– Когда узнаете, скажете мне? Не бойтесь, я не собираюсь ему мстить. Просто хочу знать. – Следите за прессой, – посоветовал Лев. – Дело резонансное, журналисты наверняка своего не упустят. – Они и ко мне могут заявиться? – растерялась Зоя. – Ваши родители сумеют вас защитить. Я уверен, с вами все будет в порядке. Гуров наскоро попрощался и, покинув палату Зои, отправился к Стасу. Войдя в палату, он удивленно присвистнул. – Ничего себе, собрание! Сегодня что, день славянского вече? В палате буквально яблоку негде было упасть. Вдоль стены на узкой кушетке рядком уселись капитан Черников и все четыре опера из его группы. Ближе к умывальнику прямо на полу сидел лейтенант Зубарев. На подоконнике примостился патологоанатом Серега Юрков, а рядом с ним старший лейтенант Гелашвили. Капитан Васин сидел отдельно от разношерстной компании на трехногом табурете. У изголовья постели расположился доктор Натан Гайдин, а в центре всего «веселья» возвышалась фигура полковника Крячко. Он подоткнул под спину целую гору подушек и обводил комнату довольным взглядом. – Здорово, Лева, проходи, гостем будешь. Да не смущайся ты, мы не собираемся проводить партсобрание. – Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? – ошарашенный пышным сборищем, потребовал ответа Гуров. – А что? – хохотнул Стас. – Люди пожелали выразить мне соболезнования, только и всего. – Все разом? Случайно? – Почему нет? Ведь я же герой, разве не так? Рискуя жизнью, преследовал преступника, тебя от неминуемой смерти спас, – продолжал подтрунивать Станислав. – Может, мне даже орден дадут. А героев принято чествовать. – Допустим, насчет героя ты не преувеличиваешь. Если бы не нарушил приказ и остался в машине, может, и я бы сейчас здесь не стоял, – согласился Гуров. – Но поверить в то, что все эти люди совершенно случайно оказались в твоей палате?.. – Ладно, не случайно, – признался Крячко. – Просто мне вдруг стало одиноко. И до жути захотелось узнать, как продвигается дело профессора Синдеева. В конце концов, я имею полное право знать подробности. Я ведь по его вине здесь валяюсь. Короче, мне захотелось узнать подробности, а ты не шел. Вот я и позвонил кое-кому из тех, кто мог удовлетворить мое любопытство. Видимо, слова о тоске и одиночестве больного они восприняли слишком близко к сердцу и решили навестить меня, несчастного. Но то, что приперлись все одновременно, в этом моей вины нет. Честно! К концу монолога в палате стоял такой хохот, что Крячко пришлось кричать, чтобы перекрыть этот шум. – Странно, что ты генерала сюда не притащил, – смеясь, проговорил Лев, – а то бы полный комплект собрал. – Мы тут обсуждали, что станет с проектом Синдеева, – перевел разговор на интересующую его тему доктор Гайдин. – Между прочим, в его записях есть рациональное зерно. Я почитал на досуге и должен отметить если бы не обстоятельства, я бы первым признал профессора Синдеева гением. – Это как понимать? – удивился Гуров. – Его работа, – пояснил Гайдин. – Все выкладки говорят о том, что метод должен сработать. И результаты обследования той девушки, что ваш человек к нам доставил, это подтверждают. Думаю, еще немного, и он воплотил бы свою идею в жизнь. Жаль, что ему не хватило терпения подождать официального разрешения. – Хочешь сказать, его работа может произвести революцию в области кардиологии? – задал вопрос Юрков. – Наверняка, – подтвердил Гайдин. – Вообще-то этот вопрос решается, – признался Лев. – Делом профессора Синдеева заинтересовалась комиссия, выдающая разрешение на клиническую апробацию экспериментальных медикаментов. Конечно, сейчас еще рано говорить о том, будут ли проводиться испытания на добровольцах, но то, что работу Синдеева изучат всесторонне и в кратчайшие сроки, это точно. На этом же настаивает и адвокат Синдеева. Наверное, хочет сыграть на значимости проекта для человечества перед судом присяжных. Больше-то ему зацепиться не за что. – Думаешь, его признают вменяемым? – Вопрос задал Крячко, но ответ интересовал каждого, кто находился в палате. – Скорее всего, нет. И дело даже не в том, что при аресте он закатывал глаза, показывая белки. И не в том, что бормотал бессвязную чушь себе под нос. Его поведение до ареста говорит куда больше, – начал объяснять Гуров. – Смерть первой девушки еще можно было классифицировать как непредумышленное убийство. Вторая смерть не подходит даже под эту статью, не говоря уже об остальных. А ситуация с Зоей? Кто в здравом уме поступил бы так, как поступил Синдеев? У него полиция на хвосте, он знает, что по четырем эпизодам возбуждено уголовное дело и он, профессор Синдеев, первый подозреваемый. Почему же не остановился? Почему не прекратил испытывать свой метод на людях? Ответ один: на почве эксперимента у него поехала крыша, и он уже не отличал, где добро, а где зло. – Это твое мнение или мнение судебного психиатра? – снова спросил Крячко. – Боюсь, моего мнения никто не спрашивал. Официально он еще не дал заключения, но я успел побеседовать с ним, и в устной форме он сказал именно то, что вы сейчас услышали, – ответил Гуров. – Мне не меньше вашего хочется увидеть профессора на скамье подсудимых, но вряд ли это случится. Скорее всего, его признают невменяемым и отправят на принудительное лечение. А его разработки в области реабилитации сердечных нарушений станут собственностью государства. – И это не так уж плохо, – подытожил Натан Гайдин. – Думаю, в этом случае смерть девушек обретет хоть какой-то смысл. Их родственникам вряд ли станет легче от этой мысли, но такова жизнь – кому-то дает, а у кого-то отбирает. Расходитесь по домам, господа полицейские. Обсуждать больше нечего, а больному нужно отдыхать. Гайдин первым вышел из палаты. За ним потянулись остальные. Вскоре в палате остались только Гуров и Крячко. Некоторое время они молчали, наслаждаясь наступившей тишиной. – Так, значит, невменяемость? Вот как они решили защитить проект, – задумчиво протянул Стас. – Все логично. Кто же станет вкладывать средства в проект убийцы? Вот продолжить дело «чокнутого профессора», пострадавшего за науку, – это совсем другое. – Оставь, – проговорил Гуров. – Ничего уже не изменить, и ты это знаешь. – Ты хоть немного веришь в то, что Синдеев совершил преступления, будучи невменяемым? – снова спросил Крячко. – Не знаю. Хочу верить, иначе становится слишком жутко. Он ведь врач, если все врачи станут использовать пациентов в качестве подопытных кроликов, до чего мы дойдем? Придешь в поликлинику содранную коленку зеленкой обработать, а тебе вакцину со штаммом очередного гриппа-мутанта вколют и даже разрешения не спросят. Жуть! – поежился Лев. – А вот я уверен, что Синдеев прекрасно понимал, что делает. Он знал, что рискует жизнями этих девушек, поэтому и выбирал одиноких, – заявил Крячко. – И не остановился он только потому, что был уверен в том, что конец близок. Победа близка, а победителей, как говорится, не судят. Он рассчитывал совершить свой грандиозный прорыв до того, как его вычислят. Поэтому и торопился, поэтому и не свернул работу. – Знаешь, о чем я больше всего жалею? – внезапно спросил Гуров. – О том, что не додумался обыскать автомобиль Синдеева. Мы проверили и квартиру, и дачу, а про машину и не подумали. А ведь ответ был так близко. Но кто мог предположить, что профессор настолько безумен, что разъезжает по городу с полным комплектом доказательств своего преступления? Черт, он ведь и в Управление на ней приезжал. Сидел в кабинете генерала, пылал праведным гневом, требовал извинений в то самое время, когда его автомобиль, начиненный доказательствами, стоял на полицейской парковке! – Теперь я должен сказать тебе твои же слова, – усмехнулся Стас. – Оставь, все равно уже ничего не изменить. Но если тебе станет от этого легче, признаюсь, о чем сильнее всего жалею я. Я жалею, что этот моральный урод не бросился в бега. Там, в лесу, после того как напал на тебя. Тогда бы я получил полное право снять его. Предупредительный в воздух, и сразу на поражение. И не нужно было бы проводить экспертизу о вменяемости и решать сложный вопрос, судить или лечить, тоже было бы не нужно. – Да, мечты у нас разные, – заметил Гуров. – Зато цель одна, – улыбнулся Крячко. – И ты, и я хотим одного: чтобы такие подонки, как профессор Синдеев, получили достойное наказание. На этот раз Гуров не возразил. Он молча пожал напарнику руку и вышел из палаты. Впереди предстоял долгий день, заполненный отчетами, допросами и сопоставлением показаний. Фантомная сила Как и большинство сыщиков, Лев Гуров ненавидел бумажную работу. Но за годы деятельности полковник приучил себя относиться к этой не особо приятной стороне службы как к данности и необходимость провести весь день за рабочим столом воспринимал с олимпийским спокойствием. Другое дело – его верный друг и коллега полковник Крячко. Бумаги на столе у Стаса всегда находились в таком невообразимом беспорядке, что оставалось удивляться, как справки и отчеты экспертов не перекочевывают в папки с посторонними делами или не теряются вовсе. Справедливости ради стоит заметить, что Стас ни разу не потерял ни одного документа. Сам всегда отлично ориентировался в том хаосе, что создал, гордо именуя его «рабочий беспорядок». И прекрасно себя чувствовал все то время, пока вел дело. А вот когда наступала пора писать отчет, приводить бумаги в порядок и дело сдавать, на Крячко накатывали неизбежные уныние и тоска. Сначала Стас находил кучу поводов, оправданий или же срочных дел, чтобы отложить ненавистную бумажную работу. Потом, когда становилось понятно, что тянуть больше некуда, он все-таки усаживался за стол. Но принимался перебирать, раскладывать бумаги, затачивать карандаши, копаться в ящиках стола, рыться в папках, всячески оттягивая начало. Потом начинал тяжко вздыхать и корчить страдальческие рожицы. Нужно заметить, что оба из перечисленных приемов Стас проворачивал мастерски, и остаться равнодушным к его гримасам мог лишь очень черствый человек. А вздохи полковника Крячко могли разжалобить даже равнодушный камень. Так что обычно уже на этом этапе Гуров не выдерживал и сам предлагал коллеге свою дружескую помощь. Если, разумеется, у него не было никаких срочных дел. Вот и сегодня Гуров поставил точку в отчете, который следовало закончить, и уже собрался предложить другу помощь, как зазвонил его сотовый телефон. Бизнесмен Виталий Соловьев, давний знакомый Гурова, коротко сообщил, что у него, похоже, неприятности, и срочно нужен совет толкового следователя. Совет или даже помощь. Только разговор у него будет конфиденциальный и, разумеется, не телефонный. Не без ехидства глядя, как вытянулось лицо Стаса, Гуров ответил Соловьеву, что он может приехать прямо сейчас. Бизнесмен заверил, что находится недалеко от Управления и скоро будет. Гуров ответил, что ждет его, и позвонил на проходную, чтобы заказать Соловьеву пропуск. – И кто там к тебе приедет? – Стас даже не пытался скрыть разочарования. – Виталий Егорович Соловьев, давний знакомый, говорит, посоветоваться нужно. – Кто такой? Почему не знаю? – Московский бизнесмен, владелец нескольких мебельных фабрик. Я знаком с ним много лет. Виталий Егорович хороший, порядочный человек. Грамотно ведет дела, серьезных врагов вроде бы не нажил, хотя пробивался самостоятельно и начинал практически с нуля. Сразу после института торговал импортной мебелью, это еще в девяностых было. Потом перешел на антиквариат, вернее, значительно расширил ассортимент. Затем открыл свою мебельную фабрику, а когда дело пошло, снова основательно расширился. – И сколько у него теперь предприятий? – Точно не знаю, или три или четыре фабрики. А также сеть магазинов-салонов, причем почти по всей стране. – Такой размах, – присвистнул Крячко, – и врагов не нажил?! Как может быть подобное? – Виталий – умный, осторожный и достаточно дипломатичный человек. Этого достаточно, чтобы мирно уживаться с конкурентами. Да и дела на предприятиях он ведет грамотно, подчиненных не обижает. – Ну не знаю, – протянул Стас, – начать с нуля, развернуть такой бизнес и ничем себя не запятнать? Да врагов-недоброжелателей не нажить? Звучит просто нереально. – Возможно, ты прав. Виталий Егорович сообщил, что у него неприятности. И поскольку ему понадобился совет следователя, неприятности могут быть серьезные. Он, кстати, настаивал на соблюдении конфиденциальности. Так что, может, сходишь перекусить, пока мы разговаривать будем? – Оно-то, конечно, – с комичной серьезностью протянул Стас, – почему бы не сходить? И время-то уже почти обеденное. И перерыв пора сделать, отдохнуть от трудов праведных. Только не могу я никак! Дело о серии грабежей на Московском шоссе пора в суд сдавать. Орлов распорядился. А у меня еще отчет не готов. А ты же знаешь, как мне эта писанина тяжело дается. Так что провожусь я и до обеда, и сам обед, боюсь, тоже. Вот так вот! – Ладно, – рассмеялся Гуров, – помогу тебе потом, когда Соловьев уйдет. Обещаю. – О, это другое дело! – обрадовался Стас. – А я тебе чего-нибудь на обед захвачу из нашего кафетерия. А то с этими визитами да просьбами тебе вечно пообедать нормально не дают. – Давно не виделись, – начал Соловьев после обмена приветствиями. – Как поживаешь, Лев Иванович, как жена? – Спасибо, все хорошо. Я работаю, Мария тоже. Кроме театра, она уже несколько лет занята в успешном телевизионном проекте. Мистический детектив снимают. Недавно показывали первый сезон, очень неплохо получилось. А теперь, говорят, на третий сезон продлили. Значит, все довольно успешно, зрителям нравится. Мария радуется, правда, она с этими съемками редко дома бывать стала. То в одной экспедиции, то в другой. Но зато карьера явно в гору идет. – Карьера – это хорошо, – задумчиво пробормотал Соловьев. – А ты как? Что нового, и вообще, что у тебя за проблемы? – Неприятности у меня, Лев Иванович! – горестно вздохнул Виталий Егорович. – И как-то все сразу навалилось, понимаешь?! Сразу и со всех сторон. Так что, если немного поразмыслить, создается впечатление, что кто-то хочет меня погубить! – В каком смысле? Имеешь в виду, убить? – уточнил Гуров. – Уничтожить, дискредитировать. Возможно, посадить в тюрьму меня или мою жену. А также уничтожить дело всей моей жизни! Понимаешь?! Складывается впечатление, что это не просто неприятности, свалившиеся в одну кучу, а чья-то продуманная, всесторонняя атака! Жену ведь мою, Алину, взорвать недавно пытались! Так что вот! Одно покушение уже было! И чего же нам дальше ждать? Нового взрыва? Обвинений во всех смертных грехах? Чего?! С самого начала разговора Гуров заметил, что его собеседник сильно волнуется. Но сейчас Виталий Соловьев стал выкрикивать какие-то бессвязные, нервные фразы, смысл которых постичь становилось все сложнее.