– Что? Побьешь меня ложкой? – Скажу мастеру Варнелии, что ты – лживая тварь… она не любит клеветников… – Угу, и верит всем на слово, – я высвободила руку и сказала: – Слушай, оно тебе надо? Не лезь в чужое дерьмо… и сделать ничего не сделаешь, и сама изгваздаешься… Вот только советы мои нужны были Мелиссе примерно как диабетику шоколадный торт. – Или ты… Да уж, а надо было предвидеть, что длинный язык до добра не доводит. – Садись, – велела я и сама присела. Все-таки слабость еще ощущалась здорово. – И послушай, что ты вообще помнишь из детства? Она пожала плечами. Задумалась. И снова пожала плечами. – Мы жили… и мама часто плакала… потому что… отец ушел… бабушка говорила, что он вернется… она с нами жила и… она многому меня научила… Надеюсь, не тому, как правильно варить запрещенные – а теперь я знала, что зелья, влияющие на личность, запрещены, – эликсиры. – Потом отец вернулся и… – Семья воссоединилась и стала крепче, счастливей… По тому, как скривилась Мелисса, я поняла, что со счастьем явные проблемы возникли. Но тут уж сами виноваты… – А теперь подумай. Да, папаша мой бросил твою маму и сбежал к моей… – я потянула за прядку. Еще немного, и в хвост собирать можно. – И из того, что я помню, жили мы не сказать чтобы очень богато, но вполне счастливо. Он был другим… веселым… смеялись они много и часто… и строили планы… мы ездили на море и… Я замолчала, вовремя сообразив, что мои счастливые детские воспоминания будут несколько лишними. – А в один прекрасный день все изменилось. Я закрыла глаза. Время к обеду. Я вернулась из школы… кажется, мы собирались… в цирк? Или в кино? Или просто на прогулку? Главное, что пятница и впереди выходные, а значит, можно побездельничать. Обед. И мама, которая порхает по кухне, напевая что-то веселое… гиацинтовый аромат ее духов… то есть я знаю, что гиацинтовый, потому что папа так сказал. А я запомнила. Мне слово понравилось. Было в нем что-то невообразимо чудесное. На маме сиреневое платье с пышной юбкой. Помню тонкий белый поясок. И волосы, уложенные аккуратными локонами… браслет на запястье, с колокольчиками… его папа сделал. – Ешь хорошо, – мама пытается быть строгой, но ее переполняет счастье, а потому строгости не хватает. И она в порыве чувств целует меня в макушку. Он открыл дверь своим ключом. Не стал переобуваться, и это показалось странным, потому что отец всегда снимал туфли в коридоре. У него имелись тапочки, большие, разношенные, клетчатые. Он иногда терял один, и я искала. И это тоже было игрой. – Я вынужден сообщить крайне неприятную новость… Он стал чужим. Этот мужчина в сером костюме. Отец ненавидел костюмы и даже на мою линейку приходил в свободных брюках и свитере, утверждая, что эта одежда делает его свободным. А тут вдруг… белая рубашка. Галстук и аккуратный узел… запонки с камнями. Перстень на мизинце. Меня очаровал черный камень, в котором будто тонули искры… – Маргарита, иди к себе, – велел он. И я не посмела перечить. Этому человеку невозможно было возражать, во всяком случае, у хорошей девочки Маргариты не хватило смелости на такое, и она ушла в свою комнату. Она слышала резкий голос отца, но не могла разобрать слов. И мамины всхлипы. Короткий крик… и хлопнувшую дверь… и только тогда посмела выйти. Мама сидела на полу. Она была бледной и погасшей и казалась совершенно больной. На меня лишь взглянула, сказав: – Не надо было ему туда ходить… не надо… это все они виноваты, я знаю… Правда, не объяснила, кто и в чем, но… какая разница? – И что? – Мелисса хмурилась. И злилась. И кажется, готова была вцепиться мне в волосы. Я бы и сама кого-нибудь с удовольствием прибила бы, но… больным драться не положено. – Ничего… просто когда человек сволочь, то это, как правило, как-то да проявляется. Не бывает такого, чтобы десять лет он был ангелом, а потом раз – и в скотину превратился. Мы ведь нормально жили… даже хорошо… ни ссор, ни конфликтов. Я не помню, чтобы он когда-то на маму голос повысил, да и она… Бабушка моя, которая нормальная бабушка, говорила, что мама от любви разум потеряла. Плакать давно уже не хотелось. Вся эта история произошла будто и не со мной даже. То есть так легче, если думать, что не со мной. – А потом в один день он вдруг изменился. – И ты думаешь, что его опоили? – Я почти уверена, – я скрестила ноги по-турецки. – Твоя мамочка и твоя бабуля слишком уж разболтались… думаю, папочка явился потребовать развода. И думаю, что не в первый раз… и твоя мать дала бы… но вот бабуле развод их был невыгоден. Деньги-то ваши… в смысле твоей матери. Вот и придумала… альтернативный вариант. – Невозможно… – вот только убежденности в голосе Мелиссы не было. – Это… это ведь… незаконно! И вообще… ты… ты лжешь. – Ага… если тебе так легче думать. Но… – я почесала кончик носа. – Поговори с матерью. Думаю, тебе она врать не станет… Мелисса разжала кулаки. – Что, вот так подойти и спросить: «Мама, не ты ли папу опоила?» – Как вариант, – я потянулась, с каждой минутой есть хотелось все сильнее. – Но я бы рекомендовала иначе: подходишь, делаешь большие глаза и говоришь, мол, я все знаю! Как вы могли и… Глава 13 Мастер Варнелия руку убрала и отступила от двери, потянув за собой Теодора, который, как и большинство мужчин, был, конечно, надежен, но напрочь обделен чувством такта. Ей пришлось прижать палец к губам, чтобы он, не приведите боги, не сказал что-нибудь лишнее. – Да хватит уже! – Тедди посмотрел с укоризной. – Тоже мне… только не говори, что ты в это дело полезешь… Варнелия дернула плечиком. Нет, история, если подумать, не слишком красивая и местами совершенно незаконная, но она целитель, а не страж порядка… и как целителя ее скорее беспокоит нынешнее состояние пациента. Пациентов. Она взяла Тедди под руку, и тот мученически вздохнул. – Думаешь, это правда? – Варнелия умела быть милой и даже научилась показывать, насколько безразлична ей тема разговора, вот только в отличие от прочих Витгольц слишком хорошо ее изучил. – Не лезь, а? – взмолился он. – Если там хотя бы часть правда, то старуха всех похоронит, но не позволит случиться скандалу. Варнелия вздохнула.