— Добре, — после некоторого раздумья согласился Борзов. — Повезешь Сугонюка. Оденешься рядовым красноармейцем. В обмоточках… Сядете оба в кузов. Место в кабине будет занято. Ну ты и трепись ему о фронте, как ты воевал и какие подвиги совершал. А в Ростове с рук на руки передашь Яковлеву. Князев засмущался: — Андрей Павлович, я же не был на фронте, а он был… Сразу поймет, что вру. — Это и хорошо. Пусть считает тебя фанфароном. Отвезешь его фотокарточки, передашь их тем, кто будет на КПП проверять документы. Затем назад. На этом твою миссию будем считать выполненной. Младший лейтенант просветлел от счастья: — Андрей Павлович, я не подведу! Ночью нам стала известна еще одна новость: Сугонюк забрал из старой кузницы рацию. Семь часов утра. При утренних сумерках Сугонюк вышел из ворот. За плечами — вещмешок. Не тяжелый. Бодро зашагал в сторону большака. Князев с двумя машинами направился на перехват. Сугонюк был опытным ходоком. Пятнадцать километров одолел за два часа десять минут. Вышел на большак, сел на обочину и закурил. Первую машину мы пустили через полчаса. Сугонюк к тому времени истомился. Вставал, смотрел вдаль на дорогу. Машина подошла. Сугонюк поднял руку. Шофер хотел содрать с него такую сумму, которой хватило бы купить на ростовской барахолке туфли. Не сторговались. Машина укатила, оставив за собою облачко пыли. Минут через двадцать, когда Сугонюк вконец изнервничался, подъехал наш Князев. Мы радировали в Ростов Яковлеву, который должен был организовать встречу на КПП. В девятнадцать сорок машина с Князевым и Сугонюком прошла ростовское КПП. Сугонюк попросил «трепливого» солдатика, чтобы его отвезли на вокзал. Взял перонный билет, вошел в здание, выбрал свободное место и сел, явно намереваясь ночевать на вокзале. Информируя нас с Борзовым о положении дел, Яковлев сообщил приятную новость. Кажется, он с большей или меньшей достоверностью может назвать ростовского радиста: экспедитор заготконторы Иван Степанович Иванов, личность, по всем объективным данным и отзывам, самая положительная. Но он ухитрился из пяти «кругов» попасть в четыре. «Круги» — это своеобразный тактический прием контрразведывательной работы, усовершенствованный Яковлевым. В своем идеале — безотказный метод поиска, но требует прежде всего времени. А в условиях войны оно порою становится самым ценным фактором. Поздно — и этим сказано все. Кроме времени яковлевские «круги» требуют значительной по масштабам организационной работы. Как было в данном случае? Кочующий передатчик начинал работу. Пеленгаторы определяли район, который немедленно брался в оцепление. Сколько для этого требовалось людей! Какая оперативность в их доставке! Потом проверяли документы поголовно у всех. Сотни, тысячи жителей, проезжих, совсем случайных. И составлялся огромнейший список. В следующий раз готовился точно такой же список оказавшихся в «кругу» работы кочующего передатчика. И в третий… Потом такие списки сводились в единый. Адова работа, требующая скрупулезной точности и не поддающейся измерению усидчивости. Всеми этими качествами обладал подполковник Яковлев. И вот первый результат: некий экспедитор из заготконторы оказался помянутым в четырех списках из пяти. В какой-то степени этот радист перехитрил сам себя и облегчил работу Яковлеву. Он выходил на каждую следующую передачу с совершенно иного района, поэтому практически во всех проверочных списках были разные фамилии, а вот его постоянно повторялась. — Какой все-таки молодчина наш Борис Евсеевич! — восхищался я работой своего товарища. — Пожалуй, я сейчас нужнее в Ростове, — решил Борзов. — Центр событий, вероятно, перемещается туда. Я провожал его до аэродрома. Расставаясь, Борзов наказывал: — Не проморгайте своего старого знакомого, как это случилось девятнадцать лет тому назад. Чухлай в нынешней ситуации личность для нас более чем интересная. Обратите внимание на такие детали: и он, и Сынок связаны с Донбассом. Более того, Сынок одно время принимал участие в ликвидации банды Чухлая. А не мог ли Чухлай стать специалистом, которому поручена акция «Сыск»? Версия Андрея Павловича выглядела вполне убедительной и заслуживала самого пристального внимания. Если принять ее как одну из. рабочих гипотез, то следовало признать: Чухлай — тот человек, который нам нужен. Именно через него и только через него можно будет подсунуть гитлеровской военной контрразведке дезинформацию, способную поставить вне подозрения нашего Сынка. Рядом с Чухлаем и Шоха приобретал особое значение, как человек, имевший отношение к событиям, в которых принимал участие чекист Сергей Скрябин. Было тут над чем поломать голову. Пока неясным оставалось главное: какого плана дезинформацию надо готовить для контрразведки противника? Что известно немецкому центру о советском разведчике? Так называемые факты, которые с нашей помощью попадут в ведомство Канариса, должны полностью подтвердить те сведения, какие есть у гитлеровцев, и при этом дезинформировать их. В свой кочующий штаб я вернулся в три часа утра. Командир пеленгатора сообщил мне: — Товарищ полковник, вас разыскивает капитан из НКВД. Какая-то женщина убила в своем доме мужчину. Капитан сейчас там. Надежда и Чухлай! Что у них произошло? Убила! Такого нужного нам человека! Сколько чекистских надежд я успел уже связать с ним! Как это событие отразится на судьбе Сергея? В хорошие планы впутывается дикая случайность. Но разве все предусмотришь? Я уже представлял себе, как Андрей Павлович нахмурится и скажет: «Не успел уехать — и такой фортель выкинули!» Машина мчалась к Александровке на предельной скорости. Но село выглядело сонным. Темная улица пустынна, в хатах ни огонька. Я толкнул тяжелую тесовую калитку. Заперто. Злобно гавкнул Пан, забегал, заюлил: я слышал, как звенит, катаясь по утрамбованной земле, цепь, пес знал ее длину и научился бегать не натягивая. И во мне родилось подозрение: «Может быть, командир пеленгатора что-то перепутал? Может, речь шла не о Надежде Сугонюк?» Глухо скрипнула дверь, ведущая на веранду. Ее приоткрыли… — Кто там? — сонно, недовольно спросила Надежда. — Посыльной сельрады, — отозвался я. В коридоре меня поджидал капитан Копейка. — Наконец-то! А я уж не знал, что делать. Ну, думаю, хозяин явится. Брать? Не брать? Замесила Надежда Степановна ситуацию! Рученька-то у нее! Врезала дубовой скалкой между глаз! — Насмерть? — спросил я самое главное. — Дышит пока. Я принял меры, чтобы из дома слухи не разбегались. Привел александровского фельдшера. Камфару колет, еще какую-то дрянь, повязку сделал. Говорит, пострадавший потерял много крови. Предлагаю: «Возьми для такого случая мою, у меня первая группа, любому подойдет». А он не умеет делать переливание крови на живом, ему подавай ампулу. В одной из комнат огромного дома на кровати лежал мужчина. Комната была освещена керосиновой лампой «молния». В одиннадцать часов вечера сельский движок переставал работать. Александровка погружалась до утра в темноту. Желтоватый свет лампы накладывал на все свой неестественный оттенок: желтоватые пузырьки с лекарством на комоде, желтоватая наволочка на подушке, желтоватый старичок-хлопотун, склонившийся над пострадавшим, и восковое лицо самого Чухлая. — Есть какая-нибудь надежда? — спросил я сельского фельдшера. Он обернулся ко мне. Снял старомодное пенсне, протер стекло платком, посмотрел на раненого и ответил: — Я всего лишь сельский фельдшер… Тут нужно хирургическое вмешательство, причем желательно нейрохирурга. А больной нетранспортабелен. У него сотрясение мозга. Я пригласил капитана в соседнюю комнату. — Сугонюк раньше завтрашнего вечера не вернется. Но надо решить вопрос, что с ним делать. Брать — не хочется, продолжать игру — рискованно. — Документы у пострадавшего в полном порядке. Ростовская прописка еще с 1939 года, — перечислял капитан. — Паспорт, военный билет, заводской пропуск на имя Селиверстова Николая Николаевича. Есть отпускное свидетельство. Пострадал гражданин Селиверстов на почве амурных дел. Так что мы можем спокойно отойти в сторону. Пусть Надежда Степановна доложит своему мужу, как все произошло. Фельдшер доставит пострадавшего в больницу. Надо — вызовем нейрохирурга из области. Я подумал, что это, может быть, действительно лучший выход из создавшегося положения. — Но фельдшер говорит: нетранспортабельный. — Да мы гражданина пострадавшего на руках, как родного! — заверил капитан. Затем у меня состоялся разговор с Надеждой. В сторону смотрит, глаза не смеет поднять. — Он меня целый день терзал, все хотел повернуть на старое: «Я, — говорит, — других ласкал, а тебя видел». К вечеру совсем осатанел. Здоровый кабан, пытался связать. Орет: «Удушу, а своего добьюсь». За горло схватил и давит. Аж глаза на лоб полезли. Вывернулась — ив кухню. Он за мной. Подвернулась под руки скалка. Ну я и… Мне бы его тут же перевязать, а я к родничку. Хорошо, что там меня в такой поздний час ждали. Вернулась — Чухлай и не дышит. Побежала за фельдшером. Коль уж я попал в дом Сугонюка, надо было поближе познакомиться с содержимым чухлаевского багажа. Я спросил Надежду: — Ничего нового Шоха не приносил домой за последнее время? — Одиннадцатый улей поставил в летней кухне. Мы туда прячем на зиму пчел. Смотрю — обновка. Прислушалась — гудят пчелы. Да где, думаю, он, на зиму глядя, взял новый рой? Только какой-то маломощный, нет настоящей силы в гуде. Заглянула исподу, а там железный ящичек. Рация! — А вот таких, — развел я в сторону руки, — ящичков не появлялось в вашем хозяйстве? — Появлялись. Четыре штуки. В погребе под кадушкой с квашеной капустой есть ляда. Под лядой — тайничок, считай, еще один подвал. Удобные ящики, так ловко ручки приделаны. — Ну что ж, похвастайся обновками. Мне нужен был новый шифр, которым воспользовался Сугонюк. Я поручил капитану его поиски, а сам с Надеждой направился в подвал. В бочке, которая прикрывала тайник, было килограммов двести капусты. — Куда вам двоим столько? — спросил я Надежду, с трудом откатывая бочку в сторону. — Ближе к весне — капуста набирает себе цену. Сколько сейчас голодного миру по земле ходит? Бочку убрал. Смотрю — и не вижу под ней ляды. До чего аккуратно сделана! Надежда на камешек наступила, ляда и приподнялась. Дубовая. Тяжелая. Тайничок — это солидная комната, только с низким потолком, мне пришлось нагнуться. Стены из толстых колод. Где столько леса достал Сугонюк? В Донбассе, крае степном, каждая палка имела ценность. Четыре ящика из специального, пропитанного чем-то брезента. Тверже кожи. Крышки плотные, без особых запоров. Открыл я один, внутри — влагонепроницаемый мешок. В нем — советские деньги. Аккуратные пачки красных кредиток, уложенные одна к одной. Ахнула Надежда. — И подумать не смела, что такая куча денег может быть в одном месте. — Она хотела разорвать банковскую бумажную ленту, плотно, крест-накрест перехватившую пачку кредиток. Я остановил ее. — Не надо. Она осторожно положила деньги на место и приподняла контейнер за ручку. — Ого! Не поевши, и с места не сдвинешь. А Филипп Андреевич выкрикивал мне: «Озолочу»… Как, «братик», считаешь, дура я, что не согласилась? Отвалил бы миллион. — Отвалил бы! Во втором контейнере были резиновые печати, штампы, бланки советских паспортов, трудовых книжек, военных билетов, командировочных удостоверений и фирменные бланки различных учреждений, а также гектограф. В третьем контейнере оружие, в четвертом — взрывчатка, бикфордов шнур. «Солидное предприятие!»— невольно подумал я.