— Ну? — Он спутал меня с кем-то другим. Когда мы оказались лицом к лицу, он понял свою ошибку. — С кем он мог вас спутать? — С подругой, к которой я приходила в «Гинекей». Мы были одеты совершенно одинаково. — У вас есть еще какие-нибудь причины думать, что целью была именно она? Минна замялась. Она прикончила свои бисквиты и допила кофе. Однако продолжала крутить ложечкой в чашке. Ее нервозность могла объясняться пережитым нападением, но все ее поведение выдавало скорее ломку — в ее карточке значилось, что она алкоголичка, но не исключено, что она употребляет и иные вещества. — Не знаю. Рут… моя подруга… она мне позвонила и сказала, что у нее проблема, но в результате так ничего конкретного и не объяснила. Но она показалась мне очень встревоженной. Будто чувствовала угрозу… Бивен такого совершенно не ожидал. Если нацистский режим и был самым опасным в мире для тех, кто сворачивал с пути истинного, то обычная уголовщина с берлинских улиц почти исчезла. Когда к власти приходят убийцы, у шпаны, можно сказать, пропадает смысл существования. — Вы видели этого типа вблизи? Можете его описать? Она обхватила голову руками. В своем маленьком берете она походила на утлую лодчонку — серую и пустую. — Вот это самое безумное… — Что именно? — Его лицо… Его лицо было мраморным. Бивен, единственный человек в траурно-черном среди веселого сборища беззаботных людей, чуть не сделал сальто, оторвавшись от стула. — ЧТО?! — Я клянусь вам. На нем была маска, которая казалась мраморной. Это было… как в дурном сне. Неловкой рукой (две первые попытки провалились, и в конце концов ему пришлось снять перчатки) Бивен выудил из кармана рисунок Симона Крауса. Он развернул листок перед носом Минны: — Ваш преследователь — он был похож на это? Лицо Минны из пепельно-серого стало стерильно-белым. — Откуда у вас этот рисунок? Уже ведется расследование? — Он похож на это, да или нет? — Да. Это в точности он. 45 Минна такого даже не ожидала. Без всяких объяснений Бивен немедленно усадил ее в свой «мерседес» и приказал отвезти его к Рут Сенестье. Минна воображала, что нацист впадет в панику при известии, что его отец в черном списке, а историю с нападением выслушает вполуха. Получилось нечто прямо противоположное. Бивен уже был в курсе существования мраморного убийцы — у него в кармане даже имелся его портрет! Минна засыпала его вопросами, но он ни на один не ответил. А правильно ли тащить этого заплечных дел мастера к непокорной Рут, которая только и делает, что нарывается на неприятности с властями? Да. В первую очередь необходимо ее защитить. И не от нацистов, привычного зла, а от убийцы, который безусловно хотел этой ночью ее прикончить… — Расскажите мне о вашей подруге, — велел Бивен. Они объехали Тиргартен со стороны зоопарка, потом двинулись прямо на юг мимо Мемориальной церкви императора Вильгельма и наконец выехали на Курфюрстендамм, которую все называли просто Ку’дам. В былые времена эта улица длиной в три километра была синонимом радости и элегантности, но теперь, после Хрустальной ночи и всех нападений, которым подверглись здешние коммерсанты-евреи, она стала лишь местом позора и человеческой мерзости. Можно по-прежнему глазеть на витрины, но только если вам нравится вид проступающей на них крови. — Расскажите мне о Рут Сенестье, — нетерпеливо повторил эсэсовец. — Мы познакомились в конце двадцатых годов. Я тогда была еще студенткой. Мы встретились в госпитале «Шарите». Я стажировалась в отделении для Kriegstraumas, солдат Большой войны, страдавших психическими расстройствами. Рут работала в соседнем отделении. — Разве вы не говорили, что она художник? — Говорила, но в то время Рут сотрудничала с Красным Крестом. Она помогала делать лицевые протезы для изуродованных солдат. — Вы близкие подруги? Минна ответила без колебаний — она была счастлива поговорить о Рут. Художница была и оставалась до сих пор кем-то вроде ее духовной крестной. — Очень близкие. Это она приобщила меня к духу Берлина. — Какому духу? — Не брать в голову. — Она коммунистка? — Нет, непохоже. — А чем она зарабатывает на жизнь? — Вообще-то, не своим искусством, по крайней мере не картинами и не скульптурами. Она долгое время сотрудничала с журналами, делая для них зарисовки модных силуэтов, карикатуры, но ей пришлось с этим завязать… — Почему? — Почему? — презрительно повторила Минна. — Потому что издательство «Die Dame» основано евреями и после тридцать третьего года на него постоянно оказывали давление. Потому что «Симплициссимус» был вынужден приспособиться к нацистской идеологии, а Рут такого не терпела. — Цельный характер, — иронично прокомментировал Бивен. Минна хотела было ответить, но сдержалась: только время терять. Кстати, Бивен придерживался того же мнения. — Почему у нее французская фамилия? — Это фамилия мужа. Она училась в Париже, а если точнее, в Академии Жюлиана[90]. — Не знаю такой. — Это одна из лучших художественных школ в Европе. Там учились такие живописцы, как Пьер Боннар, Эмиль Нольде. — Тоже не знаю. Минна вздохнула: — Такое чувство, будто вы этим гордитесь. Короче, Рут вышла замуж за одного из преподавателей рисунка, Андре Сенестье. Конечно, у них ничего не получилось. — Почему «конечно»? — Рут предпочитает женщин. — Понимаю. Минна сдержала раздраженное фырканье. Бивен со своими глубокомысленными намеками начал серьезно действовать ей на нервы. Он строил из себя большого знатока берлинской жизни, но с его ремеслом головореза и клоунским мундиром постоянно попадал пальцем в небо. — А что конкретно она говорила об угрозе? — Я вам все уже рассказала. Она сожалела, что взяла какой-то заказ. — На картину? Или скульптуру? — Я так сначала и подумала, но мне кажется, что речь шла о другом. — О чем? — Я не знаю. — Она ничего больше не уточнила? — Она только сказала, что заказчик был… дьявол. — Н-да, не очень…