– Послушай, Кайя. – Харри нагнулся вперед. – Разумеется, ты абсолютно ничего мне не должна, тем более что я ушел от тебя в тот раз. Объяснением служит мое разбитое сердце, но это не извиняет меня, если я разбил твое. Я знал, что делаю, и, если бы все повторилось снова, опять поступил бы так же. Я должен был уйти, потому что любил Ракель. Я понимаю, что прошу слишком много, но все-таки обращаюсь к тебе за помощью. Поскольку чувствую, что вот-вот сойду с ума, Кайя. Я должен что-то делать, а единственное, что я умею, – это расследовать убийства. И еще пить. Я могу напиться до смерти, если будет нужно. Харри увидел, как Кайя снова вздрогнула. – Я говорю как есть, – продолжил Харри. – Тебе не нужно отвечать прямо сейчас. Все, о чем я прошу, – подумай над этим. У тебя есть номер моего телефона. А теперь я оставлю тебя в покое. Харри поднялся. Он надел сапоги, вышел в ворота, дошел до улицы Сума, спустился по холму Нурабаккен мимо церкви Фагерборг, умудрился пройти мимо двух открытых баров, где уже собралась соответствующая клиентура, взглянул на стадион «Бишлетт», который когда-то тоже не знал отбоя от посетителей, а теперь больше смахивал на тюрьму. Харри посмотрел на бессмысленно чистое небо над головой и, переходя улицу, в ярком пульсирующем свете солнца на мгновение увидел дрожащую букву «S». Когда завизжали тормоза трамвая, они показались ему эхом собственного крика, который он издал, поднимаясь с пола и поскользнувшись в луже крови. Трульс Бернтсен сидел перед экраном компьютера и смотрел третью серию первого сезона сериала «Щит». Он просмотрел «Щит» уже два раза и начал сначала, потому что у сериалов имелась одна особенность: первые сезоны, подобно старым порнофильмам, всегда были лучше. Кроме того, Трульс чувствовал себя Виком Мэки. Ладно, если говорить начистоту, Бернтсен им не был, но очень хотел стать Виком: насквозь коррумпированным полицейским, у которого есть свой моральный кодекс, позволяющий ему вести себя определенным образом. Вот это круто: можно быть этаким bad[19] и оставаться в границах приемлемого, потому что все дело в том, как на это посмотреть. Под каким углом. Кстати, во времена тоталитарных режимов тоже ведь снимали неплохие фильмы, заставляя зрителей искренне болеть за своих. Все было не очень правдивым, но и чистой ложью это также назвать нельзя. Угол зрения. Вот в чем суть. Да, именно. Зазвонил телефон. Ну вот, не было печали. Хаген решил, что отделу убийств надлежит работать по выходным. Правда, дежурить должен был всего один человек, но Трульса это устраивало, и он иногда подменял коллег. Во-первых, ему все равно нечем было заняться; во-вторых, он планировал провести осенний отпуск в Паттайе, так что лишние деньги не помешают. А в-третьих, на службе в выходные он не перерабатывался, потому что на телефонные звонки отвечали в дежурной части. Иногда Трульс даже задумывался, а знают ли там вообще, что в отделе убийств в субботу и воскресенье тоже находится сотрудник, но рассказывать об этом коллегам не собирался. Поэтому раздавшийся звонок обеспокоил его: высветившийся номер принадлежал дежурной части. После пяти звонков Трульс тихо выругался, приглушил звук, не выключая сериала, и снял трубку. – Да? – сказал он, умудрившись заставить этот единственный позитивный слог прозвучать как полный отказ. – Дежурная часть. У нас тут женщина, которой нужна помощь. Она собирается подать заявление в связи с изнасилованием и хочет посмотреть на фотографии преступников. – Пусть обратится в отдел нравов. – Но у них по выходным никто не дежурит, а у вас в компе единая база фотографий. – Лучше пусть придет в понедельник. – Нет уж, лучше пусть посмотрит фотографии прямо сейчас, пока еще помнит преступника в лицо. Ты зачем там вообще сидишь? – Ладно, – хрюкнул Трульс Бернтсен. – Приводите ее сюда. – Мы тут очень заняты, так что спускайся и забирай ее сам. – Я тоже занят. – Трульс подождал, но ответа не последовало. – Хорошо, сейчас спущусь, – вздохнул он. – Прекрасно. И кстати, отдел нравов уже довольно давно переименовали. Теперь он называется «отдел по расследованию преступлений на сексуальной почве». – Да пошел ты… – пробормотал Трульс так тихо, что собеседник вряд ли его расслышал, положил трубку и нажал на паузу. Изображение на экране замерло. Эх, жаль, что не досмотрел, сейчас будет одна из его самых любимых сцен: великолепный Вик ликвидирует своего коллегу, полицейского Тэрри, выстрелом прямо под левый глаз. – Значит, сами вы не жертва, но считаете, что стали свидетельницей преступления? – спросил Трульс Бернтсен, пододвигая к своему столу еще один стул. – Вы уверены, что это было изнасилование? – Нет, – ответила женщина, представившаяся как Дагни Йенсен. – Именно поэтому я бы и хотела посмотреть фото насильников из вашего архива. Трульс почесал свой выступающий, как у созданного Франкенштейном чудовища, лоб. – И вы не собираетесь писать заявление, пока не опознаете преступника? – Все верно. – Обычно мы поступаем не так, – сказал Трульс. – Но давайте договоримся: я устрою вам десятиминутное слайд-шоу на компьютере, и если мы найдем того парня, то вы займетесь всем остальным – заявлением и объяснениями – уже в дежурной части. Я здесь один и завален работой. Договорились? – Хорошо. – Тогда начнем. Итак, предполагаемый возраст насильника? Уже через три минуты Дагни Йенсен указала на фотографию на экране: – Кто это? – Он заметил, как она старается контролировать голос, унимая дрожь. – Это сам Свейн Финне, – пояснил Трульс. – Вы его видели? – А что он натворил? – Чего он только не натворил! Давайте посмотрим. – Трульс понажимал на кнопки, и на экране появился подробный послужной список Финне. Он увидел, как Дагни Йенсен изучает информацию на экране и, по мере того как сквозь сухой язык полицейских протоколов проступают очертания монстра, на ее лице появляется выражение ужаса. – Значит, он не просто насиловал женщин, – прошептала она, – но и убивал тех, которые от него не беременели. – Членовредительство и убийство, – поправил ее Трульс. – Этот тип уже отбыл срок, но если и существует человек, заявление на которого мы примем с удовольствием, так это Финне. – А вы… совершенно уверены, что сможете поймать его? – О, мы найдем его, если объявим в розыск, – заверил женщину Трульс. – Гораздо сложнее осудить его по обвинению в изнасиловании. В таких делах обычно бывает слово против слова, и тогда его придется отпустить за недостатком улик. Однако при наличии такого свидетеля, как вы, арифметика будет уже иная: двое против одного. Я надеюсь, мы снова отправим негодяя в тюрьму. Дагни Йенсен несколько раз сглотнула. Трульс зевнул и взглянул на часы. – Ну вот, теперь вы видели фотографию, и вам надо спуститься в дежурную часть, чтобы они оформили бумаги. Мы ведь так с вами договаривались? – Да, – ответила женщина, не отрывая взгляда от экрана. – Да, конечно. Глава 15 Харри сидел на диване и пялился в стену. Он не зажигал свет, и наступающая тьма медленно стирала очертания и цвета, опускаясь на лоб влажным полотенцем. Ему хотелось, чтобы она стерла и его самого тоже. Если подумать, то жизнь не обязательно должна быть такой сложной, ее можно сжать до бинарного вопроса группы «Клэш»: «Should I stay or should I go?» [20] Пить или не пить? Он хотел утонуть. Исчезнуть. Но не мог, пока еще не мог. Харри распаковал подарок, полученный от Бьёрна. Он полагал, что это виниловая пластинка. «Road to Ruin». Из трех альбомов группы «Рамоунз», как упрямо утверждал Эйстейн, этот был единственным сто?ящим (он обычно ссылался на Лу Рида, который назвал музыку «Рамоунз» дерьмом). Бьёрн и впрямь купил тот альбом, которого у Харри не было. На полке над ним, между дебютными альбомами групп «Рейнмейкерс» и «Ранк энд Файл», стояли только два альбома «Рамоунз»: одноименный «Ramones» и тот, что нравился Харри больше всех, – «Rocket to Russia». Харри достал черное виниловое солнце и поставил «Road to Ruin» на проигрыватель. Увидел знакомое название песни – «I Wanna Be Sedated» – и решил для начала послушать ее. Гитарные риффы наполнили комнату. Здесь, в отличие от дебютного альбома, звук был обработан лучше и звучал скорее как мейнстрим. Ему нравилось минималистическое гитарное соло, но Харри не был уверен, что его настолько же привлекали следующие модуляции, уж слишком они походили на буги «Статус Кво» в самой идиотской интерпретации. Но композиция исполнялась с полнейшей самоуверенностью. Это было Харри по душе. Как и его любимая «Rockaway Beach», где музыканты так же самоуверенно отсылали к музыке «Бич Бойз», словно угонщики автомобиля, с шиком катящие по главной улице с опущенными стеклами. Пока Харри пытался решить, действительно ли ему нравится «I Wanna Be Sedated» или нет, а также стоит ли ему пойти в бар или нет, комнату осветил свет от экрана телефона, лежавшего на журнальном столике. Он, прищурившись, посмотрел на дисплей и вздохнул. Ответить или нет? – Привет, Александра. – Привет, Харри. Я пыталась тебя поймать. Ты бы сменил текст на автоответчике. – А чем он плох? – «Говорите, если вам надо», – передразнила она. – Даже имя свое не назвал, только четыре слова, похожие на предостережение, а потом «пи-и-ип». – Судя по твоему рассказу, все работает как надо. – Дело в том, господин Холе, что я звонила вам несколько раз. – Я видел, но я… был не в духе. – Я слышала, что стряслось. – Она тяжело вздохнула, и в голосе ее послышались сострадание и сочувствие. – Это просто ужасно. – Да. Последовала пауза, как немое интермеццо, знаменующее собой переход от одного акта к другому. Потому что когда Александра заговорила вновь, то голос ее уже не был ни глубоким, ни сексуальным и в нем не звучало ни сочувствия, ни сострадания. Голос профессионала. – Я тут кое-что нашла для тебя. Харри вздохнул и провел рукой по лицу. – Хорошо, слушаю внимательно.