Капитан Копейка доложил, что ничего похожего на шифр ему обнаружить не удалось. — А Надежде Степановне пора собираться в дорогу: фельдшер пошел за колхозной машиной. А то очухается ваша симпатия, откроет ясные очи, — сказал он ей в своей шутливой манере, — и захочет на вас полюбоваться… А в общем — готовьте куриные бульоны для контуженого, муж вернется, доложите честь по чести, и милости просим в Светлово, в качестве личной сиделки. — Ох, и разговор будет у меня с Шохой! — угрожающе пообещала она. — Кого он привел в дом? Ахламыжника, насильника! — Только не берись опять за скалку, — попросил я ее. Около пяти часов вечера я сообщил Борзову по рации о происшествии в доме Сугонюка. Комиссар распорядился: — Выезжайте в Ростов, доложите лично. Но вначале организуйте надежный контроль за домом Сугонюка, он же останется один, не перевез бы контейнеры в иное место. Я выехал в Ростов. Неудачу порождает успех Я люблю Ростов за то, что он имеет свое собственное лицо. Здесь даже шум улиц особенный, присущий только Ростову-на-Дону. Сновали по улицам суетливые старушки-хлопотуньи, мальчишки катались на буферах трамваев, на перекрестках стояли милиционеры в синих шинелях. Правда, у некоторых из них за плечами были винтовки. Много военных. Сосредоточенные, деловые: все спешат. Иногда по мостовой строем пройдут красноармейцы. В мирное время без песен не обошлось бы, а тут — молчат. И мальчишки их не сопровождают. Я добрался до штаб-квартиры. Яковлев в Ростове обосновался довольно солидно — ему отвели крохотный особнячок. Меня встречал Яковлев. Стоило лишь мельком взглянуть на такого подтянутого командира, чтобы без ошибки угадать: кадровый! Все-то на нем ладно, все ему впору: в шинель влит, командирская портупея подчеркивает стройность, сапоги — зеркало. Руку к козырьку: — Здравия желаю, товарищ полковник! — Здравствуй, Борис, поздравляю тебя с очередным званием. Яковлев — из думающих, такому укажи цель, а пути к ней он найдет сам. Легко работать с Борисом Евсеевичем. — Чем порадуешь? — спрашиваю его. — Новостей предостаточно. Ну, прежде всего Сугонюк. Переночевал он на вокзале. Утром отправился в путешествие по городу. Дважды побывал на той улице, где живет Архип Кубченко. Это один из двух розентальцев, — напомнил мне Яковлев. — Но сам Кубченко вторую неделю на пересыльном пункте. Военкомат призвал, мы его пока придерживаем, не отправляем, он частенько наведывается домой. В тот день был на пересыльном. Сугонюк прошел по улице сначала в одном направлении, потом в обратном. Никто к нему не подходил, он ни к кому не обращался. После моциона поехал трамваем на толкучку. Крутился среди тех, кто торговал водкой. Выменял несколько бутылок. Всех, к кому он подходил, мы взяли на контроль. Около двенадцати вернулся в город. Поел в сквере на лавочке. Без десяти два поспешил на таганрогский КПП. А там подъехала полуторка моего подопечного Ивана Степановича Иванова и подобрала его. «Почему у Шохи такой многотрудный путь к Таганрогскому шоссе? — размышлял я. — Вокзал, путешествие по городу, базар. Выжидал или кого-то искал?» — Что представляет из себя Иванов? — спросил я. — Милый, отзывчивый человек пятидесяти одного года. Но выглядит гораздо старше: полный, рыхлый, страдает одышкой, перенес инфаркт. В тридцать шестом закончил техникум, работал заместителем директора заготконторы, но по состоянию здоровья с руководящей работы ушел, стал экспедитором. В связи с тем что многих призвали в армию, добровольно взял на себя вторую обязанность — водит машину. С тридцать шестого года бессменный редактор стенной газеты. Один срок был депутатом райсовета. Могу еще добавить: заядлый рыбак, и этой страстью заразил всю заготконтору. Жена его работает машинисткой в райисполкоме, сын — комсомолец, шестнадцати лет. На днях ходил в военкомат, просил, чтобы его отправили на фронт добровольцем. Конечно, отказали, даже плакал от обиды. — Характеристика! — подивился я. — Это и привлекло мое внимание. — Яковлев радовался успеху. — Во втором «круге» его не было, видимо, ускользнул от проверки. Попал в первый и третий. Я сразу взял его на контроль: работа связана с постоянными поездками. Сделали запрос на родину. В селе прямых родственников нет, мать с отцом умерли с голоду в двадцать первом. Соседи смутно припоминают, будто Иван Иванов пропал без вести в первую империалистическую. Стали мы проверять командировки по заготконторе. График и место работы передатчика полностью вписывались в график и направление командировок Иванова. Установили контакт с секретарем директора заготконторы, которая печатала приказы. Иванов еще только собирается в дорогу, а я уже отправляю людей в нужный район. Думаю, что пора его брать. Борзов поехал в штаб. Вернется, покажу ему план операции. — А не рано? — усомнился я, думая в тот момент о Чухлае. Как он там? Очухается? Нет? Сколько уйдет на это времени? Нельзя ли как-то использовать этого человека для того, чтобы помочь Сергею, отвести от него нависшую беду? Яковлев пояснил: — Не исчез бы совсем. Что-то его беспокоит. В Таганрог ездил с командировочным удостоверением, которое выписывал сам. Приказа не было, лишь устное разрешение директора. Вне сомнения, Яковлев лучше меня чувствовал ситуацию. Но мы вообще были с ним поклонниками противоположных методов. Я считал, что, если нет особой причины, спешить с арестами не стоит, надо постараться распутать все концы. В истории разведки у этого метода есть отличные примеры. Хотя бы случай с бароном Ростоком. Английский король Эдуард VII умер за четыре года до Первой мировой войны. Похоронить «друга и брата» приехал германский кайзер Вильгельм II. В его свите прибыл некий барон Росток. Англичане знали, что он как разведчик был пойман с поличным в одной из стран Южной Америки. Ростока взяли под контроль, проследили все его встречи. Как-то часов в двенадцать ночи он вышел из гостиницы, доехал до одной из глухих улиц. Расстался с такси и зашел в небольшую парикмахерскую, где «брился» более часа. И это глубокой ночью! Парикмахером оказался натурализованный немец. Он содержал небольшую фирму по поставке оборудования для парикмахерских. Английская контрразведка взяла под контроль всю корреспонденцию, которая шла к нему. Парикмахер оказался «почтовым ящиком», под видом заказов на оборудование он получал донесения от целой сети немецких разведчиков в Англии. Их всех выявили. Но до поры до времени не трогали, просто снимали копии с корреспонденции. Четыре года разведка ограничивалась лишь наблюдением, но вот грянула война, и в первый же день немецкие разведчики были арестованы (по немецким сведениям — двадцать шесть человек, по английским — около полусотни). Германия лишилась информации в самое нужное для нее время. Впрочем, сейчас у нас с Яковлевым допустимые сроки «выжидания» были отнюдь не английские. Я подумал о том, что если Иванова все-таки придется арестовать, то сам факт ареста от окружающих не трудно будет скрыть. Когда-то Иванов перенес инфаркт. Родные и сослуживцы (для нас главное, чтобы и сообщники) поверили, что он вновь заболел. На этот раз в дороге. Если кто-то к нему явится вместе с Сугонюком, встретим. Но для этого надо куда-то отправить сына и жену. С сыном проще. Похоже, паренек не подозревает, какими делами занимается его отец. Комсомолец, хотел уйти добровольцем на фронт. Надо его спасти для Родины. Я сказал об этом Яковлеву. Борис Евсеевич согласился. — Направить бы его в училище. Закончил девять классов. Отличник. — По годам не пройдет. — Что-нибудь придумаем. — Только не стоит с этим делом тянуть, — посоветовал я. При мне были документы Чухлая, то бишь Николая Николаевича Селиверстова. Я показал их Яковлеву. — Неплохо бы проверить, что подлинно, а что от лукавого. Внимательно полистав паспорт Чухлая-Селиверстова, Яковлев оживился. — Похоже, прописка настоящая, адрес мне знаком: дом матери Архипа Кубченко. Яковлев позвонил в паспортный стол, потом в райвоенкомат. Оттуда подтвердили: да, Николай Николаевич Селиверстов, 1893 года рождения, на учете состоит. — Выходит, жил у нас под боком, а мы и не всполошились. Связан как-то с Кубченко, значит, имел отношение к розентальцам. Яковлев вызвал одного из своих помощников — старшину по званию. — Вот пропуск и отпускное удостоверение. Срочно в «Сельмаш», узнать об этом человеке, что можно. Возьмите машину. Яковлев понимал, что я в Ростове не задержусь, а уехать без документов Чухлая-Селиверстова не могу, их надо возвращать владельцу. Часа через два старшина вернулся. Николай Николаевич Селиверстов поступил на «Сельмаш» в тридцать девятом году. В июле 1941-го, два месяца назад, был травмирован (сшибла машина), после больницы получил путевку в Цхалтубо. Должен был уже вернуться, но почему-то задержался. До «Сельмаша» работал на Урале. В данный момент не женат. Платил алименты на ребенка по исполнительному листу. Деньги шли по адресу: Красноград, Садовая, 39, на имя Анны Афанасьевны Журбы. — Полнейшая легализация! — посетовал я. — Даже алименты платил. Проверить красноградский адрес не представлялось возможным: наши оставили город. А вот больничный лист гражданина Селиверстова надо взять под контроль. Куда он приведет? Почти убежден, никакой травмы не было. Но выплывает другое: около двух месяцев тому Чухлай был в Ростове, а потом очутился в Германии. У него было два пути: «рядовой» — армия, фронт, плен. И «особый» — самолетом. Сюда привезли, могли и вывезти. А если пошли на такую операцию, значит, задание Чухлай получил особо важное. Вне сомнения, он считается крупным специалистом по Донбассу. И задание получил соответствующее своим знаниям и способностям. Операция «Сыск»! Эх, Надежда, Надежда, что же ты наделала! Какого нужного человека вывела из строя! Старшина получил новое задание: проверить, кто и когда выдавал Селиверстову больничный лист и есть ли в милиции акт о дорожном происшествии, в результате которого «пострадал гражданин Селиверстов». Борзов вернулся из штаба около семи вечера. Расстроенный. Поздоровался со мною. Бывало, захватит ладонь, сожмет пальцы, а тут лишь прикоснулся и — все. Подошел к печке, зябко поежился, прижался щекой к белому теплому изразцу. Стоял так долго. Потом вздохнул, пододвинул к печке старинное потертое кресло, сел. — Приземляйтесь, — предложил он нам с Яковлевым. — В ногах правды нет. Андрей Павлович еще какое-то время гнездился в кресле, все не мог умоститься, найти удобную позу. — Киев оставили, это вы знаете… Семьдесят один день держали оборону, — глухо начал он. — Конечно, перемололи вражьей силы немало. Перехвачено донесение: в танковых дивизиях у гитлеровцев потери до семидесяти процентов, в стрелковых — того больше. Полками командуют обер-лейтенанты, в ротах по пятьдесят человек. И те валятся с ног от усталости. Но и наши потери не меньше. Есть сведения, правда, непроверенные, штаб Юго-Западного фронта попал в окружение, командующий погиб. И вообще там, в котле, осталось… — Он в досаде пристукнул по кожаному подлокотнику кресла. — Одним словом, нам будет еще труднее. Высвободившиеся дивизии гитлеровцы доукомплектуют… В Германии заканчивается обучение двухсот семидесяти тысяч контингента двадцать второго года рождения и начался призыв двадцать третьего года… Перед группой армий «Юг» поставлена задача овладеть Донбассом и Ростовом, открыть дорогу на Майкоп, к нефти. Для этой цели создается специальная ударная группа. Я подумал о том, что такое изменение общей обстановки заставит и нас с Яковлевым форсировать события. — Мне приказано вернуться в Москву. Давайте определимся по вашим делам, — подытожил Борзов. — Что будем делать с Сугонюком и Чухлаем? Я подробно доложил о событиях, происшедших за последнее время. Борзов выслушал внимательно, удивился: — А ваша «сестренка», Петр Ильич, похоже, женщина твердых моральных устоев. Такая, хочешь не хочешь, а уважать себя заставит. Пожалуй, вы правы, при всем прочем ей доверять можно. Собственно говоря, она с самого начала стала нашей активной помощницей. А что случилось, то случилось, назад не вернешь. Конечно, теперь у нас появится ряд осложнений. Я согласен с вашей оценкой роли Чухлая. Человек с его данными вполне может иметь отношение к акции «Сыск». По вашему рассказу, Петр Ильич, с больничной койки он поднимется не скоро. На реке Светлой наши создают линию обороны. И до того, как там завяжутся бои, надо эвакуировать в тыл всю больницу вместе с Чухлаем, создав вокруг него «дружескую» атмосферу. Сугонюка тоже не стоит оставлять в оккупации. Вы продумайте этот вопрос. Акцию «Сыск» гитлеровская контрразведка, убежден, будет продолжать. Но кому поручат дальнейшее ее проведение? Кому-то из наших знакомых. Иванову? Сугонюку? Или другому, нам не известному? По моим соображениям, — продолжал Андрей Павлович, — самое время появиться Хауферу и Креслеру, если они вообще собираются к нам. Гитлеровцы представили в печати киевские события как свою решающую победу. И реакция Европы для нас не совсем благоприятная. К примеру, английские журналисты в своих статьях требуют ни много ни мало: чтобы мы оставили без боя весь юг, а окопались на Дону и держали закрытыми ворота на Кавказ. Англичане опасаются, что за Кавказом откроется дорога на Индию. Но сдавать юг страны мы не намерены. Одна гитлеровская армия увязла в боях за Одессу, вторая штурмует Перекоп, пытаясь проникнуть в Крым. В районе Мелитополя нам удалось разгромить румын и потрепать одну из лучших танковых армий, которой командует Клейст. Так что бои на юге — это сражение не только за Кавказ, но и за Москву. Но сил у нас в данный момент маловато. Одним словом — времена для нас нелегкие. И враг этим пользуется… Теперь об Иванове. — Я убежден, что это Переселенец, — с несвойственной ему поспешностью и горячностью сказал Яковлев. — По уму, по сноровке, по умению конспирироваться… — Примем это как одну из рабочих гипотез, которая требует прямых и косвенных доказательств, — согласился Борзов. — Конечно, определить роль Иванова надо, и все-таки сейчас важнее решить, что с ним делать. Чухлай для нас на какое-то время потерян. А обстоятельства принуждают спешить. Надо заставить гитлеровскую контрразведку работать с Сугонюком по плану акции «Сыск». Данные у него кое-какие для этого есть: он не первый год работает на фашистскую Германию. Чухлай ему полностью доверяет. Сугонюк когда-то был в банде, хорошо знает Донбасс. — Возьмем Иванова, гитлеровский разведцентр вынужден будет связать свои надежды с Сугонюком, — настаивал на своем Яковлев. — Командировка у Иванова в Шахты. Я уже знаю, как он работает. Нахально. Съедет на обочину, поднимет капот, под машину сиденье, разложит инструмент: занят ремонтом. Передачу ведет из кабины. После передачи он проследует в Шахты. Мы и задержим его на КПП. Выйдет из машины, наш человек сядет. — Будьте осторожны, — предупредил Борзов. — Не оставил бы он в машине сюрприз. Взлетит на воздух ваш человек вместе с вещественными доказательствами. — Борис Евсеевич, — напомнил я, — не забудьте побеспокоиться о судьбе его сына. Яковлев доложил Борзову всю ситуацию. К детям, особенно подросткам, Андрей Павлович был не просто внимателен, а я бы сказал, болезненно чуток. Может быть, в такие моменты вспоминал погибших сыновей? — Завтра же переговорите с военкоматом. Послезавтра паренька в городе не должно быть. И только после этого сообщите жене, что с ее мужем произошло несчастье: сердечный приступ. Лежит-де в больнице, в Шахтах. Врачи беспокоить не разрешают, свидание пока невозможно. Ну, тут вас с Дубовым не учить. У Борзова затекли ноги. Он поднялся, прошелся по комнате, по привычке проверяя светомаскировку. Узкие стрельчатые окна были плотно закрыты шторами из черной многослойной бумаги. Одобрительно кивнул головой. Повернулся к нам с Яковлевым и сказал: — Душа продрогла… Отогрели бы вы меня, хлопцы, хорошим чаем.