— На самом деле два месяца назад. Тридцатишестилетний мужчина, под два метра ростом, загорелый и подтянутый, пловец, водитель, один из австралийских фанатов спорта на открытом воздухе. — Ну, в таком случае вы знаете, что во многих случаях мы можем провести операцию, чтобы снизить давление. — Зависит от расположения опухоли. — Тут это кажется возможным. — В этом нет смысла. — Вы перестанете так говорить, когда головные боли усилятся, что может произойти теперь в любой момент. Мы также предложим вам максимальное количество сеансов радиотерапии — скажем, десять. Это на какое-то время ослабит симптомы. Я запишу вас, чтобы вы начали на следующей неделе. Мы должны взять ситуацию под контроль. Ждать тут нельзя. Она поднялась со стула. Пока она вставала, Крис повернулся и посмотрел на Кэт так, будто хотел ей что-то сказать, но вместо этого его внезапно вывернуло наизнанку. На парковке он сказал ей: — Помни. Кэт больше ничего не надо было говорить: — Крис, не проси меня. Я сделаю все, чтобы помочь тебе пройти через это. — Кроме того, что я хочу. — Ты не можешь просить свою жену или любого другого человека убить тебя — я не могу, не буду, и ты не должен даже задумываться об этом, что бы с тобой ни происходило. Я больше не хочу разговаривать на эту тему. Он сидел рядом с ней, не говоря ни слова, всю дорогу домой. «Господи, — молилась про себя Кэт, — вытащи нас из всего этого». Она сделала яичный салат и кофе, накрыла стол на террасе. Было тепло, как в июне, осы нагло кружили над их тарелками, но дикая слива в дальнем конце сада уже начала краснеть, горя на солнце. Серый пони иноходью пробежался по загону и остановился у ближайшей ограды. Крис сказал: — Я никогда не понимал, когда пациенты говорили: «Я не могу этого осознать. Я до сих пор этого не осознал». А теперь понимаю, потому что тоже не могу. — Да. Он положил вилку. — Подскажи мне, что делать, Кэт. Она потянулась к его руке. Ощущение от прикосновения к его коже, к его плоти и костям, чувство безусловного узнавания, с которым она взяла руку этого человека, смутили ее. Она подумала о ней как о руке умирающего, о руке, которую ей не стоит так сильно любить, потому что ее могут отнять у нее. Это было невообразимо. — Я думаю, тебе надо делать, что она говорит. Она вела себя как сука. Она должна сидеть в лаборатории, а не общаться с людьми — одному богу известно, как себя с ней чувствуют другие пациенты, которые и так в шоке не только от того, что с ними может произойти, но и от всего этого медицинского жаргона и разных процедур. Ей нельзя разрешать разговаривать с пациентами до конца ее жизни. Но она права. И ты должен делать то, что она говорит. Ты и сам знаешь это. — А есть ли в этом смысл? Сколько это будет длиться — шесть месяцев? Максимум. Хочу ли я потратить это время на восстановление после операции на мозге, при этом еще мучаясь от последствий лучевой терапии? Не уверен. — Он казался бесконечно утомленным даже на данном этапе. Слишком усталым, чтобы беспокоиться обо всем этом. — Да. Им нужно сделать биопсию. Они могут уменьшить размер опухоли. — Чтобы выиграть мне время. — А что плохого во времени? — О, с моей позиции совершенно ничего. — Операция и радиотерапия выиграют тебе время — и хорошее время, Крис. Может быть, много времени. А если биопсия окажется хорошей… — Не окажется. Никогда не оказывается. — Ерунда, и ты знаешь это. — Правда? Что мы, врачи, говорим? Слушайте пациентов, они дадут вам диагноз. Так что слушай меня. Она погладила пальцами его руку, запоминая эти ощущения. А потом спросила: — Почему ты не сказал мне? — Не было смысла. — Крис, я твоя жена. — Ты бы все равно это узнала. Зачем было портить последние воспоминания об Австралии, зачем было сваливать на тебя все это раньше, чем это стало неизбежно? Она посмотрела на него. Русые волосы. Карие глаза. Длинный нос. Широкий рот. Прижатые уши. Не красавчик. Не урод. Не лицо, которое сразу различишь в толпе. Не лицо, увидев которое уже никогда не позабудешь. Лицо Криса. Он поднял ее руку и прижал к своей щеке. — Дело, — сказал он, — не только в том, что я не хочу оставлять тебя и не хочу оставлять детей. Не хочу пропустить то, как они взрослеют. Не хочу быть не здесь и не делать того, что мы делаем в этом доме. Дело… даже не в том, что я не хочу умирать. Она почувствовала щетину на его щеке. Она подумала, что если сосредоточится, то может даже почувствовать, как кровь бежит под его кожей. Она ничего не говорила. Ждала. Что бы это ни было, он должен сказать это. Рассказать ей. Что бы это ни было. Но он молчал. Он подержал ее руку у своего лица еще немного, а потом отпустил ее, поднялся и побрел через сад к загону. Кэт наблюдала и, глядя на него, заметила, что его походка стала странной, заваливающейся и слегка неуверенной. Она закрыла глаза, зная, почему это так, и слишком боясь смотреть на это дальше. Двадцать семь Парк отеля спускался к реке. Через нее был перекинут небольшой деревянный мостик, рядом росли ивы, и почти все здесь фотографировались: жених и невеста романтично стоят рядом, над ними склоняются ветви ив, а внизу блестит вода. Фотографы умело играли с тенями и бликами. Жених мог приподнять ветку ивы, чтобы невеста прошла под ней. А еще они могли взяться за руки и перегнуться через перила, глядя на бегущую реку. Это был беспроигрышный вариант. Эми Финлэйсон, эвент-менеджер и координатор свадеб отеля Риверсайд, стояла на лужайке и наблюдала, как ее команда воздвигает шатер для завтрашнего торжества. Двойные двери столовой будут открыты, дальше гости смогут спуститься по небольшой каменной лестнице в несколько ступеней и сразу очутиться у входа в шатер. Если повезет, они откроют шатер и с другой стороны, чтобы была видна лужайка, ведущая к реке, куда можно будет спуститься позже. В этот раз будут фейерверки, в десять часов. Ее команда установит их рядом с конюшнями. В этом году она заслужила свои чаевые и бонусы. Люди были щедры, если свадьба удавалась, и не скупились на благодарности. В конце октября она собиралась отправиться в отпуск в Канаду. — Я тебя не понимаю, — говорил ей менеджер. — Почему ты не поедешь куда-нибудь, где есть солнце и пляжи? На Маврикий, например? — Потому что Маврикий значит одно, — сказала Эми. — Чертовы свадьбы. * * * С того места, где он стоял, спрятавшись за толстым ивовым пнем, ему открывался отличный вид — девушка, раздающая указания, рабочие, устанавливающие шатер. Обзор был великолепный. На всю лужайку, внутреннюю часть тента и французские окна. Он внимательно огляделся вокруг. За ним был деревянный забор и поле. Он мог бы легко через него перелезть, но все поле целиком просматривалось из отеля. Тропинка за рекой тоже просматривалась и была слишком заметной. Только если он побежит налево, у него появится возможность уйти незамеченным, но и это было рискованно, потому что между деревьями и оградами, которые могли бы прикрыть его, были довольно большие промежутки. К тому же пришлось бы еще очень долго идти до дороги. Слишком долго. Затаиться где-нибудь на время тоже не представлялось возможным. Нет. Так они точно смогут определить, откуда были выстрелы. Патрульные машины окажутся на месте мгновенно, тем более теперь. У него не было шанса. Если только… Он улыбнулся. Если только. Это было настолько очевидно, что он мог бы додуматься до этого и в десять лет. «Что же тебя остановило?» — подумал он. Элисон мечтала о шатре — его внутреннее убранство рисовалось в ее воображении годами. Розовые и белые ленты, обмотанные вокруг центрального столба, розовые и белые полотна и охапки цветов. Все это прибыло еще за неделю. Стоило целое состояние. Платила ее мать. Платила за грандиозную свадьбу. Это было то, чего она хотела, а он всегда соглашался с тем, чего она хотела. Элисон. Он ехал домой, чувствуя в себе искры ярости, которые постоянно тлели, а иногда снова разгорались и пылали страшным огнем. Когда что-то напоминало ему, у него сбивалось дыхание. В груди начинало теснить. Даже зрение иногда искажалось, немного затуманиваясь. Элисон. Он отогнал машину и запер ее в гараже, а потом снова вышел в город и прогулялся до паба в четверти мили от дома, которому он отдавал предпочтение, потому что там всем было наплевать друг на друга и никто не хотел поболтать у стойки.