- Да, мы тут искали…- начал было Хоппер, но Бэнкс его перебил: - Не вашего ума дело, что нас сюда привело. Это вам следует сказать, что вас сюда привело! Доктор Доу не считал нужным скрытничать и, к неудовольствию племянника, вкратце сообщил констеблям, что их с Джаспером привел сюда след, который начался с мертвого гремлина. Выбравшийся из куклы крошечный мертвец – разговор со старьевщиком – сведения из Паровозного ведомства – лавка игрушек – и наконец, Фиш и апартаменты Доббль. Полицейские выслушали его внимательно. Если доктор, что-то и утаил, то они этого не заметили, поскольку многое сходилось с тем, что знали они, и, помимо того, его история кое-что проясняла. Заметив, что никакой особой реакции на сообщение о гремлине у констеблей не последовало, доктор выдвинул предположение, что их сюда привел гремлин из какой-то куклы, проданной старьевщиком мистером Бо. Бэнкс, все еще переваривая полученную информацию, рассказал свою историю: коротышка-похититель, частный сыщик и перехваченное предупреждение. Ничего в этом особо тайного он не видел. К тому же, доктор и так почти все понял сам. - Что вам известно об этом Фише?- спросил толстый констебль. - Этот человек прибыл сюда из Льотомна. - Гм… Льотомн,- хмуро проговорили полицейские хором.- Тогда все ясно. Бэнкс присовокупил: - Но что он делает здесь, в Габене? - Полагаю, занимается контрабандой гремлинов,- предположил доктор Доу, и его племянник, непонятно чему радуясь, добавил: - Перевозит их тайно в куклах! Это же запрещено, да? - Ясно, чего он тогда сбежал,- пробормотал Бэнкс.- Разведение и перевозка гремлинов караются пятидесятью годами в Хайд. Когда констебли узнали все, что им было нужно, они принялись угрожать доктору, требовать от него, чтобы он оставил это дело профессионалам, то есть им, на что наглый доктор ответил, что это не в его силах, и если господа констебли не хотят работать сообща, то обсуждать им больше нечего. Разумеется, ответом на это было снисходительное и полное презрения фырканье обоих полицейских, после чего они важно удалились вгонять в ужас (допрашивать) персонал апартаментов Доббль и обыскивать комнаты, в которых жил Фиш. И они там даже кое-что нашли, но вот на этом их удача закончилась – кто мог знать, что фотокарточка, которую сделал подлый Фиш, отправится прямиком в газету, где не менее подлый Бенни Трилби найдет ей наилучшее применение. Ну а далее невзгоды навалились на бедных констеблей одна за другой, и вот теперь они, лишившись револьверов и даже самокатов, лишившись жалованья и получив зверский нагоняй, стояли на посту, незряче уставившись на бессмысленных и скучных людей, наполняющих здание вокзала. И тут обоих полицейских посетило невероятно прекрасное наваждение. В облаке паровозного пара показалась фигура. Она выделялась среди прочих серых, бурых, черных фигур отправляющихся и прибывающих, будто неизвестно откуда появившийся здесь солнечный зайчик. Молодая женщина в небесно-голубом платье и в узеньком пальто ему в тон показалась на ближайшей к сигнальной тумбе платформе – кажется, она только что сошла с подножки поезда. На голове ее была изящная синяя шляпка, а в руке она держала саквояж темно-синей кожи. Самым удивительным было лицо незнакомки – светлое и вдохновленное, и губы – улыбающиеся, и глаза – яркие-яркие. Это существо выглядело просто невероятно, невозможно для Габена, для Тремпл-Толл, для тремпл-тольского мизантропического утра. Исчезла она так же неожиданно, как и появилась – ее поглотил пар. - Показалось,- пробормотал Бэнкс. - Да, померещилось,- добавил Хоппер. И оба констебля вновь погрузились в мрачные и беспросветные мысли. Особенно Хоппер. Громила-полицейский уже представлял себе во всех постыдных деталях, как сообщает сестре о том, что его лишили жалованья и наказали. На душе заскребли кошки, и он принялся придумывать слова утешения. Воображаемая Лиззи в его голове горько плакала и была очень в нем разочарована. Это Бэнкс виноват, решил он, ведь еще вчера утром все было не так ужасно, пока тот не прикатил на своем самокате и не втравил его в авантюру, обернувшуюся полным крахом. Хоппер уже повернулся было к напарнику, чтобы высказать ему все, что думает, но так и застыл, стоило ему увидеть на губах Бэнкса улыбку. - У тебя что-то на уме,- недовольно сказал Хоппер.- Я знаю этот взгляд, и мне он не нравится. - Мы не будем торчать вечно у этой тумбы!- важно сказал Бэнкс и поглядел на напарника. - Но сержант сказал… - Пусть проваливает в топку! Ты думаешь, я его боюсь? Нисколько! А все потому, что у меня есть план. Я кое-что нашел в комнатах Фиша. - Что? Бэнкс порылся в кармане, после чего что-то протянул напарнику. Хоппер с удивлением уставился на тонкую бумажную ленту, на которой было отпечатано «Ригсберг». Констебль знал, что это за бумажка: такие ленты назывались бандерольками и их использовали для перетяжки пачек денежных купюр. - А теперь скажи мне, Хоппер,- Бэнкс улыбнулся еще шире,- на что бы ты потратил миллион? *** - Миллион! Целый миллион!- восторженно проговорил Джаспер.- Что бы ты купил, если бы у тебя был миллион, дядюшка? Натаниэль Доу одарил племянника стеклянным взглядом, какие бывают у кукол, которые прикидываются, будто внимательно вас слушают, но на деле только то и делают, что думают о своих кукольных вещах. Джаспер знал, что дядюшка не склонен к абстрактным рассуждениям и мечтам. Знал, что он не верит в мечты, полагая их следствием лишь воспаленного разума, больной фантазии и трусости, когда человек боится признаться себе в том, что он, мечтатель, полное ничтожество, способное лишь изобретать очевидно недостижимые цели. Мечты, в понимании доктора Доу, это самообман, убеждающий неудачников в том, что их тельца дергаются не просто так, а с каким-то смыслом. Несмотря на дядюшкин мрачный взгляд на все это, Джаспер, словно в противовес ему, был отчаянным мечтателем, а фантазия его работала, будто бы приводимая в движение фабричной паровой машиной. Часто Джаспер позволял себе мечтать вслух – сугубо, чтобы вызвать у дядюшки предсказуемое раздражение, но сейчас он был так взбудоражен, что принялся мечтать вслух искренне: - А я бы… я бы купил целый ящик печенья «Твитти»! Нет, десять ящиков! А еще я купил бы аэрокэб, нет – биплан! А еще гарпунный пистолет! И вообще купил бы себе дирижабль и путешествовал бы на нем по миру! И нанял бы ручную обезьяну-штурмана. Да, это было бы здорово… Ты слушаешь? Дядюшка сидел в своем кресле, закинув ногу на ногу и сцепив руки. Он не шевелился и почти не моргал. Казалось, у него сел заряд, как у механического автоматона. - Дядюшка! - Что?- Натаниэль Доу встрепенулся.- Я тебя слушаю: ручную обезьяну-штурмана,- он вдруг осознал, что только что повторил.- Прости, обезьяну-штурмана? Что за вздор? - Это не вздор!- оскорбился племянник.- Это мой миллион – на что хочу, на то и трачу. Доктор Доу лишь пожал плечами, после чего вытащил из портсигара вишневую папиретку и закурил. Сегодня он был весьма рассеян – чего за ним практически никогда не водилось. Он мог замереть посреди лестницы, погрузившись в свои мысли, или прерваться и замолчать на целый час, не договорив фразу. Еще с самого утра он вывесил на входной двери табличку: «Сегодня приема нет. И если вы заявитесь сюда умирать, то, сделайте одолжение, отползите хотя бы до угла. Благодарю. Доктор Н.Ф. Доу». Дядюшка и прежде ее вывешивал, когда был слишком утомлен монотонной практикой, скучными болезнями и не выдающимися травмами своих пациентов. Сегодня он объяснил свой выходной тем, что ему нужно подумать. Что-то говорила ему миссис Трикк, но он как обычно пропускал ее слова мимо ушей, воспринимая их в виде занудного жужжания. К этому прибавлялось уже подлинное занудное жужжание Клары, которая требовала кекс и никак не могла понять, отчего это она, спрашивается, должна ждать, когда все сядут пить чай. Пчела искренне не понимала, как связан ее голод с каким-то механизмом, стоящим у стены. Клара вообще враждовала с напольными часами в гостиной дома № 7 в переулке Трокар: ей казалось, что своим звонким тиканьем они пытаются передразнивать ее жужжание, а их бой каждые полчаса она воспринимала не иначе как угрозу. Ко всему прочему, Клара сразу поняла, что между ней и кексом как раз таки стоит этот деревянный зануда с круглой рожей и усами-стрелками. Помимо экономки и пчелы, от важных мыслей доктора постоянно отвлекал еще и Джаспер. После того, что произошло накануне, в него словно что-то вселилось, и нормальный, спокойный и хладнокровный мальчик превратился во взбудораженное, неприкаянное существо, которое не может и минуты усидеть на стуле и постоянно перемещается по гостиной, чем вызывает законное раздражение. В такой обстановке думать о деле было исключительно сложно. - Ты видел? У него были крылья!- Джаспер никак не мог успокоиться.- И он на них улетел! На такое не способен даже мистер Суон из романа! Может, мне приснилось? Нет! Ты тоже должен был это видеть! Мы же там были вчера! Дядюшка, в свойственной ему манере, вонзил иглу в пульсирующий и раздувающийся воздушный шарик восхищения племянника: - Крылья. Да. Улетел. Но на этот раз то ли игла затупилась, то ли резина у шарика оказалась слишком прочной. Даже обычные дядюшкины равнодушие и занудство сейчас были совершенно бессильны против джасперова восторга. - Это самый лучший злодей в мире! Он такой… такой… ухх… Джаспер не мог подобрать слова и в очередной раз отправился в свое нервное блуждающее странствие по гостиной. И действительно – как усидеть на стуле, когда в городе творятся такие дела?! Его можно было понять: для ребенка, страстно увлекающегося приключенческими романами, в которых герои выходят из затруднительных ситуаций невозможным для реальной жизни образом, но непременно с блеском, то, с какой ловкостью сбежал Фиш, было ни с чем не сравнимым зрелищем. Что касается доктора Доу, то он ничего особенного в способе побега Фиша не видел. Он не понимал, что в его подходе такого уж неординарного: тот был на крыше, все пути отступления были отрезаны, при этом он обладал нужным механизмом и просто воспользовался им. Побег Фиша вызывал у него лишь справедливое возмущение и раздражение, поскольку этот человек уже практически был схвачен. Помимо всего прочего, Натаниэль Доу не любил людей, говорящих загадками. Он считал, что почти всегда так говорят бессмысленные, посредственные личности, желающие придать своей персоне больше загадочности. - Ты напрасно восхищаешься этим человеком, Джаспер,- сухо сказал Натаниэль Доу.- Как и прежде, он остается грабителем банка, опасным преступником. - Да, но каким! Великолепным! - Это не отменяет того, что он плохой человек. - Это не отменяет того, что он великолепный плохой человек! Доктор вздохнул. - Я надеюсь, ты понимаешь,- недовольно продолжил он,- что действия Фиша говорят за него. Да, существуют законы абсурдные, нелепые и откровенно бессмысленные, но он нарушил вовсе не один из них. Он спланировал и провернул ограбление банка, он привез сюда контрабандой гремлинов. - Не такое уж это и злодеяние! Гремлины… пфф… - Ты зря относишься к этому снисходительно, Джаспер. Законы о гремлинах были созданы не случайно. Гремлины не раз и не два прежде становились виновниками крушений дирижаблей, поездов и экипажей. Стоит гремлину забраться в машинное отделение или сунуть свой нос к паровой машине, добром это точно не кончится. Джаспер сразу стал серьезен. Все же дядюшке удалось победить его своим занудством. К тому же он вспомнил жуткое зрелище, открывшееся им в одной из комнат, которые снимал Фиш в апартаментах Доббль. Когда они спустились на этаж, то обнаружили автоматона – вернее то, что когда-то было автоматоном. Останки механического человека выглядели ужасно – куски отломаны, голова почти полностью съедена, как и корпус, с пальцев исчезла медная обмотка, остались лишь тонкие оси, на которых поблескивали слезы зубов. Слова коридорного Джереми Бейкера о том, что автоматон был заказан «для еды» обрели свой жуткий смысл. Именно он был блюдом. - Гремлины были в апартаментах Доббль,- сказал Джаспер. - Несомненно. - Это они съели автоматона. - Несомненно. - Но куда они подевались? - Не имею ни малейшего понятия. Доктор Доу замолчал. Джаспер тоже молчал – он вдруг понял, что так обрадовался необычному способу побега Фиша, что совсем забыл о деле, обо всех его таинственных обстоятельствах. И вместо того, чтобы думать о том, как поймать грабителей и вернуть награбленное, он праздно и бестолково провел столько времени. Ему стало стыдно. - А о чем ты думал?- спросил мальчик. Дядюшка испытывающе поглядел на него, прищурился.