Он о себе говаривал: «Я самарский водохлеб и свято верю: самовар чаю, как и хорошая русская баня, выгоняет любую простуду, уверяют, даже с воспалением легких может справиться». Яковлев вышел, чтобы побеспокоиться о чае. Борзов опять подсел поближе к теплой печке. И я уже подумал, не приболел ли он, но, видимо, просто устал. — Гитлеровцы пытаются на оккупированной территории завести угодный им порядок с помощью террора. Зная характер советского человека, могу сказать, что это только усилит сопротивление народа. Уже сейчас партизанское движение достигло такого размаха, что у гитлеровцев порою полностью срывается подвоз горючего и боеприпасов к линии фронта. Так в этом месяце они вынуждены были некоторые свои армии центрального фронта снабжать через южные железные дороги. Для борьбы с партизанами Белоруссии и Украины полицейских сил оказалось недостаточно, и на «усмирение» брошено несколько дивизий, направлявшихся из Франции на фронт. Чувствуете, какой накал приобретает борьба? Она усилится еще в результате «экономических акций» третьего рейха. Специально для колонизации и ограбления оккупированных земель созданы два ведомства. Комиссариатом «Украина» будет ведать довольно известный фашистский деятель Кох, а комиссариат «Ост» возглавит Лозе. — Своеобразным заключением всему сказанному были такие слова Андрея Павловича: — Уж вы с Яковлевым постарайтесь вывести « есаулыцину» до оккупации. Это было не просто пожелание. Вернулся Яковлев. Борзов сказал: — Борис Евсеевич, закажите-ка Москву, Петр Ильич хочет поговорить со своей Татьяной. И с сыном. Не спрашиваю, — повернулся он ко мне, — знаю, что не писал домой. Его забота меня растрогала. Я кивнул: «Не писал…» Среди подчиненных Борзов слыл человеком требовательным и строгим. Он сам горел на работе и этого же требовал от других. А вот теперь как-то весь потеплел. Все чаще и чаще дает знать о себе человечность, мягкость, которыми он был наделен от природы, но стеснялся этого чувства, считая, что оно не всегда сочетается с суровым профилем работы контрразведчика. Яковлев заказал для меня разговор с Москвой. Принесли чай. Густой, словно розовый портвейн, и запашистый. Глоток такого действительно исцеляет от недугов, возвращает бодрость. — Заварен по старинному японскому рецепту, — похвалился Яковлев. Вспомнилось: еще в мирное время на воскресных пикниках он отлично готовил рыбачью уху, считал поварское искусство делом сугубо мужским. Даже чистить рыбу не дозволял женщинам. Те радовались: «Кухня дома надоела, а здесь отдохнем, один порядочный мужчина нашелся, взял на себя наши обязанности». В отделе Борис Евсеевич слыл «крупным специалистом» по шашлыку и по печеной в костре картошке. Под воздействием нахлынувших чувств Борзов перешел на «ты», что позволял себе в обращении с подчиненными крайне редко. — Тебе, Петр Ильич, в оккупации доведется туго: уж очень серьезен противник. Радист-шифровальщик у тебя с головой, но еще бы пару надежных помощников, имеющих вкус к оперативной работе. Вот я думаю об Истомине с его ординарцем… — Пряхин — интереснейшая личность, — отозвался Яковлев. — Введи в курс, Борис Евсеевич, — сказал Борзов, — ты с ними обоими работаешь. — Виталий Истомин — прирожденный чекист, обстрелянный. По характеру — молчун. Двадцать четыре года, не женат. Отец — инженер, работает в Перми, на Мотовилихе. Мать — бухгалтер. Пряхин — второй розенталец, оставленный нами. Война заставила его переоценить всю прошлую жизнь. На фронт ушел добровольцем, в боях проявил себя настоящим солдатом, хотя уже разменял полвека. В Истомина за храбрость влюблен. Недавно исповедовался ему, говорит: «Завинился я перед Русью. Думал угодить богу, а послужил дьяволу. Гложет меня совесть, искал у супостата поддержки против своих же. Такой грех можно искупить только кровью». А в общем-то его участие в розентальском деле было минимальным, он предоставил Архипу Кубченко для любовных дел свою квартиру. Истомин разговаривал с ним. У Пряхина фанатическое желание послужить Родине верой и правдой. Один недостаток: Никон Феофанович о своих чувствах «к супостату» готов оповестить весь мир. А в общем-то Истомин с Пряхиным — интереснейшая пара, — заключил Яковлев. — Истомин за своего ординарца ручается, — пояснил Борзов. — В боях под Киевом этот бывший батюшка отправил к праотцам не одного гитлеровца. Ходил в рукопашную. — Для начала не показать ли ему фотокарточки Иванова, Сугонюка и Чухлая? Может, опознает, — предложил Яковлев. — Давайте попробуем, — согласился я. — Не получится, в крайнем случае, чтобы не повредил делу, отправим его на службу в тыловую часть, возьмем там под наблюдение. — На фронт рвется, — пояснил Яковлев. — Не однажды говорил об этом Истомину: «Умереть за Отечество — значит, угодить богу». — Если он знает Иванова, то может стать интересным свидетелем, — высказал я предположение. Иногда бывает недостаточно задержать преступника, важно заставить его раскрыть связи, выявить сообщников. Профессионального шпиона, каким, по всей вероятности, является Иванов, на испуг не возьмешь. Убедить его в бесполезности игры в молчанку могут лишь факты, а еще надежнее — живые свидетели-сообщники. Дежурный доложил: «Москва на проводе». Я рванулся в соседнюю комнату, где находился телефон. Состоялся сумбурный пятиминутный разговор двоих взволнованных, разлученных войной людей. — Так ты в Ростове? — Пока… — Удивляюсь, как это ты решился позвонить! — Согласно распоряжению вышестоящего начальства. — Значит, не сможешь позднее ни позвонить, ни написать, ни приехать… — Вздохнула и сразу сменила тему разговора. — Все мальчишки из Коськиного класса решили пойти в ремесленное. Я уж и не протестовала: сам с усам, на верхней губе черненький пушок. — Подари ему мою бритву «Золинген». Отличная сталь. И ремень, на котором правил. — Предлагают эвакуироваться с заводом на Урал. — Тебе надо уехать из Москвы… Поняла, что я хотел этим сказать, замолчала. Слышу — глотает слезы. Я ей: — Таня! Таня! А она тихонечко отвечает: — Прошу тебя, позвони через недельку, у меня решится вопрос с эвакуацией. — Попробую, но обещать не могу. — И не надо. Только знай, до твоего звонка — я ни с места… — Нет, нет, давай договоримся, в любом случае ты — трогай. А я если не позвоню, так напишу. — По какому адресу? — Говори, запомню. — И сама толком не знаю. — Разыщу. Догадалась, что я имею в виду Борзова. — Он и так о нас постоянно беспокоится. — Передавай ему при встрече привет, — говорю ей. — Выходит, до свиданья… — До встречи… В комнату к Борзову и Яковлеву я вернулся в минорном настроении. — Моя Татьяна окончательно переквалифицировалась… Завод эвакуируется, а куда — не ведает. — Пишите ей на Нижний Тагил, — подсказал Борзов. Оказывается, он был в курсе дел Татьяны и разговор с Москвой заказал для того, чтобы я все узнал от жены. — Пока вы разговаривали с женой, от капитана Копейки на ваше имя пришла телеграмма: умер Чухлай, — сообщил Борзов, державший в руке небольшой листок сероватой бумаги. Умер Чухлай… Я все еще был под впечатлением разговора с Таней и не сразу осознал, какие последствия может иметь этот факт. Но уже поселялась в сердце тревога. — Неожиданное и нелепое исчезновение резидента может навести ведомство адмирала Канариса на мысль, что Сугонюк как агент ведет двойную игру, — сделал вывод Борзов. Да, в подобной ситуации вполне логично заподозрить, что Сугонюк перехвачен советской контрразведкой или просто польстился на деньги, привезенные Чухлаем. Но в таком случае радиста сразу же лишат доверия. Как же тогда развернутся события, связанные с операцией «Есаул»? Нам удалось нащупать ее базу. Теперь гитлеровская контрразведка изменит свои планы: перенесет события на иное время, в иное место или совсем откажется от десантирования. — Дичайший случай! — сетовал Андрей Павлович. — Все наши разработки отправил в тартарары. Хорошо еще, что мы не успели разъехаться и сумеем на ходу переориентироваться. — В данной ситуации, — сказал Яковлев, — пожалуй, целесообразно взять Сугонюка, а Иванова оставить. Только ссадим его с колес, найдем техническую причину: нарушение правил уличного движения, неисправность машины, старые скаты… Борис Евсеевич буквально наступил на горло собственной песне. Я по себе знаю, как трудно расставаться с идеей, которую выносил, с которой сжился, убедившись, что она верна. Но идеи вызываются к жизни ради определенного дела. — А если не трогать обоих? — размышлял я вслух. — Сугонюк связан с Ивановым. Того немедленно предупредят и дадут задание проверить. Факты подтвердятся: Чухлай погиб самым банальным образом. — Петр Ильич, не забывайте о времени! Его у нас в обрез: Давайте пойдем по самому простому и надежному пути, изолируем Сугонюка, лишим его возможности сообщить о смерти Чухлая и воспользуемся теми сведениями, которые сумеем из него выжать. «Выжать… Пожалуй, Андрей Павлович прав, так вдруг Сугонюк не разоткровенничается, — подумал я, — хотя мы знаем о нем вполне достаточно, и если правильно использовать имеющиеся сведения…» На том и порешили. — Берите, Петр Ильич, в помощники Истомина. Самолет доставит вас в Светлово, — распорядился Борзов. — Время не терпит. — А что делать с Пряхиным? Надолго разлучаем его с Истоминым? — поинтересовался Яковлев. — По обстоятельствам. Займите на это время чем-нибудь. Пока вызывали Истомина, вернулся старшина, проверявший больничный лист. В травматологии Селиверстов не лежал, на амбулаторный прием к хирургу приходил, приносил акт автоинспекции о том, что его сбила неизвестная машина. Врача, выдавшего больничный, призвали в армию. Впрочем, со смертью Чухлая эти сведения в значительной мере потеряли свою ценность. По внешним данным, лейтенант Истомин был совершенно рядовым человеком. Сутуловатый. Гимнастерка, брюки, сапоги, шинель, фуражка надежно послужили воину и поизносились, пока он был в окопах. Неказист, неприметен. Что ж, пожалуй, эти качества окажут добрую услугу во время работы в подполье. По дороге на аэродром я объяснил ему суть предстоящей операции. Он задал мне несколько вопросов, сразу охарактеризовавших его как довольно опытного оперативного работника. «Когда будем брать? Днем? Ночью? В доме? Вне? Вооружен? Рост? Вес? Не левша?»