Сомов этого очерка не читал. Стало неловко. — Знаете, захлопотался. Дела… Никитин расстегнул планшетку и извлек уже потрепанную газету. — Вот. Сомов с благоговением держал в руках номер. «Правда». Когда еще доведется ее читать! На второй полосе внизу крупным, броским шрифтом заголовок: «Увидел фашиста — убей его!» И рисуночек: пушка, возле нее бойцы, а впереди дымятся вражеские танки. Под очерком подпись: «Ярослав Никитин. Наш спецкор». Как хотелось Сомову оставить газету у себя! Но он вернул ее, понимая, что у корреспондента — единственный экземпляр. Никитин расстегнул шинель и, достав из нагрудного кармана гимнастерки удостоверение личности, протянул его председателю райисполкома. Сомов сличил фотокарточку с оригиналом, переспросил фамилию, имя, отчество, и только после этого вернул удостоверение. Корреспондент воспринял перепроверку как должное: Светлово — прифронтовой город, бдительность должен проявлять каждый. — Да, ситуация, скажу я вам! — посетовал корреспондент. — Километрах в тридцати выше по Светлой немцы захватили на левом берегу плацдарм, готовят переправу. Подполковник, проверяющий мои документы при въезде в Светлово, предупредил: немецкие танки могут в ближайшие часы перерезать шоссе. Тогда ни на Ростов, ни на Ворошиловград не прорвешься. Сомову показалось, что гость, проявляя особую тактичность, заботится о нем, председателе райисполкома. И ответил мягко: — Я-то дома. А вот вы… — Такова уж моя служба: отходить с последними частями, — пояснил корреспондент. — В Молдавии довелось побывать в окружении. Едва выбрался. Хорошо еще, что меня взяли под свое покровительство моряки с Днестровской флотилии. Отчаянные ребята. В душе Николая Лаврентьевича начало зарождаться теплое чувство к этому бывалому человеку. Он, не видевший фашиста вблизи, проникался невольным уважением к фронтовику. — Николай Лаврентьевич, вы, конечно, знаете, какое внимание уделяет наша газета всесоюзной кочегарке. Мы намерены и впредь давать информацию о том, как живет и борется оккупированный Донбасс. Конечно, никаких конкретных фамилий: оставим инициалы или подпольные клички. Вот я и прибыл, чтобы просить вас стать нашим партизанским корреспондентом. Где-то в тайниках души у Николая Лаврентьевича теплилась мыслишка: «Придет время, тайное станет явным. И тогда…» Но до этого «тогда» было еще очень далеко. Никитин о том же: — Война. Не все герои вернутся с поля брани со щитом, как говорили древние. Но нельзя предавать забвению имена погибших. Сомову нравился такт, с которым говорил корреспондент «Правды» о делах, не подлежащих огласке. — Но как же я передам материалы? — спросил он с невольным сомнением. — Свои-то будете отправлять по служебным каналам. А среди них весточку для меня. И пометьте: «Передать в «Правду» Никитину». Путь долгий, но иного мы с вами не придумаем. — Что ж, попробую, — невольно смущаясь, пообещал Сомов. — Район Светлово чересчур бойкий, и немцы тут будут всегда начеку, так что вдруг к вам не прорвешься. Но убежден, что рано или поздно кто-то из корреспондентов все же проведает вас. — Мы на своей земле, — не без гордости ответил Николай Лаврентьевич. — На своей-то на своей, — рассуждал корреспондент, — да условия… Ну, у самого подполья есть возможность вести активную борьбу: распространять нужные слухи, организовывать разного рода саботаж. А хорошего простора для маневра — нет. Настоящие леса только в районе Ивановки. Ну сколько их? Вот в Белоруссии — это леса! И партизаны там — хозяева положения. Сомов невольно помрачнел. Вспомнилось сразу многое: десант в районе Ивановки, предательство лесничего Крутого. «Не так-то все просто, как представлялось в самом начале. И прав Никитин, бывалый человек, в Белоруссии подполью вольготнее, стало трудно в городе — подались в леса. А тут куда?» Никитин начал собираться: — В партизанские корреспонденты вас завербовал, пора и в дорогу. Второй раз попадать в окружение не имею желания. А немцы уж очень ловко клепают «котлы». Не успел оглянуться, чуть замешкался — и попался. Разведка у них поставлена, скажу я вам! Есть чему поучиться. Он пожал Сомову руку. Николаю Лаврентьевичу стало неудобно за свое негостеприимство: не догадался спросить гостя, когда тот ел последний раз. — Извините, Ярослав Игнатьевич, за такой прием. На полчасика зайдемте ко мне, я тут неподалеку живу. Правда, бобылем. — Боюсь, не попасть бы впросак, уж очень рьяно наступают немцы. — А мы по-мужски, на ходу. И в дорогу кое-что возьмете. Неизвестно еще, когда отоварите аттестат. Они вышли на улицу, Никитин вспомнил: — У меня в машине есть фляжка спирту. — Ну, что вы, Ярослав Игнатьевич, водочку найдем, — возразил Сомов. Он взял корреспондента под руку и повел к себе. Зайдя в небольшой глухой дворик председателя райисполкома, Ярослав Игнатьевич вздохнул: — А здесь все, как в мирное время. Еще больше удивил его уютный полумрак тихой квартиры. Увидев небольшой портрет, вправленный в красивую рамочку, спросил: — Жена? — Да, — с грустинкой ответил Сомов. — Сейчас, наверно, уже в Куйбышеве. Никитин долго смотрел на портрет. — Разрешите ознакомиться с дарственной надписью? Любопытен, как все журналисты. — Пожалуйста, секретов тут нет. Корреспондент с явным удовольствием прочитал вслух: — «Оксана Григорьевна Сомова. 1 мая 1941 года». — Поставил портрет на место. — От Ростова и Ворошиловграда теперь все дороги идут к Волге. Вполне возможно, что судьба и меня занесет в Куйбышев. — В таком случае, может быть, проведаете моих? — осторожно, с надеждой спросил Сомов. — Я бы дал адрес своей сестры. — Что ж, — согласился корреспондент, — с удовольствием поведаю Оксане Григорьевне о нашей неожиданной встрече. Николай Лаврентьевич засуетился в поисках конверта. Он почему-то считал, что адрес надо обязательно написать на конверте. Подумал и вложил туда фотокарточку Оксаны, извлеченную из рамочки. Такое уж правило у подполья: никаких фотокарточек. Он давно отправил семейный альбом к сестре. А вот эту Ксюшину фотокарточку оставил. Думал уничтожить ее в последний момент. Николай Лаврентьевич приложил коротенькое письмо: «Оксане и моему маленькому сынуле от папки. Вспоминайте, как мы были вместе». Пока Сомов писал, а потом готовил на стол, Никитин подошел к пианино, снял чехол, открыл крышку и долго смотрел на клавиши. — Когда-то я мечтал стать музыкантом. Но родители были против, особенно отец, считавший, что Родине надо служить не музыкой, а оружием. — Он военный? — поинтересовался Николай Лаврентьевич. — Да. Кадровый. Ярослав Игнатьевич пододвинул стул и сел к пианино. Он играл без нот, по памяти. Прикрыл глаза, руки привычно забегали по клавишам. Казалось, не играет, а думает вслух или мечтает. «Сказ о Родине». Оксана тоже играла это, но хуже и по нотам. «Какой молодец Ярослав Игнатьевич», — думал Сомов. Музыка на какое-то мгновение заставила забыть о горькой действительности, о войне. Сели за стол. Никитин предложил тост. — За победу. Далекую, но желанную. Наполеон дошел до Москвы и завяз в просторах России. Гитлер, конечно, не Наполеон, у него современнейшая армия: танки, самолеты. Но если потребуется — отойдем за Урал. Рано или поздно немцы все равно выдохнутся. — Да, вы правы, — согласился с ним Николай Лаврентьевич, хотя все в нем уже сопротивлялось такому предположению. Он увидел в окно, как во двор въезжает, придерживая калитку нагайкой, Караулов, ведя в поводу вторую лошадь, предназначенную для Сомова. — Ну вот, пришло время расставаться. Караулов распахнул дверь, с порога пробасил: — Пора! — но, увидев постороннего, осекся. Сомов представил гостя: — Знакомься, Иван Евдокимович! Корреспондент «Правды» Никитин Ярослав Игнатьевич. — Терпеть не могу журналистов, — простодушно, откровенно сказал Караулов, пожимая руку корреспонденту. — Заради красного словца и батьку родного не пожалеют. — Видать, мои коллеги насолили вам? — улыбаясь, спросил Никитин. — Было дело, — добродушно ответил Иван Евдокимович. — Проводим корреспондента, — предложил Сомов. — Его машина у райисполкома. Ярославу Игнатьевичу надо на Ростов. — На Ростов? — подивился Караулов. — Немец уже в Горовом, а вы тут водку пьете!