— А ты теперь следователь? И чего ты ждал? Что из какой-нибудь подворотни вынырнет парень из моего сна? — Ты уверена, что за последние недели нигде больше не бывала? — Сожалею, что так мало развлекалась. — Подумай хорошенько. Парикмахерские, магазины — ты уверена, что вы все туда ходили? — Более-менее. У нас общие привычки, но у каждой есть свои предпочтения. Я тебя водила в обязательные места. Она отпила глоток «Лёвенброй» — прогулка подняла ей настроение, она вроде больше не боялась убийцы и даже не вспоминала об убитых подругах. — Мне пора. Гюнтер не любит, когда он возвращается, а меня нет дома. Симон без возражений поднялся, бросив на стол несколько марок. — Я тебя здесь оставлю, — устало предупредил он. — Вернусь домой пешком. — Хочешь, пройдемся по Липовой аллее? — С какой стати? — Потому что мы всегда так возвращаемся. Психиатр пожал плечами: — Если хочешь. Они двинулись в путь вместе с телохранителями, идущими следом, — в конце концов оба просто про них забыли. Липовая аллея была неузнаваема. Когда-то это была пыльная улица с кучей грязных витрин по обеим сторонам, обшарпанными столбами и лепниной в духе псевдо-Возрождения. Местечко производило впечатление подозрительного, как будто вы попали в поддельную пещеру Али-Бабы. Все подверглось полному обновлению. Застекленные проемы сияли безукоризненной чистотой. Мраморная отделка давала глазу отдохнуть от слишком яркого освещения витрин. Бульвар стал чем-то вроде сверкающего Зеркального дворца, испускающего бесчисленные отблески. Вдруг он ее увидел. В витрине какой-то лавочки, где продавались киноафиши, Симон заметил одну, к научно-фантастическому фильму «Der Geist des Weltraums» («Космический призрак») с Куртом Штайнхоффом[114] в главной роли. Профиль знаменитого актера красовался на фоне монстра в зеленоватом шлеме, похожем на нарисованную Симоном маску. Он был уверен, что не ошибся. Адлонские Дамы проходили здесь, и им тоже попался на глаза «космический призрак». Его шлем, выпуклый, как у летчика, с горизонтальной щелью, казался вырезанным из ценного мрамора, а низ лица, насколько можно было разглядеть, представлял собой нечто малопривлекательное: черные губы, широкие и толстые, как темный фрукт, и похожая на клещи челюсть, своей жесткостью словно продолжающая минеральную твердость шлема. Симон схватил Грету за руку: — Посмотри на эту афишу. Ничего не напоминает? — Mein Gott… — прошептала та. — Это он… человек из моего сна! — Ты не помнишь, видела ли ты его раньше? — Нет. Симон огляделся вокруг. Мужской портной. Зоомагазин, где торгуют птицами. Продавец трубок. Чуть дальше вход в Музей анатомии, ставший несколько лет назад Музеем сверхчеловека. Кафешка, предлагающая сосиски и пиво в розлив. Книжный магазин, кажется специализирующийся на старинных изданиях… Может, убийца работает в одном из этих заведений? Курьер? Охранник? Нацистский офицер, чья контора где-то неподалеку? В любом случае он тоже видел эту афишу. И конечно же, видел, что адлонские красотки тоже ее видели… Неужели Йозеф Крапп? — Подожди меня, — приказал он Грете. Он зашел в лавочку и купил афишу, с невинным видом расспрашивая продавца. Это единственный экземпляр? А много других таких продали? Кто-нибудь интересовался этим фильмом или этой картинкой? Торговец рассеянно отвечал — и его ответы были еще рассеяннее. «Der Geist des Weltraums» был фильмом категории «Б», вышедшим в 1932-м. Не имевшая продолжения попытка немецкого кино вторгнуться в область научной фантастики. Он, продавец, выставил эту афишу, потому что, на его вкус, она лучше, чем сам полнометражный фильм, — она по крайней мере действительно будит воображение. Симон был согласен. Она, можно сказать, «разбудила воображение» сверх всякого ожидания. Пока продавец сворачивал маленькую копию (сантиметров семьдесят на сорок), Симон беспрестанно озирался. У него было ощущение, будто он крадет священный предмет, похищает золотое руно. Позади деревянного прилавка висело большое зеркало. Симон видел в нем Грету, ожидавшую его снаружи, безразличных зевак… Он искал какой-нибудь силуэт, взгляд. Представлял себе настороженного убийцу, с ужасом наблюдающего, как уносят его фетиш. Вдруг он заметил прислонившегося к отделанной искусственным мрамором колонне мужчину, следящего за ним из-под надвинутой шляпы. На том был длинный кожаный плащ, что служило опознавательным знаком: гестапо. Бивен посадил на хвост Грете еще одного телохранителя? Нет, человек не интересовался красавицей-берлинкой, стоявшей всего в нескольких метрах от него. Он не моргая уставился на Симона в его фланелевом костюме. Слежка велась за ним. 69 — Я ничего не понял в твоем досье. С волнистой челкой, закрученными усами и сутулой спиной Грюнвальд принадлежал другой эпохе. К тому же он любил принимать позу прусского офицера, закладывая руки за спину, опираясь на правую ногу и согнув другую. В высоких лакированных сапогах он напоминал кавалериста времен Франко-прусской войны, оставившего свою лошадь снаружи, чтобы покрасоваться при дворе Вильгельма II. Внешне гауптштурмфюрер ничем не походил на нациста. Преступное безумие буйно цвело только у него в голове. А вот там — да, он, без сомнений, душой и сердцем принадлежал Коричневому дому. Он был одним из самых жестоких офицеров гестапо — а за такой знак отличия шла суровая борьба. Это ему, например, гестапо было обязано первыми экспериментальными пытками с применением электричества. А еще он любил во время своих сеансов ставить шлягеры кабаре. — Потрудись-ка объяснить. Напрасный труд. Начать с того, что интеллект Грюнвальда куда ниже плинтуса. И потом, само досье представляло собой малоубедительную подборку разрозненных деталей: фрагменты из расследования Макса Винера, стандартные перепроверки гестапо, секретные сообщения блокляйтеров, свидетельские показания, не представляющие никакого интереса. Главного там не было. Главным втихую занимались Бивен, Минна и Симон. Главным было все то, чего Бивен не мог сказать и что привело его со товарищи этим утром в Мейерс-Хоф. — А ты меня спроси, — примирительно бросил он. — И я тебе объясню. Грюнвальд соизволил взять двумя пальцами папку за тканевый корешок и презрительно уронить ее на стол. — У меня только один вопрос: с чего ты взял, что Йозеф Крапп наш убийца? Это «наш» не оставляло сомнений: Грюнвальд поднялся на борт. И даже, не исключено, устроился за штурвалом. Бивен терпеливо объяснил — или попытался объяснить, — что вел параллельное расследование, связанное с фетишистами обуви. И Йозеф Крапп оказался во главе взвода. — Да ну? А я ничего про это не читал. — Я держу важные улики в надежном месте. — Ты что несешь? Ничего надежнее штаб-квартиры гестапо быть не может. Чтобы покончить с этой тягомотиной, Бивен решил его припугнуть: — А ты задавался вопросом, что случилось с Максом Винером, тем Kriminalinspektor[115], которому сначала поручили расследование? — Его уволили. Парни из Крипо сплошь ничтожества. — Винер был одним из лучших сотрудников. Его не уволили. Он исчез. Усы Грюнвальда дрогнули. — Мне сказали, что его перевели. — Да, на шесть футов под землю. Гауптштурмфюрер выдержал удар. В гестапо все сидели даже не в катапультируемом кресле, а скорее на собственной могиле. — Винер умер, потому что завалил расследование. Рейх не любит просерщиков. — А мне кажется, что все было как раз наоборот. Грюнвальд, который точно не изобретал шнапса, поежился, словно форма вдруг стала ему тесна. Он не любил такой способ выражаться. Всякие парадоксы, загадки… — Винер умер, потому что докопался до того, до чего не следовало. — Ты хочешь сказать, что, если мы преуспеем, нас тоже пустят на удобрения? — Именно такого исхода мне и хотелось бы избежать, но эта игра что так что этак в одни ворота. Если провалим дело, нас ждет концлагерь. А если раскроем — картофельное поле. Грюнвальд молчал. Его усы описали надо ртом полумесяц, как рога молодой коровы. Ему не хватало только монокля. — А ты хоть догадываешься, в чем именно вся опасность? — Нет. Но где-то там кроется настоящий скандал. Скандал, который мы не должны вызвать.