело ее к Керрин в монастырь. Скарлетт посмотрела на сестру. Пристальный, проницательный взгляд Керрин заключал в себе столько любви и участия, что ей вдруг захотелось довериться сестре и облегчить свою истерзанную душу. Керрин сейчас казалась ей взрослой и мудрой, а главное, желающей принять ее исповедь. Соленый комок подступил к горлу Скарлетт. – Я никогда не была счастлива, сестренка. Я просто жила и все. – Горестно сказала она. – Да, дорогая, я знаю это, так же, как и то, что тебе очень плохо сейчас, ведь я не ошиблась? – Нет, ты не ошиблась. – Что-то случилось с детьми? – Нет, с ними все в порядке. Ретт ушел от меня, и я сама в этом виновата. – Как ушел? Ведь ты же сказала, что вы гостите у его мамы и приехали на свадьбу Розмари. И как это понять ушел? Куда, почему? – Возможно, слово ушел впрямую и не подходит к данным обстоятельствам, Керрин, но по сути дела это так и есть. Мы с некоторых пор, а точнее после смерти Мелани, живем врозь, хоть официально и не разведены. Да и до этого мы спали в разных спальнях почти с рождения Бонни. – Господи! – Керрин перекрестилась. – Как ты можешь упоминать такое слово, как развод, Скарлетт?! Ведь это же большой грех! Скарлетт подняла глаза и внимательно взглянула на сестру, однако, понимания и сочувствия в ее взгляде не усмотрела. В нем было только бесконечное удивление и немой испуг за греховные разговоры сестры.