На рассвете явился со своими людьми капитан Копейка. Он окружил двор Сугонюка, вызвал в качестве понятых председателя сельсовета и секретаря. Обыск длился часа два. Столпились александровские жители напротив приоткрытых ворот колхозного пасечника, обсуждают невиданное. — Прохор-то — шпион! — Да и Надежда под его дуду плясала. О всех событиях, происходивших в доме и во дворе, сельские кумушки тут же узнавали каким-то непонятным образом и быстро разносили вести по селу: — Радио в улье прятал! С немцами вел переговоры. Вот тебе и Прохор Демьянович! По нашей договоренности, капитан Копейка передал председателю сельсовета все хозяйство Сугонюков, составив подробный акт. Пока капитан Копейка заканчивал свое дело, мы с Истоминым выехали в условленное место, где приблизительно через час и произошла передача «арестованного» Сугонюка. Вспоминаю, какая тоска жила в глазах Сугонюка, когда он пересаживался в другую машину, и понять его можно: с этого момента начиналась его новая биография, а в ней — пока еще все неведомое. На душе было тоскливо. Я расставался с Донбассом. Когда еще сюда вернусь? До Ростова добрались в четвертом часу. Я надеялся, что Борзов уже вернулся с фронта, и мне удастся переговорить с ним по телефону, поставить в известность о событиях и получить инструктаж на дальнейшее. Увидев, кто со мной прибыл, Яковлев спросил: — А где Князев с пленным немцем? — Разве они не приехали? — удивился я. — Нет, не появлялись. Прошло без малого двое суток, как моя эмка выбралась из Светлово. Что же случилось? Если бы авария, то было бы уже что-то известно: или от патрульной службы, или от медиков. Кроме Князева и шофера, в машине находился сопровождающий сержант из взвода оперативной службы. Любой из них, даже тяжело раненный, постарался бы сообщить о происшествии. Отправили в Светлово радиограмму: «В Ростов не пришла машина с пленным и сопровождающими. Наведите справки». Капитан Копейка занялся поисками исчезнувшей машины в районе Светлово, а мы с Яковлевым, взяв людей, отправились на проческу лесных посадок, полей и балок, прилегающих к шоссе. Мог ли Богач совершить побег, справившись с тремя? Не похоже на него: особыми физическими данными не отличался. Применить приемы карате на ходу в машине ему не позволяла теснота. Во время остановки, убежден, Князев полностью придерживался всех правил «Инструкции по перевозке и сопровождению особо важных государственных преступников», то есть приковывал пленного наручниками к себе. Остатки дня и ночи ушли на бесполезные поиски. Под утро мы собрались обсудить создавшееся положение. — А если во всем искать не случайность, а преднамеренность? — сказал Яковлев. — Крутой знал марку вашей машины и ее номер, сообщил об этом Креслеру. О том, что вы рано или поздно поедете в Ростов, догадаться было нетрудно. И вот фон Креслер со своими людьми вышел вам на перехват. И у меня крутились в голове подобные мысли. — Жалко парнишку Иннокентия Князева. Как же доложить Борзову о гибели его крестника? Прошляпили! — Допустили непростительную ошибку, — согласился Яковлев. — Но не думаю, что фон Креслер расстрелял нашего Иннокентия. Он ему нужен живым. Младший лейтенант знает полковника Дубова, и фон Креслер будет пытаться получить от пленного о Дубове некоторые подробности, неизвестные Богачу. Если Яковлев прав, то и в этом случае Князеву не позавидуешь. Фронт контрразведки не имеет четких границ. Бои идут всюду. И, как на настоящей войне, в этих невидимых боях невидимого фронта гибнут люди. Товарищей по оружию всегда жаль. Но их смерть не должна заслонять главной цели… Я пытался абстрагироваться от судьбы Князева, шофера, сержанта из оперативного взвода, выделить в событиях коренное, важное. Если Богача освободил фон Креслер, то в этом есть и свой плюс: не надо устраивать хитроумных побегов, все получило свое естественное развитие. Но в руки вражеской контрразведки попали трое наших товарищей. Князев. Я не сомневался в нем ни на мгновение. Этот хрупкий паренек из тех, которые умеют молчать на самых жестоких допросах. Разве что на какую-нибудь провокацию попадется: маловато у него опыта и чекистского, и житейского. Он расшифровывал сообщения Сугонюка. Но каким образом шифр очутился в советском разведцентре? Убежден, что Князев не проговорится. И тогда возникает версия, что его нам передал… Чухлай. Богачу я намекал, что Чухлай «наш человек». Князеву я тоже об этом сказал. Но он скорее проглотит язык, чем выдаст «товарища». А жаль… Тут бы его слово встало в строку. Шофер. Малоизвестный мне человек. Его вместе с машиной ко мне прикомандировали из областного НКВД. По долгу службы никаких секретов не знал. Но достаточно фон Креслеру составить «безобиднейший» перечень мест, где я бывал, и список людей, ездивших со мною в машине, чтобы получить некоторое представление, чем я занимался последнее время. Впрочем, гитлеровской контрразведке это было известно от Крутого и от капитана Богача, которого я допрашивал, используя известные мне факты из деятельности группы «Есаул». А что нового мог узнать фон Креслер из скупых обмолвок шофера? Мы с ним ездили на место возведения оборонительных сооружений. Там я встретился с Надеждой Сугонюк. Потом мы проведали тетку Прохора Сугонюка, у которой в Светлово жила Надежда. Затем — к посадке, где Прохор «нашел» немецкий парашют. Впрочем, машину я оставлял далеко в стороне. Не слыхал и наших деловых разговоров с Надеждой. Единственное, что он может подтвердить: мы с ней встретились случайно и не сразу узнали друг друга. Это, пожалуй, было даже в пользу Надежды. По крайней мере, достаточно продумать ответы на возможные вопросы по этому поводу, чтобы обезопасить ее. Предположим, она интересовалась: не знаю ли я чего о Филиппе Андреевиче? Дальше пеленгаторов шофер меня не возил, в Александровку я ездил полуторкой Копейки. Мы бывали с шофером в Ивановке, в лесничестве, возле дома Сегельницкого. Наконец, прямо в машине арестован Крутой. Сержант из взвода оперативной службы. Он знает некоторые детали по нашей операции «Встреча десанта». И подтвердит, что мы были достаточно осведомлены, поджидая «гостей с той стороны»: знали место, день и час приземления. Разработали несколько вариантов, один из них на случай встречи большой группы. От кого мы могли получить столь точные сведения? Пусть фон Креслер ломает голову. Но сержант в курсе, что мы все время крутились возле дома Сугонюка, не заходя в него. О чем мог сказать этот факт? О том, что мы ждали появления «гостей». Но если Чухлай — советский разведчик, то он должен был сообщить нам все данные, и тогда у нас не было бы необходимости в громоздкой работе по наблюдению. Но этот же факт можно было истолковать и по-другому: после гибели Чухлая мы ждали, что к Сугонюку кто-то все же придет. А когда задержали Богача, Иванова-Бекенбауэра, Крутого и узнали, что десант высадился не в районе Александровки, а совсем в другом месте, взяли уже бесполезного теперь Сугонюка. Из всех таких рассуждений и прикидок выходило, что пока опасаться нечего. Но это были мои рассуждения, человека, которому хотелось, чтобы интересный замысел не провалился. А как оценит факты фон Креслер? Звонок Борзова из Москвы был очень кстати. — Прежде всего, я вам передаю личную благодарность наркома обороны за выявление и уничтожение группы «Есаул». Благодарность будет вписана в личное дело всем принимавшим в ней участие. — И капитану Копейке? — поинтересовался я. — Вот его-то наш отдел кадров и не учел… Другое ведомство… Надо исправлять ошибку. — Обязательно, товарищ дивизионный комиссар! — говорю я. — Он у меня тут по многим вопросам главный закоперщик. Это он первым обратил мое внимание на Сугонюка. Попросите Вячеслава Ильича… — Договорились. Теперь о делах насущных. Получил ваш рапорт о проделанной работе и о планах на будущее. Мы тут посоветовались и у себя в отделе, и в ЦК: операцию на прикрытие Сынка в принципе одобрили. Уж очень заманчиво убедить гитлеровскую контрразведку, что доктор Хауфер и есть тот советский разведчик, которого она ищет. Но эта операция требует углубления. Во время оккупации Донбасса фон Креслер постарается собрать максимум сведений, подтверждающих или опровергающих версию: Чухлай — советский полковник. Эти сведения для нега надо готовить в Донбассе и вне. Я считаю, что на оккупированной территории должен остаться Яковлев. Фон Креслер знает о вас многое, ищет вас. А мы заставим его делать бесполезное. Введите Яковлева в курс дела и приезжайте в Москву с полным докладом. Что у вас нового за последнее время? Я вкратце рассказал о последних событиях. — Считаю необходимым прочесать весь Светловский лесной массив. Фон Креслера надо найти, иначе от него можно ждать неприятностей и сейчас, и во время оккупации. — Боюсь, — ответил Борзов, — что сейчас такая громоздкая операция неосуществима, не сумеем найти нужные силы: положение на фронтах крайне серьезное. И в такой обстановке просто не до фон Креслера, хотя взять его очень заманчиво. Передавайте дела Яковлеву и выезжайте. Я отправил в Светлово Яковлева и Истомина с его фронтовым другом Пряхиным, который изрядно скучал. Этим двоим в интересах будущего подполья предложено было легализоваться, то есть пойти на службу к оккупантам. Легенду, которая должна была помочь им внедриться, мы придумали неплохую и обставили ее надежными фактами. В прямую задачу Яковлева и Истомина входила охрана подполья от проникновения в него гитлеровской агентуры, выявление пособников оккупантов. Но именно с помощью подполья мы намеревались направить гитлеровскую контрразведку по стопам «полковника Чухлая». Начало истории с сейфом Перед светловским подпольем ставилась особая задача: вести глубокую разведку в тылу вражеских войск. Каких-то значительных партизанских рейдов в условиях малолесья организовать было невозможно. А вот постоянный, систематический сбор всесторонней информации буквально обо всем, что будет происходить на оккупированной территории, мог дать многое. Знать о намерениях врага, о его приготовлениях — значит получить одно из решающих преимуществ. Светловское подполье с его двумя партизанскими отрядами было небольшим, но очень важным звеном в продуманной и хорошо организованной системе борьбы с оккупантами в Донбассе. В те последние дни перед оккупацией Сомову, как секретарю подпольного райкома, в состав которого входили Караулов и Лысак, а также Яковлеву, отвечающему за безопасность организации, довелось трудиться без устали. Допросы Крутого подтвердили, что ему, а следовательно, и фон Креслеру, было известно многое о будущем светловском подполье. Прежде всего обоим партизанским отрядам довелось заново организовывать свои базы. Но лучшие места были уже использованы. К тому же и сроки не позволяли сделать хранилища добротными, а землянки удобными: строилось все наспех. Правда, основные хлебные запасы сумели перепрятать, а вот часть картошки и свеклы так и осталась в буртах на старых базах. Еще труднее было сменить адреса явок, вывести из-под возможного удара людей, которых Сомов подбирал долго и тщательно. Конечно, проще всего — влить раскрытых связных и хозяев явочных квартир в партизанские отряды. Но кем их заменить? Кого оставить на легальном положении в Светлово и в селах? Тут доверишься далеко не каждому. Подбирали нужных людей. Опережая события, перевели на левый берег Светлой и укрыли в тамошних лесах небольшой отряд Лысака, состоявший в основном из городских коммунистов и комсомольцев. Контрразведывательную работу в этом отряде должен был вести капитан Копейка. Караулов тоже отправил своих людей на базы, ожидая, когда фронт перекатится через район. С Карауловым из наших оставался Яковлев. Проследив за тем, чтобы члены подпольного райкома укрылись в безопасных местах, Сомов стал готовиться к переходу на нелегальное положение. Он должен был отправить в Ворошиловград машину с районным архивом, а те документы, которые не умещались в полуторку, — сжечь. Разных бумаг набралось порядочно, каждое из учреждений, естественно, считало, что его архив — очень важен для работы в будущем, вот и старались спасти то, что сами должны были уничтожить в соответствии с распоряжением. Сомов сидел в кабинете, поджидая шофера полуторки, которого он отпустил домой за провизией в дорогу и теплыми вещами. Николаю Лаврентьевичу стало грустно. Тягостное прощание… Подошел к окну и стал наблюдать за площадью. Шофер задерживался. «Чего он запропастился!» — подосадовал Николай Лаврентьевич. Комиссар дивизии, обороняющей Светловский рубеж, предупредил Сомова, как председателя райисполкома, что с наступлением темноты основные части могут отойти, оставив лишь заслон. А сколько он продержится? Единственная надежда, что гитлеровцы, желавшие воевать с комфортом: вовремя есть и пить, вовремя ложиться спать и вставать, — не сделают попытки прорвать нашу оборону ночью, не заметят отхода основных сил. Часам к трем за секретарем подпольного райкома партии должен был заехать Караулов. А до этого срока необходимо отправить архив. Николай Лаврентьевич увидел, как пересекает просторную площадь раскрашенная зелеными полосами, заляпанная грязью эмка. Подъехала к зданию райисполкома. Из машины выпрыгнул человек, одетый в шинель, туго перетянутую портупеями. «Кто бы это мог быть? — удивился Сомов. — На легковой машине… Все штабы уже ушли из города». Посетитель стремительно поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Гулко вторило опустевшее здание его резким шагам. Вот он уже на пороге. — Никитин Ярослав Игнатьевич, собкор «Правды», — представился он. Корреспондент «Правды», видимо, воинского звания не имел: в петлицах никаких знаков различия. Ему было лет тридцать-тридцать три. Беловолосый. Голубые внимательные глаза. Весь его вид говорил о том, что он чертовски устал. Но все-таки выкроил время — побрился. Николай Лаврентьевич пожал руку гостя. — Сомов. — Николай Лаврентьевич! — гость обрадовался встрече. — Значит, я попал по адресу, — не без удовольствия заключил корреспондент. — Именно к председателю Светловского райисполкома мне вчера в обкоме и рекомендовали зайти. При этих словах чувство неловкости, способное перерасти в настороженность, которая возникает при неожиданной встрече в сложной обстановке двух незнакомых людей, начало в Сомове угасать. «Корреспондент «Правды» Ярослав Никитин!» — Николая Лаврентьевича словно бы осенило. — Простите, это ваши репортажи читал я о дрейфе зажатого льдами ледокола «Седов»? — Далекая молодость… Первые мои материалы в центральной прессе. — А… о событиях в Испании? — осторожно выспрашивал Николай Лаврентьевич. Никитин посуровел: — Барселона, Гвадалахара, Мадрид… Это были первые бои с фашизмом. Но в ту пору еще слишком много было равнодушных. Средний буржуа не хотел поверить, что фашизм лютый враг всего человечества. А сейчас за эту близорукость расплачиваются и Франция, и Англия, да и вся Европа. — В словах Никитина звучала грусть. — Наверно, подумали: «Не излишне ли оптимистичен корреспондент? Враг — на пороге Донбасса, а Ярослав Никитин об освобождении Европы от фашизма…» Но мне такую уверенность дает то, что я видел, отступая, сюда от границы: нет предела воинскому мужеству нашего народа, его любви к Родине, которая попала в беду. Не читали мой последний очерк «Увидел фашиста — убей его!»? О подвиге артиллеристов в боях за Харьков. Один расчет прямой наводкой расстрелял шесть танков.