После прилета в Москву данная группе Самойлова начальством неделя на отдых пролетела как сон. Единственно, чем остался доволен Федор, это осмотром Москвы. На удивление, все культурные учреждения работали, и таежный охотник осуществил свою давнюю мечту: посетил Третьяковскую картинную галерею и несколько музеев. Восторги он потоком изливал на своих друзей, которые в конце концов заявили ему, что, если он не отстанет от них, они обратятся с просьбой к полковнику Воскресенскому, чтобы тот запретил выход Федору с территории базы. Федор набычился, но на следующий день, после посещения цирка, опять досаждал своим друзьям обилием хвалебных слов от увиденного. Но всему наступает конец, закончился и отдых. Группа Самойлова предстала перед своим непосредственным начальником. Игорь Николаевич, оглядев разведчиков, начал с поздравления: – От имени командования и от себя лично поздравляю вас с успешным окончанием операции. По информации нашего берлинского агента, после авианалета от лаборатории не осталось камня на камне. А так как почти все работники лаборатории находились в то время на территории усадьбы, немецким командованием принято решение исследования по этой теме приостановить. А скоро фашистам будет не до исследований, – загадочно улыбнулся Воскресенский. – Еще одна приятная новость: командованием нашего управления принято решение вашу группу представить к государственным наградам. И последнее… – Игорь Николаевич, возвысив голос, воскликнул: – Заноси! В кабинет вошел помощник Воскресенского майор Золотарев, неся перед собой поднос, накрытый белой салфеткой. Поставив его на стол, он, как фокусник в цирке, сдернул покрывало. – Оп-ля! – И взору недоумевающих разведчиков предстали бутылка коньяка, пять рюмок и две наполненные тарелочки: одна с копченостями, другая со сладостями. Встав из-за рабочего стола и подойдя к приставному столику, полковник жестом приказал присоединиться. – Вы сделали работу добротно, – начал Воскресенский. – Это хорошо, но это теперь ваша работа: сложная, опасная, но где сегодня на войне не опасно. И с завтрашнего дня вы начнете подготовку к новому заданию. Но я предлагаю выпить не за это. Не догадываетесь, за что? Забыли!.. Ведь сегодня Федору Федоровичу Прокопенко исполнилось девятнадцать лет, а вернее, восемнадцать лет! С совершеннолетием, дорогой наш сибиряк. Здоровья тебе и дожить до Победы! Ура! Трижды эхом отозвались товарищи, и после официального рукопожатия Воскресенского буквально набросились на Федора. – Ты чего же молчал? У-у, Медведь! – Без подарка нельзя никак! – продолжил поздравление Игорь Николаевич. – Поэтому вот тебе мой подарок. Ты, лейтенант, машину оберста Эриха Энгельса угнал? Угнал! А это большое преступление! И карается оно ссылкой в лагеря, – совершенно серьезно произнес Воскресенский и, оглядев ничего не понимающих разведчиков, продолжил: – Но ты угнал немецкую машину, потому сидеть тебе в лагере для немецких военнопленных. – И, улыбнувшись, закончил: – Будешь улучшать свои знания немецкого языка. Это мой тебе подарок! – Так что, следующее задание в Германии? – не утерпел Сергей. – Завтра узнаете. Наливай, Виктор Иванович, – кивнул он майору Золотареву. – За вас! – поднял наполненную до краев рюмку Воскресенский. – За вашу группу! 2 Утром в кабинете у полковника Воскресенского были только Олег и Сергей. Еще вечером Федор покинул базу, не сказав друзьям, куда его направляют, да и сам он этого не знал. – Я очень внимательно прочитал ваши докладные об операции. Скажу вот что: много авантюризма, неоправданного лихачества, незрелости… – И после многозначительной паузы неожиданно завершил: – В целом же – молодцы! Но вот что особенно меня заинтересовало во всей вашей писанине – помощь капитана Артура Берга и его перевод в Берлин. Как выяснила наша агентура в Берлине, ваш друг детства был усыновлен своим дядей и, как единственный наследник, стал бароном. Он не говорил вам об этом? – Нет. Видимо, из скромности… – Так вот: барон Артур Берг ныне в аппарате адмирала Канариса и работает консультантом в русском отделе. Какой участок ему дан, неизвестно. Но возможности, видимо, большие. Так что вам, Олег Валентинович, прямой путь в Берлин, и только вы сможете убедить своего друга детства работать на нас. С сего момента начинаете готовиться к операции. Наши специалисты отработают для вас легенду прикрытия и приготовят документы. Вы же, товарищ старший лейтенант, – кивнул он Сергею Протасову, – будете обеспечивать пути отхода группы, как и Федор Прокопенко. Правда, у него несколько иная задача. Но при необходимости уходить будете вместе. Федора привезли в закрытом фургоне с десятком таких же, как и он, молчаливых, подавленных, в каких-то обносках, по которым с трудом угадывалась немецкая форма, офицеров. Лишь после двух часов нахождения в пути сидевший на полу фургона худой, обросший, с проваленными щеками, надрывно кашляющий немец произнес: – В каком вы звании? – Лейтенант. Лейтенант Иоганн Шварц! – В углу на соломе сидит полковник Функ. Представьтесь. Он здесь старший по званию… Лейтенант, не ерепеньтесь, так положено… Федор протиснулся к человеку на соломе, представился. Тот кивнул и задал лишь один вопрос: «Давно?» – Две недели назад. – Оно и видно: ретивый, силы еще не порастратил… А я уже почти год. Третий лагерь меняю… – и махнул рукой: мол, свободен! Федор пробрался на свое прежнее место, поглубже запахнул шинель и попытался заснуть. Но сон не шел. Задание, которое он получил, было более чем странное: найти среди пленных людей, живших в Берлине или на его окраине, войти в доверие, узнать все о прошлой жизни. Сам же он, по легенде, из поволжских немцев из Энгельса, в пять лет с родителями выехал на свою историческую родину. Учился и жил в Потсдаме. В 1941 году призвали в вермахт, за два года дослужился до офицерского звания. Попал в плен две недели тому, случайно, в метель забрел в порядки русской пехоты… «Как долго мне здесь отираться? – свербила мысль. – И надо же, на мой день рождения такая подлянка… А как же еще можно назвать такой подарок?!» – Нет-нет да и сглатывал Федор подступавший комок обиды. Судя по пробивающемуся сквозь щель в двери свету, Федор определил, что дело близилось к полудню. Наконец автомобиль остановился. Дверь распахнулась, свет резанул по глазам. – Что, немчура, замерзли? – бравый краснощекий сержант в коротком тулупе, валенках и шапке-ушанке предстал в квадрате белого снега. – Давай, фашистское отродье, выгружайся, приехали! Десять человек, перетаптываясь в непонятно какой обувке, похлопывая себя по плечам и коленям, встали в неровную шеренгу. Подошедший капитан, презрительно оглядев новоприбывших, крикнул вылезшему из кабины старшине: – Ты кого, Щербак, привез? Воробьев общипанных! Да их откармливать месяц нужно, прежде чем на лесосеку гнать! А одеты… Голы и босы… Вчера еще сорок таких же пригнали. Пешком шли, так семь человек по пути загнулись. И эти такие же… Хотя нет. Вон один, – показал он пальцем на выделяющегося из десятка ростом Федора, – вроде ничего, крепкий! Ладно, веди их в баню, обовшивели небось, переодеть, затем в столовую и в офицерский барак. Завтра разбираться будем, кого куда на работы поставить. Документы привез? – Так точно, товарищ капитан, – вытянулся старшина. – Только на этого здоровяка не выдали. Сказали, подошлют… – Как же, подошлют… Да ладно, уводи! – махнул рукой капитан и ушел обратно в барак, слева от входной двери которого Федор прочитал выведенное красной краской на листе фанеры: «Войсковая часть 3616». После бани, разомлевшие, в исподнем, пленные немецкие офицеры дремали, сидя на лавках в предбаннике в ожидании верхней одежды. – Впервые за полгода отогрелся, – облегченно выдохнул сосед по фургону, оказавшийся майором Гельмутом Шранком. – Даже ни разу еще не кашлянул… Но это самообман. У меня туберкулез, – и, глядя как вскинулся Федор, пояснил: – Не бойся, не заражу. – И, глубоко вздохнув, добавил: – До весны бы дожить. Весной или отойду, или полегче будет. Вскоре появился старшина-хозяйственник. Не спеша выдал форму: в основном немецкую солдатскую или офицерскую, ранее бывшую в употреблении, но это особой роли не играло, главное, что крепкая. И, на удивление, каждый получил ватник и ватные штаны. Валенки достались только двум: полковнику Функу и Федору, так как ни одни сапоги на его ногу не лезли. Остальные же получили сапоги. Завернувшись в ватник, майор, радостно поблескивая глазами, с надеждой воскликнул: – Теперь уж точно до весны доживу! Кто-то из офицеров со скепсисом спросил: – Чегой-то красные так расщедрились? Баня? Зимняя одежка? Полковник пояснил в большей степени для всех, нежели для задавшего вопрос: – Я немного понимаю по-русски. Так вот: как потеплеет, будем строить железную дорогу, а пока рубить просеку. В том, в чем нас привезли, и дня бы на морозе, в снегу не продержались. Потому и одели тепло. Если еще и кормить будут сносно, так до окончания войны сможем дожить. – До победы?.. До нашей победы? – уточнил все тот же любознательный офицер. – Эх, Гюнтер, Гюнтер… Вы уже год в плену, а еще не поняли, кто в этой войне победит… – Это мы еще посмотрим! – запальчиво выкрикнул офицер. – Я слышал, судьба войны решится в этом году, и это будет на Волге. Ста-лин-град… – с трудом выговорил Гюнтер незнакомое название. – Фюреру нужна каспийская нефть, без которой русские танки не тронутся с места, а самолеты не покинут аэродромов. – Вы, майор, случайно не из отдела пропаганды? – с улыбкой произнес Гельмут Шранк. – Смотрю на вас, а вижу Геббельса, кричащего с трибуны бундестага… – Вы что, за теплый ватник продались красным? – словно петух, подступал майор к пошутившему Гельмуту. – Уймитесь, Гюнтер, я не хотел вас обидеть. Просто жить мне осталось немного, потому смотрю на события трезво, без завихрений в голове… А Сталинградское сражение нами уже проиграно. Я слышал, что одних пленных несколько сот тысяч человек… Чтобы как-то поддержать Гельмута, Федор подошел вплотную к крикливому майору и тихо, но с металлом в голосе, произнес: – Если ты, майор, нас доставать своими разглагольствованиями будешь, прибью! Это тебе не армейский штаб, а лагерь военнопленных… Придушу, и никто разбираться не будет. Усвоил? Онемевший от подобного обращения с ним младшего по званию даже здесь, в плену, настолько его ошеломило, что он лишь кивнул. – Ты что ему сказал? – когда Федор вернулся на место, поинтересовался Гельмут. – Да так… – отмахнулся Федор. – Уж больно занозистый! Не люблю таких! В предбанник вошел старшина Щербак. Оглядел раскрасневшихся пленных офицеров, после чего рявкнул: – Сейчас в столовую, а потом в барак. Выходи строиться! Чего замешкались? Не понимаете? Привыкайте к командам. Шнель, шнель! – показал старшина рукой на дверь. Казарма оказалась небольшой. Как прикинул Федор, человек на сорок. Заполнена наполовину. Вместо нар у глухой стены стояли двухъярусные кровати, застеленные синими солдатскими байковыми одеялами. – Курорт, да и только, – недоверчиво произнес майор Гельмут Шранк. – С чего бы это? – Когда проходили в столовую, на одном из корпусов прочитал «Пионерский лагерь Солнечный». Видимо, с довоенных времен остались и кровати, и одеяла, – пояснил Федор. – Вы, лейтенант, знаете русский? – Да, господин майор. Я родом отсюда, из России. Энгельс – есть такой город на Волге. В пять лет выехал с родителями в Германию. У нас в семье до войны часто говорили на русском… – А почему не признались при комплектовании, что знаете язык? Приставили бы к какому-нибудь армейскому чину переводчиком, легче бы было… – Не думаю. Скорее всего, расстреляли бы, посчитав предателем родины. Родился-то я здесь, в Советском Союзе. – Резонно, – согласился майор. – И знаете что, перестаньте мне выкать и обращаться по званию. Какие тут звания, если мы в плену. Я Гельмут, а ты Иоганн, если не ошибаюсь. Ложись-ка рядом со мной, пока не заняли кровать, будет с кем поговорить. Ты не против? – Конечно нет! – согласился Федор. Уже ночью, после команды «отбой», Гельмут спросил: – Ты как в армию-то попал? – Учился в Потсдаме в университете. В сорок первом окончил первый курс. Ну, а дальше все просто: призвали и отправили в войска. Через год вспомнили, что был студентом университета, и присвоили офицерское звание…