Франц невольно засмеялся: — Я тоже. Ты собрал сведения о трупе на Ку’дам? По дороге в кабинет Крауса Бивен успел позвонить Динамо и изложить ему подробности. Верный помощник взял на себя анонимный звонок в Крипо, чтобы эти господа «обнаружили» труп, который им поднесли на блюдечке. Францу не хотелось, чтобы была установлена связь между этой смертью и адлонскими убийствами. С помощью Минны он стер все их отпечатки и обыскал мастерскую, проверяя, чтобы ничто, абсолютно ничто не могло связать покойницу с Минной фон Хассель или какой-нибудь женщиной из «Вильгельм-клуба». Он ничего не нашел. Тем лучше. Тем хуже. Но он не терял надежды, что в Крипо сумет найти какую-то деталь, которая может быть ему полезна. Поэтому и попросил Хёлма приглядывать за расследованием — Динамо знал всех. — Ты позвонил своим приятелям в Крипо? — У них пусто. Но эти парни ни на что не годятся. Бивен был не согласен. Полицейских офицеров просто отставили в сторону. В таком государстве, как рейх, где сама мысль о гражданском убийстве не имела права на существование, не было нужды в уголовной полиции, которая, кстати, теперь стала лишь тенью того, чем была. Начиная с 1933 года ее ряды наводнили нацисты и теперь занимались только тем, что преследовали невиновных. Бивен оставил два альбома себе, а один отдал Хёлму, объяснив, о чем идет речь, прежде чем отправить подручного в соседний кабинет сверять имена солдат с теми, которые найдутся в архивах intra-muros. Если в гестапо действительно имелись досье на всех, будет что-то и на этих парней. Оставшись один, Франц рухнул в свое кресло, совершенно измотанный. Вторая половина дня промелькнула так быстро, что у него не хватило времени, чтобы задуматься о невероятном стечении обстоятельств, которым сегодня было отмечено расследование. Минна фон Хассель, докторша, занимавшаяся его отцом, дала ему новый след. Это было поразительно, и Бивен, по натуре суеверный, видел тут нечто большее, чем совпадение: руку судьбы. Прав ли он, решив работать в связке с двумя психиатрами, которые терпеть не могут друг друга? Время покажет. Эта часть расследования была подпольной, и в любом случае никто никогда не узнает, что он обратился за помощью к кому-то вне стен гестапо. Его мысли на несколько секунд задержались на Минне, неожиданно оказавшейся деятельной и блистательной. Его это не удивляло, но он склонялся к точке зрения Крауса: с какой стати богачке и баронессе, умной и получившей прекрасное медицинское образование, хоронить себя в такой гиблой дыре, как Брангбо? Последняя мысль напомнила ему об отце и списке, о котором говорила Минна. Эрнст Менгерхаузен. Замок Графенек. Он совершенно забыл про первую проблему. Что он за паршивый сын… Бивен вытянул ногу и несколько раз ударил каблуком в перегородку. Через несколько секунд на пороге кабинета материализовался Динамо. — Что случилось? — Ты что-нибудь выяснил про Эрнста Менгерхаузена? — Кто это? — Медик, про которого я говорил тебе сегодня днем. Гинеколог. — Времени не было. — Займись этим немедленно! У нас наверняка на него что-нибудь есть. Хёлм заворчал: — Ты уж определись, мне заниматься твоими уродами или твоим медиком? — Динамо, открою тебе тайну: у мозга два полушария. — Точно, а у меня еще и парочка в штанах. 52 Родители Минны построили себе особняк в квартале Далем, в округе Целендорф, на западе Берлина. Район и университетский, и жилой, где с 1933 года повеял мощный ветер перемен: все богатые евреи оттуда были изгнаны, а их место заняли известные деятели нацистского мира. Мартин Борман, Генрих Гиммлер, Лени Рифеншталь…[95] Фон Хассели, не дожидаясь перемен, построили в двадцатых годах свой «храм» согласно заповедям Баухауса[96]. Как настоящие интеллектуалы-революционеры, они очень рано заинтересовались этими гениальными архитекторами, решившими покончить с фигурными тортами в вильгельмовском стиле. Фон Хассели не сумели заполучить самих «мэтров», Вальтера Гропиуса или Людвига Мис ван дер Роэ, слишком занятых развитием своей школы, зато наняли одного из их учеников. Архитектор воздвиг среди сосен и берез здание из армированного бетона. Кирпичная отделка, огромные оконные проемы, заасфальтированные крыши-террасы: великолепие и чистота линий. Таким образом Минна оказалась обитательницей виллы в entartet стиле (дегенеративном) и теперь одиноко бродила в обстановке, больше подходящей для призраков: вся мебель — шедевры, принадлежащие Мис ван дер Роэ или Вильгельму Вагенфельду, — была закрыта белыми чехлами, узоры тканей, придуманных Анни Альберс, покрывались плесенью, а окна с геометрическими формами Йозефа Альберса теперь напоминали тюремные решетки. Здесь неукоснительно следовали принципам Баухауса, а потому стены из железобетона были оставлены в их натуральном виде. Кстати, линии отличались бесхитростной простотой. Прощайте, флористические извивы. Забыты и ар-деко, и ар-нуво. Важны только форма, материал и цвет… В юности Минна боялась этого дома, но теперь чувствовала себя здесь хорошо, укрывшись в своем блиндаже, как соболь в дупле. Прежде чем отправиться в Новый Свет, родители дали ей строгие указания относительно содержания дома и даже оставили отдельный банковский счет на оплату прислуги. Минна поторопилась растратить эти деньги на различные наркотики и коньяк. Она рассчитала весь персонал и спокойно наблюдала, как все затягивается паутиной. Только Эдуард, дворецкий, еще боролся с подступающей разрухой. В любом случае Минна считала, что пребывает здесь временно. В один прекрасный день господа национал-социалисты обратят внимание, что вполне достойное пространство — более четырехсот квадратных метров жилой площади — в одном из самых роскошных кварталов Берлина практически свободно. Они разместят здесь какое-нибудь министерство или же администрацию. Пошла вон, пьянчужка! Выйдя из машины, Минна вздрогнула: в тени гаража неподвижно стоял высокий бледный человек. — Эдуард? Ты меня испугал. — Рад вас видеть, госпожа баронесса. Эдуард состоял на службе у фон Хасселей со времен царствования Вильгельма II, то есть являлся частью меблировки. С тех пор как вилла опустела, он все равно приходил каждый день, взяв на себя снабжение и хозяйство. — Я тоже, — сухо ответила она (его молчаливое присутствие сильно ее раздражало). Эдуард, всегда строго придерживающийся протокола, был облачен в белый пиджак с бабочкой на крахмальном воротнике — он напоминал ей официантов в шикарных барах, где она тусовалась столько вечеров, пока не начала новую жизнь, приняв назначение в Брангбо. Он держал в руках что-то вроде черных сеток, выглядевших на фоне его белого пиджака как скопление мух. — Что это? — спросила она. — Марля, госпожа баронесса, для ваших фар. Ее выдают в мэрии. Вы, конечно же, в курсе, что Германия этой ночью напала на Польшу. Объявлен комендантский час и затемнение. Отныне в Берлине больше не должно быть открытого света. И все фары должны быть приглушены. Эта простая деталь позволила ей осознать ситуацию: вполне возможно, что на голову Берлина посыплются бомбы с французских или английских самолетов. Она совершенно забыла про эту новость. Ну надо же! Минна оглядела дюжину канистр с бензином по двадцать литров каждая. — Горючее также нормировано, госпожа баронесса, — похоронно продолжил Эдуард. — В Берлине остались открытыми всего дюжина заправок, не больше. Я подумал, что следует иметь запас горючего. — Ты правильно сделал, — сказала она, чтобы доставить ему удовольствие. — Я также закупил электрические фонари и… — Хорошо, Эдуард, расскажешь мне об этом позже. Выходя из гаража, она заметила несколько противогазов, висящих на специальной стойке. И обратилась в бегство. Ей не хотелось, чтобы Эдуард, с его физиономией призрака и вещанием Кассандры, двинулся за ней по пятам. Не зажигая света, она прошла через гостиную и отправилась на кухню. Приготовила себе чай — коньяк еще немного подождет — в знаменитом круглом чайнике из жаростойкого стекла, произведении Вильгельма Вагенфельда. С этим огромным домом у нее было связано мало воспоминаний. Когда семья сюда въехала, Минна только-только начала учебу на медицинском факультете и бо́льшую часть времени проводила у себя в комнате за книгами. Только сейчас она открывала для себя эти необитаемые пространства, где эхо немного смягчалось пылью и все напоминало об ожидавшем ее мрачном будущем. С некоторыми шансами она умрет в этом святилище — или под бомбами, или от передоза эфира, или в этиловой коме. Когда чай заварился, она взяла прозрачный стеклянный шар и уселась на пол рядом (какая ирония!) с шезлонгом работы Мис ван дер Роэ — стоил, кажется, целое состояние, но нацисты с легким сердцем соорудили бы из него небольшой костер. Держа чашку обеими руками, словно пытаясь согреться, она изо всех сил призывала чудо, и оно почти сразу свершилось: ливень. Как раз то, что она любила в этом огромном доме больше всего: слушать, как по всему пространству растекается звук дождя, меняя ритмы и тональность, но всегда выдерживая главный мотив — жизни, плодородия, очищения. Она закрыла глаза. Дождь над Берлином… В такие моменты в ней возрождалась надежда. Сила жизни никуда не денется, давая новую энергию тем, кто выжил в это жуткое время, и сметая нацистский сброд. Это она и видела под закрытыми веками, на это и надеялась. Внезапно она осознала, что смерть Рут уже отдалилась как реальное событие, превратившись в один из элементов расследования среди прочих. Приходилось признаться хотя бы самой себе: это дознание возбуждало ее. Оно почти заслонило опасность, нависшую над Брангбо… Она отпила новый глоток — чай английский, то есть индийский, собранный на отрогах Гималаев, по нынешним временам стоивший дороже, чем французское вино. Опять-таки запоздало поняла, что была рада снова увидеть Симона Крауса. Маленького человечка, для которого рост стал таким наваждением, что он готов был отбросить все доводы разума, лишь бы стать повыше. Из тех, кто предпочтет носить подпяточники, вместо того чтобы написать фундаментальную книгу, хотя мог бы сделать это одной левой. Напомаженный недоносок, саркастичный и претенциозный, куривший одну за другой «Муратти» и носивший костюмы такого класса, какими не мог похвастаться и десяток берлинцев… Да, ее грела мысль искать убийцу бок о бок с ним, раз уж не получилось вместе вести психиатрические исследования. В сущности, выходило почти одно и то же, и она с радостью предвкушала работу на пару с этим блестящим умом. Конечно, она хотела найти убийцу Рут, но не меньше стремилась оказаться на высоте своего напарника, клоуна, который был не юродивым при короле, а королем юродивых. Она поднялась, сказав себе, что нужно встряхнуться. Как и всякий раз при наступлении ночи, она стояла на перепутье: работа или отключка, сосредоточение или дрейф по волнам… Коньяк еще подождет: на этот вечер у нее была другая программа. 53 Поднимаясь на второй этаж, она натолкнулась на свое отражение в зеркале. Ну и видок у нее… Вытянувшееся лицо, глаза, обведенные кругами чернее туши, а кожа, боже мой! Бледно-розовая, переходящая в серую, как пепел в щупальцах сумерек… Она поднялась в кладовку, заменявшую чердак. Без труда нашла ящики, где хранился ее личный архив — от первых девчачьих дневников до университетских конспектов. Нашла материалы по немецким убийцам, которые собрала для диссертации. Она тогда не вылезала из зданий суда, рылась в газетных подписках и психиатрических отчетах. Она достала странный обзор, относящийся к первым десятилетиям ХХ века в Германии. В тени Большой войны, считавшей трупы миллионами, существовало и немало других преступлений. Конечно, нападения и ограбления, но также и нечто вроде черных самородков: убийства, совершенные исключительно ради удовольствия или же в состоянии неодолимого порыва, — злодеяния психопатов. Среди них были свои звезды: Петер Кюртен, «Дюссельдорфский вампир», который в двадцатые годы убивал и насиловал детей и взрослых. Приговоренный к смерти (и казненный) в 1931 году, после того как признался в восьмидесяти убийствах и в том, что пил кровь своих жертв, он остался в памяти потомков благодаря вышедшему в том же году фильму Фрица Ланга «Господин Проклятый»[97], вдохновленного его преступлениями.