— Лупов Сидор Петрович, тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Живёт в нашем городе на улице Каменной 9. Знаете, Рудольф Васильевич, характеризовать-то его по существу я не могу. Я разочарованно посмотрел на Зинаиду Ивановну. — Есть на то какая-та причина? Он ведь у Вас работал, и Вы должны же знать хоть что-то о нём? Я ведь не требую, чтобы Вы мне рассказали, как он вёл себя вне мастерской или в домашней обстановке. Расскажите, как есть. Как дежурил: хорошо или плохо. Чем занимался во время дежурства: пьянствовал, спал и так далее. Зинаида Ивановна внимательно выслушала меня и произнесла: — Это всё так. Как я могу сказать что-то существенное, если он у меня проработал всего около месяца. Приходил на дежурство и уходил, вот так мы встречались. Могу сказать, что на работу он приходил исправно. Вот всё, что могу сказать о нём. — Ну, хорошо. Если Вам нечего сказать о нём, то расскажите хоть, как у Лупова обстояло дело с алкоголем? Дружил он с ним или наоборот? Боролся он с ним не на жизнь или на смерть? Или наоборот? Мой последний вопрос явно рассмешил Зинаиду Ивановну. — На этот вопрос я отвечу без затруднений. Употреблял. Приходил, бывало, на работу «хваченный» и уходил с работы тоже иногда с запашком. Водился за ним этот грешок. Чего греха таить — что есть, то есть. Вот так он боролся с алкоголем. Видимо, недоборол, смерть одолела. — Вот видите, говорили, что не можете дать характеристику. Оказывается, есть о чём рассказывать. Зинаида Ивановна, перед тем, как нам зайти в мастерскую, Вы сказали, что сторож Лупов в ночь кражи из мастерской ушёл домой, бросив мастерскую открытой. Помните? — Да. Так и оно было. — Тогда поясните мне, Вам удалось установить причину такого поступка сторожа? Что заставило Лупова уйти домой, бросив мастерскую на произвол судьбы? На лице Зинаиды Ивановны отобразилось тупое изумление. — Нет. Я сама хотела бы узнать причину такого поступка. Ума не приложу, почему Лупов поступил так. — Разве о таком поступке Вы не поставили в известность правоохранительные органы? И что — милиция на кражу не приезжала? — Конечно, в милицию я сразу же сообщила. Приезжали на ту кражу работники милиции, — как-то странно, неуверенно проговорила заведующая. — Всё проверяли, осматривали, допрашивали почти всех работников, но окончательного результата до сих пор я не знаю. — Много товара тогда было похищено? — Да. На приличную сумму. Не меньше, чем и сейчас. Много дефицитного товара тогда похитили. — У Вас, Зинаида Ивановна, есть акт тогдашней ревизии? — Конечно, есть! — обрадованно воскликнула заведующая. — Показать его Вам? — Вы, Зинаида Ивановна, приготовьте мне этот акт ревизии по прошлой краже. Я его заберу с собой, то есть я его изымаю. А теперь дайте мне данные на настоящего сторожа, то есть теперешнего. Кто он такой? Почему он тоже бросил мастерскую? Зинаида Ивановна протянула мне обычную ученическую тетрадь. Я взял её и открыл: «Журов Матвей Ильич, — прочитал я в тетради. — Тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения, пенсионер, живёт по улице Речной, 19». Во время записывания данных на Журова в кабинет зашёл опер Бобов. Я мельком взглянул на него. Лицо его сияло, и сам весь был бодр и весел, как будто не было у него новогодней ночи. Совсем был другой человек. Приятно было смотреть на него. Как только зашёл в кабинет, сходу, громким голосом на весь кабинет выпалил: — Вам не кажется странным, что стекло окна вынуто так аккуратно, без порчи, и так же аккуратно и бережно прислонено к стенке? — Высказав, Бобов сияющими глазами обвёл нас и, остановив свой взгляд на моей физиономии, выкрикнул, — я Вам открыто и уверенно заявляю, что так мог поступить только сторож данной мастерской! Я серьёзно, но с некоторым удивлением посмотрел на вознёсшегося до небес Бобова и слегка ухмыльнулся. Глаза у него продолжали сиять, а лицо изображало такое довольное выражение, как будто он раскрыл уже кражу. — Отсюда следует вывод, — также восторженно и уверенно воскликнул он, — что кражу тоже совершил, кто вы думаете? Да, сторож! Победоносная улыбка заиграла на всём его лице. — Как вам моя догадка и великолепная версия! — воскликнул вдобавок. Закончив говорить, Бобов с торжествующим видом снова окинул нас своим сияющим взглядом. — Николай Никифорович, ты как всегда на высоте, на своём белом, великолепном коне! — похвалил я опера, сделав на своём лице притворно-весёлую улыбку. — Твоими устами пить бы только мёд и закусывать тоже тем же мёдом! Только вот жаль, что мёда тут нет. Искать его надо! Неожиданно Бобов быстро-быстро заморгал глазами и деловым, серьёзным тоном выкрикнул: — При чём тут мёд, Рудольф Васильевич? Ты что, не понял меня? Я говорю, что немедленно надо брать сторожа и колоть! Вот и вся кража! — Оставшись довольным своей сообразительностью, Бобов снова победоносно улыбнулся и кинулся штурмовать меня. — Что, я не прав? Скажи, прав я или нет? В душе я снова ухмыльнулся, но сделал серьёзный вид и, чтобы не обидеть Бобова, миролюбиво сказал: — Николай Никифорович, поменьше надо хотеть, а побольше думать, чтобы у нас с тобой не возникли разногласия, типа того: кто прав или кто не прав. Давай поступим следующим образом: чтобы проверить твою версию, как только вернётся участковый Иванченко, пошлём его к Журову. Пусть Иванченко поработает с ним. А если ты пожелаешь убедиться, кто прав, кто нет, то можешь присоединиться к нему. Вдвоём будет веселее и надёжнее. Результат будет конкретный и однозначный. Согласен? Не отпирайся, по глазам твоим вижу, что ты согласен, не так ли? — Я согласен, — не совсем уверенно прозвучал ответ Бобова. — Вот и хорошо. Пока нет Иванченко, доложи-ка, какие сведения удалось выудить у сторожа кафе «Металлург» и у постового проходной завода? Бобов слегка ухмыльнулся, лицо его приняло смешное выражение, и с улыбкой на губах он сказал: — В том то и беда, товарищ следователь, что всевидящие ока ночного сторожа кафе в эту замечательную новогоднюю ночь оказались невидящими! Я подозрительно и явно изумлённо посмотрел на Бобова. «Решил и тут выделиться!» — подумал я, глядя на весёлого опера. — Как предлагаешь понять твои слова, товарищ опер? Растолкуй, пожалуйста. Бобов с ухмылкой ответил: — Понимай хоть в прямом смысле, хоть — в косвенном. — Ты, Николай Никифорович, ненароком, не пропустил в свою душу «хмельного»? Уж очень твой язык на то похож. Мелет, что вздумается. Сторож что, действительно оказался слепым? Как же его приняли на работу? Вот это новость! Такой случай в моей практике тоже впервые. Как же он работает, не видя ничего? Ты, Бобов, шутить надумал? Довольная улыбка расплылась на лице Бобова. — Я пошутил, Рудольф Васильевич. Это, конечно, шутка! А ты подумал, что я всерьёз? Я всерьёз рассердился на Бобова. — Нашёл время шутить! Не до шуток сейчас, говори по делу! Тоже мне шут гороховый нашёлся! Бобов, чтобы исправить свою оплошность, быстро, уже без лишнего юмора, нормально, как подобает, проговорил: — Он, конечно, не ослеп, даже чересчур был зрячий. За ночь не пропустил ни одной полной рюмки. В результате, как говорят в народе, оказался «пьян в стельку». Дрыхнет, не пришёл ещё в себя. Не получилось у меня с ним человеческого разговора, а только животное мычание исходило от него. — Хорошо. Ты, Николай Никифорович, о стороже не забывай. С ним, так или иначе, придётся состыковаться. Он может быть важным свидетелем! А что говорят… — успел только произнести я, как к нам в кабинет ворвался, как бешеный, запыхавшийся, как будто какое-то страшилище гналось за ним, кинолог Бакланов. Пот мелкими ручейками стекал по его раскрасневшемуся лицу. И не успев толком закрыть за собой дверь, сходу, едва переводя дыхание и боясь, что тут же издаст последний выдох, выкрикнул: — Рудольф Васильевич! — успел только произнести, и неожиданно голос его прервался. Дыша из последних сил, он насильно проглотил слюну и пытался возобновить разговор: — Сначала собака повела по следу к речке Гнилуша… — снова голос прервался, и он стал шарить глазами по кабинету — как я догадался, искал воду. Я, поняв, что Бакланову трудно говорить из-за сухости в горле, быстро поднялся, подошёл к шкафу, где стоял графин с водой. Налил в стакан воды и подал Бакланову. — Анатолий, давай-ка, выпей воды и постарайся успокоиться. Отдышись, расслабься и, как успокоишься, расскажешь всё подробно! Договорились? — Бакланов молча кивнул головой, соглашаясь. — А теперь пей! Пей не спеша. Мало будет, я ещё налью. Бакланов мгновенно дрожащей рукой схватил стакан и одним дыханием опорожнил его. Не успел сделать последний глоток, тут же протянул стакан мне за следующей порцией. Я налил ему полный стакан. Он выпил второй стакан. Поставил его. После сделал небольшую паузу, видимо, успокаивал себя. И, наконец, сделал глубокий вдох и только тогда заговорил: — Новый год же был. Ну, сами должны понимать. Ночь без сна. Тут ещё рано подняли… Жажда, жажда… замучила! — Ты, Анатолий, давай, успокойся. Когда почувствуешь себя в норме, начинай рассказывать. Мы все притихли и стали ждать. Бакланов несколько секунд сидел без движения. Потом рукавом куртки вытер пот с лица. — Я всё, успокоился, — сказал Бакланов примерно через минуту. — Вот и отлично, Анатолий! Ты не спеши. Расскажи всё по-порядку. — Я и говорю последовательно, что сначала собака повела по следу к речке. Потом пошла вдоль речки в сторону насосной, а от насосной вышла на мост через эту же речку. На мосту Лада потеряла след. Там уже было много разных следов: как людских, так и автомашинных. Я дал собаке немного отдохнуть. И сам заодно отдохнул. После отдыха я решил повторить след. Начал снова от мастерской. Собака точно, как и в первый раз, довела до речки. На этом месте, куда она довела меня, я случайно поскользнулся и упал. Стал подниматься и тут вижу, что подо мной лежит носовой платок. Раньше, то есть первый раз, когда Лада привела меня к речке, этого платка на этом месте не было, то есть я не видел. Потому что он лежал под снегом, и не видно было. Перестав говорить, Бакланов полез в карман куртки и оттуда достал скомканный носовой платок. — Вот этот платок! — сказал он и протянул его мне. Я развернул его: платок обыкновенный, носовой, хлопчатобумажный, светлого цвета с чёрными крапинками по всей поверхности материи. По внешнему виду платок выглядел не свежим, был в употреблении. Когда я закончил визуальный осмотр платка, заговорил Бакланов: — На всякий случай, я этот платок дал понюхать собаке. Как она обнюхала, дал команду: «След!» Она обнюхала место, где лежал платок, и вдруг резко пошла совсем в другую сторону по чистому снегу. Собака повела меня вдоль речки в обратном направлении. Я последовал за ней, придерживая собаку за поводок, так как она очень резво побежала по следу. Когда мы двинулись по новому следу, нас догнал Иванченко. Вначале собака вела вдоль речки, и когда мы прошли довольно-таки приличное расстояние, она резко повернула влево от речки, как бы в сторону заводского забора. Правда, забора от речки не видно было, так как мешали холмы и крутые бугры. Мы прошли по этим холмам и буграм, пересекли пешеходную тропу, и собака привела нас к заводскому забору. Везде лежал чистый снег. Возле забора собака остановилась, и больше, как я ни старался и ни пытался направить на след, никуда от этого места сдвинуть не удалось. Смотрит на меня молящими глазами, как будто просит, чтобы я её не заставлял больше искать следов. Я не стал больше её тревожить. Закончив говорить, Бакланов посмотрел на меня, видимо, пытаясь понять, какое впечатление воспроизвело его сообщение на меня, или ожидая моего нового указания. Я с полным одобрением посмотрел на Бакланова и спросил: