Чтобы не сидеть без дела (была суббота, и никаких пациентов не намечалось), Симон Краус решил поиграть в телохранителя Греты Филиц. После гонки с преследованием в Мейерс-Хофе и истерики Бивена в квартире Краппа Симон вернулся домой. Его неотступно преследовал образ убийцы в нацистской форме с черной вуалью на лице. Он принял душ, потом еще раз и еще… Все утро он пытался избавиться от этих картин. Преступник с изуродованным лицом, болтающийся на виселице Динамо, он сам, размахивающий люгером, готовый сеять вокруг себя смерть и разрушение… В одиннадцать утра Симон вернулся к любимой версии: даже если Альберт Хоффман/Йозеф Крапп действительно был тем самым убийцей, что делать с загадкой снов? Как объяснить, что убийца являлся своим жертвам в сновидениях? Вспомним о первой теории: Мраморный человек «отложился» в сознании Адлонских Дам, после того как те увидели похожий на него предмет или образ. Уже слишком поздно, чтобы спросить у Сюзанны, Маргарет или Лени, но Грета еще может вспомнить. А главное, она может провести его по Берлину и тем местам, где бывала, в поисках какой-нибудь указующей детали. Но Симон упустил одно существенное обстоятельство: Грета больше не выходила из дому. Еще накануне им с Бивеном удалось убедить ее, что она в смертельной опасности, вследствие чего молодая женщина решила забаррикадироваться у себя на вилле. В то же время Бивен приставил к ней двух церберов, которые рыскали у нее под окнами. Первый отказ Симон получил по телефону. Но не сдался и отправился к ней домой, в особняк недалеко от Ку’дам. — Пройтись по магазинам, — завопила Грета, — когда за мной охотится убийца? Я же уже сказала тебе «нет»! — Нас будут защищать два твоих телохранителя. Ты ничем не рискуешь. — Зачем тебе это надо? Симон взял ее руки, они были очень горячими. Температура, наверное. — Я уверен, что, прежде чем он тебе приснился, ты где-то увидела Мраморного человека в действительности. — Ну и что? — Чтобы отыскать его, мы должны пройтись по тем местам, где ты обычно бываешь, и… — Mein Gott… Она поднесла руки к лицу, как будто слов Симона было достаточно, чтобы напомнить ей об ужасе происходящего. — Тебе это пойдет на пользу, — продолжал настаивать он. — Не можешь же ты целыми днями сидеть здесь взаперти. — Мой муж никогда этого не позволит. — А твой муж вдруг получил право голоса? Грета невольно рассмеялась: — Подожди меня минутку. Симон прождал добрых полчаса, но оно того стоило. Грета переменилась с головы до пят. Платье из розового крепа для послеполуденных выходов в город, креп-жоржетовый вышитый ажурный воротничок, открытые парусиновые туфельки с завязками на щиколотке. Для потенциальной жертвы она выглядела сногсшибательно. В машине молодая женщина тихо проговорила: — Я всю ночь не спала. Вчера вечером мне позвонил Гиммлер. — Генрих Гиммлер? — А ты знаешь каких-нибудь других? Он друг моего мужа. — И что он тебе сказал? — Он звонил, чтобы меня успокоить. По его словам, дело под контролем. Задействованы все полицейские службы рейха. Но он тоже посоветовал мне проявлять осторожность. Если Симон нуждался в подтверждении, то этот звонок им и был: адлонским делом были крайне обеспокоены на самом высоком государственном уровне. Как ни парадоксально, но именно поэтому Бивен вел свое расследование на самом низшем уровне из всех возможных: привлекая штатских, не имеющих никакого звания. — Куда мы едем? — спросил Симон. — К парикмахеру. Он не скрыл удивления. — Ты же хотел объехать места, где я побывала, разве не так? После парикмахерского салона они отправились по большим магазинам, потом к продавцу брецелей. Они исколесили весь центр Берлина, Симон все внимательно осматривал, не пропуская ни одной витрины, ни одного закоулка торговой галереи, ни одной афишной тумбы… Ни картинки, ни силуэта, хоть отдаленно напоминающего Мраморного человека… — Что теперь? — Маникюр. Симон и не ожидал культурной программы, но все же… Он хорошо изучил Грету. Она была его пациенткой вот уже четыре года, и он с ней время от времени спал под предлогом необходимости «разрубить последние гордиевы узлы ее неврозов». По крайней мере, под таким соусом он ей это подносил. Он знал, что молодая женщина умна, но животным умом, применяемым к мелочам, из которых состоят повседневная жизнь и человеческие взаимоотношения. Грета бывала очень проницательна, когда требовалось вывести кого-то на чистую воду. В остальном она была почти безграмотна. За это он ее и любил. Интеллектуалы вроде него часто устают от самих себя и собственных разглагольствований. Встречая зверушку вроде Греты, идеально вписавшуюся в свою среду обитания, он смаковал ее простоту и непосредственность, не нуждавшиеся в многословных рассуждениях. — Тебе нравится? — Она протягивала ему ладони с изящными коготками, покрытыми лаком. — Великолепно. Он был искренен. Грета ухаживала за своей красотой, как солдат готовит оружие к бою, и была права. Вообще-то, Бивен тоже наверняка каждый вечер разбирает свой люгер и чистит каждую деталь. Они вместе сели в машину, и водитель, молчаливый, как «бардачок», тронулся с места. — Что у нас следующее? И впрямь взбодрившаяся Грета сделала вид, что задумалась. — Хм… Мой день подходит к концу. — Где обычно ты делаешь последнюю остановку? — Кафе «Кранцлер». 68 Расположенное на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе, кафе «Кранцлер» было одним из самых популярных в Берлине, и Симона удивило, что Грете оно нравится, — слишком заурядное для члена «Вильгельм-клуба». А вот Симон любил это место — за светящуюся вывеску, за округлые буквы на фоне вертикальных полосок. Ему виделось в этом обещание радости и легкости, несмотря на развевающиеся поверх вечные стяги со свастикой. Они устроились на террасе, и Симон умиротворенно наблюдал, как по проспекту катятся прохожие, будто камешки по дну реки. Логично было бы предположить, что в тени всех этих орлов, свастик и колонн в форме виселиц берлинцы будут красться вдоль стен с бескровными лицами. Ничуть не бывало. Вокруг все горланили, в сумерках раздавались взрывы хохота под стук чокающихся тяжелых кружек и беззаботные выкрики Prost![113] Казалось, вся терраса пьет лето долгими глотками света. Солдаты расхаживали туда-сюда, проезжали груженные военным скарбом фургоны, но вместо того, чтобы вгонять в тоску этот маленький мирок, знаки войны вроде бы успокаивали берлинцев. Ведь порядок-то установлен. И все эти винтовки, равно как и черные, зеленые, серые мундиры их защищают. А дальше будь что будет. — Уж лучше сидеть дома, чем таскать с собой такую похоронную физиономию, — бросила Грета. — Прости? — Из тебя и слова не выдавишь. — Извини. — О чем ты думаешь? — О том, что я только время потерял. Она с надменным видом глянула на свои ногти. — Мило. — Я хотел сказать, с точки зрения расследования.