Хорошо. Светло-серые льняные брюки. Удлиненный льняной пиджак. Рубашка цвета фуксии, которую она еще ни разу не надевала. Лучше? Да. Серьги? Простые гвоздики. На улице послышался рев, с которым Том, как обычно, сделал эффектный финальный разворот на своем мотоцикле. Рев затих. Она услышала металлический лязг опустившейся на асфальт подножки. Всего шесть. У нее еще почти два часа — слишком рано оделась. Хелен села на край кровати. Она была возбуждена. Взбудоражена. Она нервничала, но в этом было что-то приятное, какое-то предвкушение. А теперь — как будто упала температура. Ей было нехорошо. Тревожно. Страшно. Какой абсурд. А потом она уже не чувствовала ничего, кроме выматывающей усталости: она уже не представляла, как наберется сил для того, чтобы встать с кровати. Хлопнула дверь на кухню. Она услышала, как Том бросил свой шлем и тяжелые кожаные перчатки на пол. Бледно-серый лен. Новая рубашка цвета фуксии. Она даже сделала себе прическу. Ей хотелось лечь в свою постель и спать, спать, спать… Еще через пару минут она поднялась наверх. — О, хороший выбор, мам, — сказала Элизабет, оторвавшись от своего учебника по французскому. Том, как и всегда после возвращения домой, стоял около тостера. Том. Он говорил, что относится к этому «нормально». Что все «в порядке». Но Хелен до сих пор сомневалась. Хотя бы насчет Элизабет ей переживать точно не стоило — именно дочь изначально и подтолкнула ее к этому. «Прошло уже шесть лет после смерти папы. Мы не останемся здесь надолго. Тебе нужно заняться своей жизнью, мам». Но сейчас она уловила на лице Тома выражение, которое противоречило тому, что он говорил. Что все «в порядке». «Нормально». — Я думал, ты встречаешься с этим парнем только в восемь. — В полвосьмого. — Неважно. Том намазал чуть ли не полпачки масла и огромную ложку «Мармайта»[1] на четыре куска хлеба. Кухню осветило вечернее солнце. Стало теплее. Французские книги Элизабет. Ручки. Маркеры. Открытая банка «Мармайта» на столе. Запах свежих тостов. И моторного масла. — Я не могу пойти, — сказала Хелен. — Я не могу. О чем я думаю? — О господи, только не надо опять, мы же уже все это проходили. Том, скажи ей, поддержи меня, ну? Том пожал плечами. Его сестра раздраженно фыркнула. Заложила карандашом свою «Евгению Гранде». — Ладно, давай еще раз. Это волнение перед первым свиданием или что? Волнение перед первым свиданием? Как можно было вообще описать словами те чувства, которые она испытывала, сидя за кухонным столом в светло-сером льняном костюме, ни разу не надеванной рубашке цвета фуксии, по меньшей мере за час до назначенного времени? Это было пару месяцев назад, во время прогулки с Матли на Холме, когда Элизабет заявила: — Мне кажется, ты не общаешься с людьми. Хелен сначала не поняла. Работая в аптеке, она общалась с людьми каждый день. — Я имею в виду не это. — Элизабет села и прислонилась спиной к Камню Верна. Был июль. Матли лежала на земле и тяжело дышала, высунув язык. Хелен задумалась и осталась стоять, глядя сверху на Лаффертон, чтобы не смотреть на свою дочь. Она чувствовала приближение чего-то важного или каких-то изменений в своей жизни, но она не знала, чего или каких. И это ее беспокоило. — Мам, ты не думала, что ты можешь… ну, встретиться с кем-нибудь — я имею в виду, с кем-нибудь новым. После папы. Сядь, у меня уже шею сводит. Хелен села на сухую траву. Элизабет смотрела прямо на нее. Она всегда была такая. Хелен помнила ночь, когда она родилась: Лиззи посмотрела на нее с таким же прямым, бескомпромиссным выражением, хотя новорожденные дети вообще не должны фокусироваться. Она глядела так же в раннем детстве, когда задавала вопросы. Этот прямой взгляд голубых глаз, который держал тебя и не отпускал. И вот теперь — снова он. — Я окажусь в Кембридже, не успеешь ты оглянуться — будем надеяться. Том уедет со своими психами-друзьями. — А я останусь совсем одна и не смогу себя обслуживать, ты это имеешь в виду. — Не совсем. — А что тогда? — Меня волнует, что ты что-то упускаешь. У тебя должен быть кто-нибудь. — Я не хочу снова замуж. — Откуда ты знаешь? Ты можешь не хотеть этого теоретически… пока не встретишь кого-то. — Ну а кто сказал, что встречу? — Если не будешь целыми днями торчать в своем закутке без окон в окружении горы таблеток — встретишь. — Мне нравится моя работа. — Не в этом дело. Слушай, я просто думаю, что тебе нужно занять более активную позицию по этому вопросу. — Нет никакого «этого вопроса». Пойдем, Матли слишком жарко. И мне тоже. Она встала. Но когда вслед за ней встала Лиззи, он никуда не делся — этот взгляд. Никак не отпускал ее. Хелен развернулась и зашагала вниз по Холму так быстро, что чуть не поскользнулась на каменистой дорожке. * * * Она не хотела думать об этом. И не собиралась. Она была совершенно довольна жизнью. Она встретила Терри, когда ей было двадцать три, вышла за него через год, родила детей и была счастлива. Когда Тому исполнилось шесть, она снова вышла на работу, на полставки. Все было великолепно. Когда Терри диагностировали злокачественную меланому, ей сказали, что у него есть еще пара лет, может, больше. У него было четыре месяца. Любые отношения с любым другим мужчиной казались тогда — и сейчас — немыслимыми. Когда она шла по дорожке последние несколько ярдов, она осознала, что была зла; зла и в какой-то панике. — Я думаю… — начала Лиззи, поравнявшись с ней. — Ну а я нет. Не надо. Это не тот разговор, который я сейчас готова с тобой вести. Она сказала это достаточно резко, но Лиззи просто остановила на ней свой внимательный взгляд на несколько секунд и ничего не ответила. Через два дня по почте пришла брошюра: «Меня зовут Лора Брук. Я управляю Агентством Лоры Брук для мужчин и женщин, которые хотят встретить партнера, отобранного для них вручную. Я не верю, что людей может свести компьютер. Я действую как друг. Я работаю только с клиентами, с которыми, как мне кажется, я могу преуспеть, и представляю клиентов друг другу только после подробного интервью и индивидуального рассмотрения. Я отдаю клиентам все свое время и профессионализм, чтобы они смогли найти…» Она выбросила брошюру в мусорное ведро. На следующий день, у парикмахера, она с неприятным удивлением поймала себя на мыслях о том, не могут ли люди действительно удачно познакомиться через агентство или интернет, и что, может быть, все это не одно большое надувательство, как она всегда считала? В брачные агентства ходят тоскующие люди — тоскующие или дурные. Она могла понять — пойти куда-то, если ты, например, новый человек в городе, которому сложно завести друзей: в клуб, в спортивную секцию, на вечерние занятия. Но одно дело дружба, а это — совершенно другое. У нее были друзья. Чего у нее не было — так это времени, чтобы проводить его с ними. Ей было сорок шесть. К тому времени, как ей будет пятьдесят, Элизабет и Том уже покинут родной дом. У нее будет ее работа, и появится больше времени для друзей. У нее будет хор св. Михаила, а еще она может присоединиться к Актерской студии Лаффертона. Может пойти куда-нибудь волонтером. Терри невозможно заменить. Его смерть опустошила ее, и она до сих пор чувствовала себя как человек, потерявший конечность. Ничто никогда этого не изменит. И никто. — Я не пойду, — говорила она теперь. — Я не могу. — Можешь, и пойдешь, даже если мне придется тебя вытолкать. — Элизабет… — Один раз, сказала ты, только один раз, и только если кто-то покажется действительно достойным. И он достоин. Мы все согласились. Том, мы разве не согласились? Том поднял руки вверх. — Не впутывайте меня в это, ладно? — сказал он, вылетая из комнаты. — Ему это не нравится, — сказала Хелен. — Ему не нравится ничего, что не относится к его собственному странноватому мирку. Не обращай на него внимания. — Почему ты подталкиваешь меня к тому, чего я не хочу?