И, конечно, девочки были бы живы. Мириам не могла прекратить эту бессмысленную игру, в которую периодически играла сама с собой. Вернуться назад во времени и изменить какое-то событие. Не полностью весь тот день, нет. Это было бы слишком очевидно, слишком просто. Их судьба была предопределена еще до того, как занялся рассвет, до того, как Санни решила провести день в молле, а Хизер напросилась поехать с ней. Если бы только можно было вернуться назад и все изменить! Если бы они все-таки продали дом на Алгонкин-лейн, как того хотела Мириам, или если бы вообще его не покупали, цепь событий можно было бы прервать. Иногда она думала: кто стал теперь владельцем того дома и знал ли он обо всех связанных с ним смертях? Одного убийства вполне достаточно, но если бы покупатель знал всю историю Алгонкин-лейн целиком… Нет, даже Мириам не смогла бы продать ему этот дом, а она в свое время могла продать что угодно и кому угодно. Как говорится, задним умом все крепки, но не всегда. После исчезновения девочек Дэйв смотрел на прошлое еще более близоруким взглядом, чем на настоящее. Их беда, их проклятие, говорил он, заключалось в том, что они были счастливы. Их жизнь была идеальной, а ничто совершенное не вечно. Послушать Дэйва, так Алгонкин-лейн был просто раем небесным, а какой-то злодей проник через его врата и обрушил на них это несчастье. Репортеры тоже подключились к этой теме. В те дни люди были менее циничными, а средства массовой информации – менее распространенными. Сегодня новость об исчезновении двух сестер крутили бы по всем центральным каналам как увлекательный детектив для тех счастливых родителей, которые знают, где их дети. Но в те дни шума было немного: только в журнале «Тайм» мимоходом упомянули о пропавших без вести девочках. Большее внимание со стороны общественности помогло бы добиться правды, но Мириам считала, что им с Дэйвом лучше ее не знать. Сегодня любому блогеру-любителю понадобится всего семьдесят два часа, чтобы раскрыть истинную природу ее «алиби», не говоря уже о долгах, которые тянули их семью на дно. Тридцать лет назад полиция сохранила все в тайне, а трастовый фонд покрыл сначала одну, а потом и вторую их закладную. «Дети пропали без вести и считаются погибшими? Что ж, вы заслужили бесплатный дом». И все же такого рода пиар, как назвал это Дэйв, положительно отразился как на его бизнесе, так и на ее собственной карьере. Особенно в первый год – тогда имя Мириам было ключевым фактором в привлечении новых клиентов. Во время своей болтовни о том, что она могла сделать для заинтересованного продавца или как фирма могла помочь с финансированием проверенным покупателям, она не раз ловила на себе внимательный взгляд одного из клиентов, как правило, женщины. В глазах ее собеседниц стоял вопрос: «Как ты с этим живешь?» – «Молча, – мысленно отвечала Мириам. – Как будто у меня есть выбор!» Иногда она жалела, что Дэйв не видел ее теперь, когда она работала в магазинчике, похожем на тот, что когда-то был у него. Он бы оценил иронию: Мириам, всегда так скептически относившаяся к «Человеку с голубой гитарой», продавала теперь точно такие же оахаканские глиняные горшки, которые он пытался втюхать среднестатистическим балтиморцам задолго до того, как люди стали готовы к подобной экзотике. Но ей была нужна работа, и хотя у владельца галереи был ужасный вкус, ей он сразу понравился. Джо Флеминг был веселым и добродушным геем, по крайней мере, когда разговаривал с покупателями. Но Мириам еще с первого дня их знакомства поняла, что это всего лишь маска и что на душе у него мрачно и грустно. «Вон идут посетители! – кричала она ему порой. – Пора надеть наши улыбочки, что лежат в коробке рядом с дверью». – «Уже иду, мисс Ригби», – отвечал он с чрезмерным техасским акцентом. И хотя Мириам не разделяла его вкусов, она успешно справлялась с продажами. Весь секрет состоял в том, что ей было попросту плевать, продаст она вещь или нет. С идеальной осанкой и по-прежнему изумительной фигурой, с тронутыми легким серебром темными волосами, она держалась в очень сдержанной и прохладной манере. Но это только подбадривало клиентов покупать у нее, словно этим они могли заслужить ее одобрение, доказать, что у них отличный вкус. Сегодня утром в магазинчике было тихо. Снегири уже улетели на север, и до общей суматохи перед Пасхой оставалась еще неделя. Мириам впервые приехала в Сан-Мигель-де-Альенде на Пасху в 1989 году, причем совершенно случайно. Прежде Пасха была для нее самым обычным праздником с подарочными корзинами, которые она с таким трудом собирала, и тщательно продуманной охотой за яйцами, которую Дэйв устраивал на заднем дворе. Мириам была «иудейкой», а Дэйв – «лютеранцем», но это было то же самое, как если бы они были немкой и шотландцем, так как никто из них не придерживался своих религиозных обычаев. И пока все советовали им обратиться к Господу, чтобы побороть через него горе, Мириам видела в этом еще меньше смысла, чем до исчезновения девочек. «Бог ничего не объясняет, – говорила она своим родителям. – Он просит тебя подождать – и только после смерти ты получишь объяснение, а может, даже и тогда не получишь». Вера Мириам была вежливой, ненавязчивой. Даже практикуемый Дэйвом культ пяти огней был сдержанным, спокойным. В Мексике же религия до сих пор была чем-то диким и необузданным. Возможно, это было последствием того, что она долгое время была под запретом, когда в тридцатых годах католицизм ушел в подполье. Но эта теория пришла Мириам в голову только после того, как она прожила здесь несколько лет и прочитала такие книги, как «Далекие соседи» Алана Райдинга и «Беззаконные дороги» Грэхэма Грина. В день своего прибытия в Сан-Мигель она увидела нетерпеливую толпу людей, словно ожидающих начала рок-концерта, и присоединилась к ним из чистого любопытства. Наконец в поле зрения появилась процессия: женщины, одетые в черно-фиолетовые цвета, несли стеклянный гроб с поразительно реалистичным манекеном Иисуса Христа. Иисус слегка смутил ее, но ей понравилось, что его несли именно женщины. То была Страстная пятница, а в Пасхальное воскресенье Мириам поняла, что хочет жить в Сан-Мигеле. Годовщины. В ее жизни была особая дата – 29 марта, день, когда ей следовало бы оплакивать своих дочерей. Но в тот год это еще была и переходящая суббота между Страстной пятницей и Воскресением. А день, как казалось Мириам, был куда важнее, чем дата. Притворяться, будто она работала в праздник, было безрассудно с ее стороны. Даже Дэйв при всей своей наивности должен был догадаться, что ей, пусть даже она и была одним из лучших продавцов недвижимости, не нужно было идти на работу в воскресенье. Если бы он только не игнорировал все доказательства того, что она изменяет ему! Если бы только он обвинил ее в этом на неделю или на две раньше… Но он, должно быть, боялся, что она уйдет от него. Мириам по сей день сама не знала, остались бы девочки в живых, если бы она не ушла. Джо приехал с опозданием – владельцу магазина это было дозволено. – Техасцы, – сказал он и махнул рукой в сторону улицы, где группа туристов со скептическим видом изучала витрину. Он бросил это слово, как ковбой из какого-то старомодного вестерна. – Прикрой меня. – Но ты ведь тоже из Техаса, – напомнила ему его сотрудница. – Поэтому я не могу с ними работать. Разберись с ними сама. Я буду в подсобке. Мириам посмотрела вслед начальнику, как только он исчез за яркими занавесками, отделявшими магазинчик от подсобного помещения. Красное лицо и огромный обтянутый рубашкой живот придавали ему нездоровый вид. Когда они познакомились в 1990 году, Мириам была уверена, что у него ВИЧ. Его живот разрастался все больше и больше, тогда как ноги оставались тонкими, как спички. С самого начала они придерживались правила «Не спрашивай – не рассказывай», поддерживая поверхностную дружбу на протяжении пятнадцати лет. Не задавай вопросов, и не услышишь вранья. Не рассказывай мне своих секретов, и я отплачу тебе тем же. Однажды после длинной вечеринки, когда Джо получил отказ от парня, за которым ухаживал несколько месяцев, он, казалось, был готов выдать все свои секреты. Почувствовав это, Мириам решила сделать первый шаг. – Мы ведь с тобой такие хорошие друзья, Джо. Незачем вдаваться в подробности, – сказала она, гладя его по руке. – Знаю. Знаю. Случилось что-то плохое, что-то, о чем ты не хочешь говорить. И знаешь что? Правильно делаешь. Все утверждают обратное, но они ошибаются. Иногда лучше держать все в себе. Что бы ты ни сделала, что бы ни случилось, не нужно оправдываться передо мной или перед кем-либо еще. Даже перед собой не нужно. Забудь об этом, и все. На следующее утро по Джо было видно, что он очень благодарен Мириам за ее совет. Они были лучшими друзьями, которые не рассказывали друг другу ничего важного, и всех это устраивало. – Это настоящее серебро? – спросила одна из туристок, войдя в магазин и указывая на браслет с витрины. – Я слышала, здесь много подделок. – Мы можем легко это выяснить, – сказала Мириам и взяла браслет, чтобы показать пломбу на внутренней стороне, свидетельствовавшую о его подлинности. Но в руки покупательнице она браслет не дала – это было частью стратегии. Она держала его, словно не желая отдавать, словно вдруг осознала, что прикупила бы его для себя. Трюк простой, но он мгновенно вызывал у клиентов желание непременно завладеть вещью. Техасцы проявляли интерес в основном ко всякого рода украшениям, что было, в общем-то, неудивительно. Одна из женщин, однако, продемонстрировала куда более изысканный вкус и подошла к старинному ретабло Девы Гваделупской. Мириам, заметив ее интерес, начала рассказывать историю о том, как крестьяне принесли кардиналу охапку роз, а через мгновение их лепестки загорелись и превратились в мантию. – Очаровательно! – восхищалась покупательница. – Просто прекрасно. Сколько вы за него хотите? – У тебя и правда отлично получается продавать всякое дерьмо, – сказал Джо, выйдя из подсобки, как только туристы вышли на улицу в сопровождении Хавьера. – Спасибо, – отозвалась Мириам. Через открытую дверь до нее вдруг донесся странный запах. – Ты ничего не чувствуешь? Чем это пахнет? – Обычный запах сырости после дождя. В прохладную погоду всегда так пахнет. Или что это, по-твоему? – Не знаю. Похоже на… запах мокрой псины. «Его нигде нет, – докладывала Санни. – Ни в спальне. Ни в подвале. Ни под кустом сирени. Ни на крыльце». А сейчас Мириам знала, где он. По крайней мере, ей нравилось думать, что Фитц наконец нашел девочек и теперь охранял их, как верный страж. Что же касается Бада, несчастного одеяла Хизер, то оно было здесь, в Мексике, рядом с Мириам. Маленький квадратик выцветшей синей материи хранился теперь в рамке на прикроватном столике. Никто ее о нем никогда не спрашивал. А если бы и спросили, она бы непременно солгала. Глава 13 Энтузиазм, который горел в Инфанте все утро, внезапно испарился еще по дороге в Эденволд. Дома престарелых казались ему чем-то жутким, поэтому вместо того, чтобы свернуть на парковку Эденволда, он повернул налево к моллу и направился во «Фрайдис». Был почти час дня, и детектив был голоден. Имел же он право быть голодным в час дня! Он не заходил во «Фрайдис» уже несколько лет, но сотрудники в этом заведении до сих пор носили полосатую судейскую форму, чего Кевин никогда не мог понять. Рефери – человек, который следит за временем и соблюдением правил, – как-то не вязался у него в голове с работниками общепита. Меню здесь было невероятно разнообразным: сырые и жареные, полные углеводов и трансжиров блюда. Бывшая напарница Инфанте, Нэнси Портер, всегда сначала внимательно изучала состав блюда. Количество калорий, углеводов, жиров и, конечно, энергетическую ценность. «Сегодня я молодец», – говорила она, когда ей удавалось соблюдать свою новую диету. «А сегодня нет», – если еда содержала хоть на одну калорию больше положенного. Это была единственная черта Нэнси, по которой Кевин не скучал: бесконечное разложение каждого бутерброда на составляющие, прежде чем положить его в рот. Инфанте как-то заметил ей, что вместо высчитывания калорий в сельдерее было бы лучше просто перестать есть пончики во время ночных дежурств, но Портер проигнорировала этот выпад. Вспомнив о Нэнси, детектив улыбнулся официантке за соседним столиком – просто на всякий случай. Ему показалось, что они уже встречались где-то раньше. Та автоматически улыбнулась в ответ, но тут же отвернулась. Значит, все-таки не знакомы. Или – раньше Кевину такое никогда не приходило в голову, – может, она его просто забыла. Он расплатился по счету и, решив оставить свой автомобиль на парковке ресторанчика, пешком направился в Эденволд. Чем хорош воздух в этих местах? Что супершикарный Эденволд, что окружная больница в шаге отсюда – везде он был одинаков. Дом престарелых оказался прохладным и в то же время очень душным зданием, забрызганным изнутри дезодорантами и аэрозолями, чтобы перебить запах лекарств. Зал ожидания смерти. И чем сильнее сотрудники старались сделать вид, что это не так, – разбросав по холлу листовки с рекламой поездок в музеи, театры и Нью-Йорк, – тем более очевидным это становилось. Отец Инфанте провел последние годы своей жизни в доме престарелых на Лонг-Айленде, месте без излишеств, где все буквально кричало: «Вы здесь, чтобы умереть! Пожалуйста, поторапливайтесь!» Зато все по-честному. Если же вы хотите провести остаток дней в месте, подобном Эденволду, придется раскошелиться. По крайней мере, это помогает семье облегчить чувство вины. Кевин подошел к регистратуре. Женщины, которые там работали, окинули его оценивающим взглядом, словно задумавшись, надолго ли он явился. Инфанте тоже посмотрел на них, но ничего примечательного не заметил. – Мистер Уиллоуби дома, – сказала одна из женщин. «Разумеется, – подумал полицейский. – Где бы он еще мог быть? Чем он мог заниматься?» – Зовите меня Чет, – сказал мужчина в дорогом коричневом кардигане, кажется, кашемировом. Инфанте ожидал увидеть дряхлого старика, но вместо этого его встретил ухоженный и хорошо одетый пожилой человек. Кевин бы не удивлялся так сильно, если бы помнил, что при желании копы могут уйти в отставку через двадцать лет после начала службы. Тем не менее Честеру Уиллоуби было где-то под семьдесят, он был ненамного старше Ленхарда, но выглядел при этом куда моложе. Черт, да если подумать, то он выглядел в некотором смысле получше Инфанте! – Прошу прощения, что пришел вот так, не предупредив заранее, – сказал Кевин. – Вам повезло, – ответил его бывший коллега. – По четвергам я обычно играю в гольф в Элкридже, но сегодня что-то прохладно, поэтому мы отменили игру. Мне кажется или у вас легкий нью-йоркский акцент? – Не кажется. Правда, за двенадцать лет я уже начал от него отвыкать. Еще лет десять – и буду говорить как истинный балтиморец. – Конечно, это ведь язык рабочего класса, что-то вроде кокни. Существуют семьи, которые живут в Балтиморе уже четыреста лет, и клянусь вам, даже они так не говорят. Отличный способ лишний раз сказать: «Я происхожу из старинного и богатого рода», на случай если упоминание Элкриджского клуба не произведет должного впечатления. Инфанте стало интересно, вел ли Честер себя так же, когда еще был детективом? Детективом, который беспрестанно напоминал своим коллегам, что работать здесь ему вовсе не обязательно. Если так, то его, должно быть, все просто ненавидели. Уиллоуби уселся в кресло – свое любимое кресло, судя по полоске пота на спинке, на уровне его коротко стриженных волос. Инфанте присел на диван, который, очевидно, выбрала женщина, – красный и жутко неудобный. И все же, едва переступив порог этой квартиры, он сразу понял, что женщина здесь больше не живет. Квартира была чистой и ухоженной, но в ней чувствовалось отсутствие звуков и запахов. Кроме того, на отсутствие в доме женской руки указывали такие мелочи, как грязное пятно на стуле. Кевин знал все это по своему опыту. Всегда можно сказать, живет в доме женщина или нет. – Согласно записям в архиве, у вас есть досье по делу сестер Бетани, – начал молодой детектив. – Я надеялся, что смогу получить его у вас. – Да, у меня… – Честер, казалось, пришел в замешательство, и Инфанте в душе понадеялся, что он не впал в маразм. Выглядел-то этот человек отлично, но, может быть, он переехал в Эденволд так рано именно из-за проблем с головой? Но тут Уиллоуби окинул его испытующим взглядом. – Вы что-то нашли? Кевин ожидал подобного вопроса и был готов к нему. – Скорее кого-то. В больницу Святой Агнес поступила женщина, которая несет какой-то бред по этому поводу. – Утверждает, будто ей что-то известно? – Вроде того. – Говорит, будто сама имеет прямое отношение к делу? Инстинкт подсказывал Инфанте солгать. Чем меньше людей посвящены в подробности, тем лучше. Вдруг старик растреплет об этом всему Эденволду, чтобы вернуть себе былую славу? С другой стороны, именно Уиллоуби начал расследовать это дело. Неважно, насколько полезным было досье, если он сам может помочь. – Это ведь только между нами? – спросил Кевин. – Разумеется, – быстро пообещал бывший полицейский и оживленно кивнул. – Она называет себя младшей из сестер. – Хизер. – Именно. – Она не говорит, где была, что делала, что случилось с ее сестрой? – Да она больше вообще ничего не говорит. У нее появился адвокат, и теперь они вместе против нас. Дело в том, что, когда она начала вчера нести весь этот бред, ей казалось, что у нее большие неприятности. Она врезалась во внедорожник на Бэлтвэй и сбежала с места аварии. Ее нашли идущей по обочине семидесятого шоссе, которое обрывается на автостоянке. – Оттуда не больше мили до ее дома, – пробормотал Честер, словно говоря с самим собой. – Так она что, сумасшедшая? – Официально – нет. По предварительному психотесту, с ней все в порядке. Но, по моему личному мнению, она чертовски больная психопатка. Говорит, что теперь живет новой жизнью, которую пытается защитить. Что якобы расскажет нам про убийство, но о себе самой не скажет ни слова. Мне кажется, здесь все не так просто. Но если я хочу уличить ее во лжи, нужно изучить дело вдоль и поперек. – У меня есть досье, – сказал Уиллоуби слегка смущенным тоном. – Около года назад… – Досье у вас на руках уже два года. – Два года? Боже, на пенсии время летит быстрее! Мне понадобилась всего секунда, чтобы сказать вам, что сегодня четверг, но если бы я не играл регулярно в гольф… В общем, однажды в газете я наткнулся на некролог, и он навел меня на одну мысль… Нужно было его перечитать, но Элейн, моя жена, умерла вскоре после этого, и мне стало не до этого. Про тот некролог я совсем забыл, но уверен, он до сих пор лежит у меня в кладовке. Честер поднялся с кресла, а Инфанте мысленно прокрутил в голове дальнейший ход событий. Уиллоуби наверняка захочет сам принести коробку, и Кевину нужно придумать, как помочь ему сделать это, не оскорбив. Все-таки, как бы хорошо ни выглядел этот человек, годы берут свое. Инфанте уже не раз приходилось наблюдать такое. Когда они еще жили в Массапекве, его отец постоянно рвался самостоятельно взять чемоданы из багажника. Кевин проследовал за Уиллоуби в кладовку, но, как и следовало ожидать, старик взял коробку еще до того, как его гость успел что-то предпринять. Кряхтя и морщась, он принес ее в гостиную и поставил на восточный ковер. – Некролог лежит сверху, – сказал он, – я в этом уверен. Инфанте открыл картонную коробку и увидел вырезку из «Бикон-лайт»: «Рой Пинчарелли, 58 лет, учитель». Как обычно бывает, на фото умерший выглядел гораздо моложе, может, даже лет на двадцать. «Эдакая лесть покойнику», – подумал Кевин. У парня были темные глаза и такие же темные и пушистые, как облако, волосы. Держался он так, словно считал себя неотразимым красавцем. И на первый взгляд так и было. Но если посмотреть на фото повнимательнее, недостатки проявлялись сами собой – слабый подбородок, слегка крючковатый нос… – Осложнения после пневмонии, – сообщил Уиллоуби. – Обычно так прикрывают СПИД.