– Пойми, Барб, миссис Хеннесси, – Майк оглянулся, словно опасаясь, что их подслушивают, – миссис Хеннесси – пожилой человек. У нее уже свои устоявшиеся взгляды, и нам не удастся их изменить. – То есть этот маленький хвостик виляет всей собакой? Багли, крупный мужчина с редкими рыжими волосами, скривился: – Миссис Хеннесси – хвостик? Та еще картинка… Миксер мне в глаза! Но пойми, Барб, твое продвижение по службе, мягко говоря, не совсем стандартно. Твои навыки работы в команде менее чем… Барб с любопытством посмотрела на начальника, думая, какое же слово он подберет. Несущественны? Убоги? Но он даже не попытался закончить предложение. – Мы зависим полностью от тебя. Когда система падает, а ты все исправляешь, мы экономим тысячи долларов. Я это знаю, и ты это знаешь. Ну пусть миссис Хеннесси пока думает, что она здесь главная. Просто возьми и извинись перед ней. – Извиниться? За что? Я ни в чем перед ней не виновата. – Ты назвала ее глупой. – Я… что? – Барб рассмеялась. – Я всего лишь вспомнила старую поговорку: «Мастер глуп – нож туп». Про нее лично я ничего не говорила. Хотя, если честно, писатель из нее дерьмовый, не так ли? – Это она уже давно поняла. Раньше ей и в голову не приходило, что она может оценивать работы журналистов: Барб была специалистом по компьютерам и читала статьи, даже не отдавая себе в этом отчета. И за все время работы в «Фэрфаксе» она поняла, что миссис Хеннесси – дерьмовый писатель. – Просто извинись перед ней, Барб, – велел главный редактор. – Иногда это самый лучший способ. Она посмотрела на него исподлобья. «Ты хоть знаешь, что я могу сделать со всей вашей компьютерной сетью? Понимаешь, что я могу похерить все данные всего за пару минут?» По окончании ее испытательного срока Багли, который не имел права ее оценивать, так как ничего не смыслил в ее работе, написал в ее характеристике, что ей нужно «поработать над своим гневом». О да, Барб над ним работала! Она скапливала гнев в себе каждый день, признав его лучшим источником энергии. – А кто извинится передо мной? – поинтересовалась она. Майк понятия не имел, к чему она клонит. – Слушай, я согласен, что миссис Хеннесси – заноза в заднице. Но она тебя не оскорбляла. А вот ты, по ее словам, назвала ее плохим писателем. Пойми, будет проще, если ты перед ней извинишься. – Проще для чего? – Проще для кого, – поправил редактор. Вот же засранец. – А точнее, для меня. Я здесь главный, верно? Так что просто попроси у нее прощения и избавь меня от всего этого. * * * Миссис Хеннесси сидела в комнате отдыха. Это было грязное, засаленное помещение, где стоял автомат с напитками, пластиковый столик и несколько стульев. – Извините меня, – сухо сказала Барб. Пожилая женщина с той же сухостью слегка склонила голову, как королева, свысока взирающая на своего подданного. Точнее, она смотрела бы на Барб свысока, если бы не сидела. – Спасибо, – ответила она. – Про мастера – это была всего лишь поговорка. – Барб не знала, что дернуло ее говорить дальше. Она ведь уже сделала, что ей сказали. – Я ничего такого не имела в виду. – Я работаю журналистом уже тридцать пять лет, – сказала миссис Хеннесси. Вообще ее звали Мэри Роуз, и этим именем были подписаны все ее статьи, но в общении его никто не использовал. Ее всегда называли миссис Хеннесси. – Я работала в этой газете, когда тебя еще в помине не было. Благодаря таким, как я, вы можете строить собственную карьеру. Я писала о десегрегации[45]. – Правда? Это было большой проблемой… – Барб спохватилась как раз вовремя. Она чуть не сказала «Это было большой проблемой там, где я выросла». Но ее звали Барбара Монро. Барбара Монро из Чикаго, штат Иллинойс. Она посещала большую школу в крупном городе. Почему именно большую школу? Всегда ведь есть какая-то вероятность встретить своего бывшего «одноклассника». В маленьких школах все друг друга помнят, а вот если ты учился в большой, то тебя легко могут забыть. Но она не знала, была ли десегрегация серьезной проблемой в Чикаго. Может, и была, но к чему рисковать, вдаваясь в подробности? – Это было большой проблемой в семидесятых, не так ли? – Что верно, то верно. И я сама обо всем этом писала. – Здорово. Барб приняла искренне восторженный вид, но ее выдал голос, прозвучавший немного мрачно и саркастически. – Именно здорово. И к тому же очень значительно, – заявила ее собеседница. – Куда более значительно, чем возиться с этими машинками, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Я пишу историю. А что делаешь ты? Ничего. Ты простой механик. Этот намек на оскорбление рассмешил Барб. Забавно, как, по мнению миссис Хеннесси, должно выглядеть едкое замечание! Но ее смех только еще больше спровоцировал старушку. – О, думаешь, ты такая особенная, если разгуливаешь по офису в своей обтягивающей маечке и короткой юбочке, позволяя всем мужчинам на тебя пялиться! Считаешь себя такой значимой! Примерно то же самое ей сказал и главный редактор всего несколько минут назад – она действительно была для них значимой. – При чем здесь мой гардероб, миссис Хеннесси? И я правда искренне верю, что ваши работы были замечательными… – Были? Были? Они были и остаются замечательными, ты… ты… Гавроша! И снова Барб рассмеялась. Какое странное у нее представление об оскорблениях! И все же удалось ее задеть. Мужчины и секс были для нее щекотливой темой. Она не флиртовала с ними ни в офисе, ни где бы то ни было еще. А ее юбки вовсе не были короткими. Они были даже длиннее положенного, так как Барб была очень худой. Миссис Хеннесси со своим хохолком и туфлями на высоком каблуке была с ней одного роста. И все же женщине удалось задеть ее за живое, и это, пожалуй, объясняло, почему Барб вырвала у нее из рук диетическую колу и вылила ее прямо на тщательно уложенный хохолок. * * * Ее уволили. Ну еще бы! Точнее, предложили провести индивидуальную беседу с начальством либо уволиться с двухнедельным пособием. «И никаких рекомендаций», – добавил Багли. Как будто она в них нуждалась! Как будто она может ими воспользоваться, когда Барбара Монро исчезнет и вместо нее появится совершенно другая женщина! Барб согласилась на пособие. Ночью она тайком пробралась обратно в офис, чтобы залезть в газетные архивы. Единственный оставшийся в газете программист, ответственный за электронные библиотеки, и представить себе не мог, почему Барб так живо интересовалась библиотеками и их возможностями. Он с удовольствием научил ее, что можно сделать с помощью телефона и списка справочных столов в городских библиотеках. Юридический аудит, с помощью которого можно поднять документы на частную собственность, а также протоколы судебных заседаний, был очень ценным навыком, но для этого требовались время и деньги, а сейчас у нее не было ни того, ни другого, хотя пару раз она все же взламывала пароль «Фэрфакса». Дэйв Бетани все еще жил на Алгонкин-лейн. Мириам Бетани до сих пор не удавалось найти. Стэн Данхэм находился по прежнему адресу… Хотя, по правде говоря, она никогда не теряла с ним контакта. Наконец она выбрала себе новое имя. Пора было начать все с чистого листа. Снова. Жаль, что нельзя было указать это место работы в будущем резюме, но она решила больше не работать в газетах. Как только Барб пройдет плановый тренинг, она сможет найти куда лучшее применение своим навыкам в сфере, где настоящий талант действительно ценится. «Фэрфакс» был для нее далеко не потолком, хотя вряд ли она ушла бы оттуда по своей воле. Ну почему всегда так? Даже когда ситуация уже хуже некуда, ей все равно нужен пинок под зад, чтобы пойти дальше. Как она плакала тогда на автобусной остановке перед улыбающимися прохожими, принявшими ее просто за испуганного подростка, который не может расстаться с домом. Она сделала все, что нужно, и напоследок написала небольшой код – эдакий прощальный подарок для «Фэрфакса». На следующий день, когда миссис Хеннесси включит свой компьютер, вся система рухнет и заберет с собой в небытие все статьи, даже те, которые более ответственные журналисты предусмотрительно сохранили. К тому времени Барб уже будет сидеть в закусочной Анакостии и ждать Стэна Данхэма. Он пытался убедить ее поехать дальше на север, но она сказала, что не будет пересекать границу Мэриленда. А до сего дня она всегда получала от Стэна Данхэма то, чего хотела. Глава 36 – Все потому, что она приемная, ты разве не знала? Дэйв стоял в очереди за булочками с корицей, когда эта фраза сквозь общий шум долетела до него, как брошенный сапог или мелкий камешек. Но этот комментарий был адресован не ему. Две женщины средних лет разговаривали между собой прямо за его спиной. – Что? – спросил он, как будто они намеренно хотели втянуть его в свой диалог. – Кто приемная? – Лиза Стейнберг, – ответила одна женщина. – Та маленькая девчушка из Нью-Йорка, которую избивал приемный отец? – вспомнил Дэйв. – Хорошо, что ублюдка посадят в тюрьму. Еще бы и за жену его взялись. Ни одна нормальная мать не стала бы молча на все это смотреть. Никогда и ни за что. Женщины согласно кивнули. Уж кому, как не им, было известно, что к чему в этом мире. То были полные дамы с излишне ярко накрашенными губами, эдакая антиреклама для булочной: посмотришь на них – и всякий аппетит пропадает. Дэйву вдруг вспомнилась книжка, которую обожали Санни и Хизер. Она называлась «Страшные и ужасные». В ней было много картинок, и все иллюстрации нарисовал какой-то известный художник, вот только Дэйв не помнил, кто именно. Аддамс? Или Гори? В общем, неважно. И в одной истории говорилось о мальчике, который не ел ничего, кроме конфет, пока не растаял на солнце. В итоге от него осталась только желатиновая лужа с человеческими чертами лица. Примерно так же выглядели и эти женщины. – Как вообще можно… – начал Дэйв, но мисс Луис, соседка, привыкшая за все эти годы к переменам в его настроении, тут же переключила его внимание, как мать обычно успокаивает распалившегося сына. – Яблоки в тесте, мистер Бетани, еще горяченькие. – Мне нельзя… – начал он. Его вес не менялся с колледжа, но комплекция оставляла желать лучшего. Дэйв уже несколько лет как перестал бегать по утрам – теперь ему было не до этого. – Да будет вам! Это же яблоки, они полезны. Яблоко в день – то, что доктор прописал. – И сунув Дэйву в руки запеченное в тесте яблоко, мисс Луис спровадила его из магазина прежде, чем он вышел из себя. Дэйв все утро пребывал не в лучшем настроении, и на то у него имелись и старые, и новые причины. Извращенец, звонивший ему каждый год, не объявился. Долгое время он просто молчал в трубку, но все равно каждый год двадцать девятого марта продолжал звонить. А сегодня он не позвонил, и это не давало Дэйву покоя. Неужели тот парень умер? Или он тоже сдался и решил отстать от Дэйва? Даже извращенец продолжал жить своей жизнью. Затем Дэйв позвонил Уиллоуби. Детектив не забыл, какой сегодня день, вовсе нет. Он знал, что отец так и не найденных девочек нуждался в безмолвном сочувствии. Никаких «Привет, Дэйв, как дела?», никаких притворств. Только: «Привет, Дэйв. Я как раз просматриваю дело». Честер вечно просматривал дело, но в этот день он действительно имел его при себе. Затем он сообщил новость, которой Дэйв никак не ожидал услышать: – Я ухожу на пенсию. В конце июня. – На пенсию? Но ты еще молод… Моложе меня. – У нас достаточно проработать двадцать лет, чтобы уйти на заслуженный отдых. Я же отпахал двадцать два. Понимаешь, моя жена… У Элейн всегда было хрупкое здоровье. Хочу подольше побыть с ней, пока она… Есть специальные места, куда можно заселиться и жить, как у себя дома. А когда уже не сможешь сам о себе заботиться, тебе помогают специалисты. В одно из таких мест мы с ней и переедем… не сейчас, конечно. Быть может, лет через пять. Я хочу… как бы это сказать… быть с ней рядом, когда… – Но ты ведь будешь работать? Фрейд считал, что работа – это неотъемлемая часть человеческого благополучия. – Может, побуду волонтером. Я ведь не нуждаюсь в… То есть я хотел сказать, что найду, чем заняться. Похоже, он чуть было не сказал: «Я ведь не нуждаюсь в деньгах». Даже сейчас, после четырнадцати лет знакомства с Дэйвом, после разговоров об очень личных и в то же время ужасных вещах, Уиллоуби продолжал умалчивать о своем состоянии. Скорее всего, он просто настолько привык скрывать свое социальное положение от коллег, что уже не мог вести себя по-другому с Дэйвом. Однажды – только однажды – он пригласил Дэйва на рождественскую вечеринку. Дэйв ожидал, что это будет типичная полицейская сходка, и даже хотел этого – ведь бывать на подобного рода мероприятиях ему прежде не доводилось. Но это был всего лишь семейный, домашний праздник – и что это была за семья, что за дом… Торжество было устроено с изящным вкусом. С детства Дэйв помнил, как семьи, живущие в Пайксвилле, закатывали шумные «гламурные» вечеринки. Так они пытались показать свою состоятельность, но до изысканного дома Уиллоуби им было далеко. Клетчатые брюки, сырные палочки, джин с мартини, стройные дамы и раскрасневшиеся мужчины, которые тихо беседовали между собой независимо от того, сколько ликера они выпили. Дэйв был бы рад в красках описать весь этот праздник Мириам, если бы они все еще разговаривали. Но когда он звонил ей прошлой ночью, она не взяла трубку, и даже автоответчик у нее не сработал. – А что же тогда… но кто… – хриплым голосом пробормотал Дэйв, чувствуя, как паника захлестывает его. – Дело уже передано, – быстро отрапортовал Уиллоуби, – талантливому молодому детективу. Я попрошу его держать тебя в курсе дела. Все останется по-прежнему. «В том-то и дело, – мрачно подумал его собеседник. – Ничего не изменится». Может, новый детектив и появится, но Дэйв был более чем уверен, что уже через пару недель он испарится, как роса с восходом солнца. Время от времени будет появляться какой-нибудь сумасшедший или заключенный, жаждущий особого к себе отношения, который заявит, что ему известно что-то о девочках, а позже выяснится, что он, как и все его предшественники, врет. «Все останется по-прежнему. Разница лишь в том, что новый детектив, что бы он ни узнал, как бы ни продвинулось дело, не станет держать меня в курсе всего этого» – эта мысль причиняла Дэйву больше страданий, чем разрыв с Мириам, и стала для него куда более неожиданной.