— Меня мутит, но есть хорошее лекарство от тошноты. Я устаю, ну и что дальше, мне никто не мешает лечь спать. Так что в целом да, я в порядке. «Почему? — думала Кэт, задергивая шторы, чтобы заглушить грозу. — Почему он не может со мной так разговаривать? Почему он мне не сказал? Почему он может говорить все это Саймону без всяких проблем, а мне нет? Я не понимаю, что здесь происходит, и меня это не устраивает. Мне больно». — Кофе? Она кивнула. — Как ваше преступление? — спросил Крис. Они болтали об этом так, как болтали всегда, не стесняясь друг друга, легко и непринужденно. И когда она слышала, как Крис смеется, выругивается, подкалывает ее брата, ей казалось, что ничего плохого на самом деле не случилось, все было хорошо, как и прежде. Ничего не изменилось. Только когда Саймон стал говорить о том, как в полиции все сходят с ума из-за этого стрелка, который где-то там расхаживает на свободе и планирует бог знает что делать дальше, она взглянула на Криса и увидела его лицо, худое и осунувшееся, и его странное, как будто озадаченное выражение. — Мы достигли переломного момента, под нашей ответственностью целая чертова ярмарка с кучей семей с детьми, у нас на носу королевская свадьба в соборе, и этот хренов стрелок обеспечил нам полный джекпот. Я редко теряю сон из-за чего-нибудь, но сейчас я просыпаюсь, не дожидаясь рассвета. Мы должны остановить его! — Он ударил ладонью по ручке кресла. — Мы должны взять его! Повисла недолгая тишина, а потом Крис спросил: — О чем ты говоришь? Какой стрелок? — Опухоль мозга влияет на твою память? — спокойно спросил Саймон. Кэт в ужасе замерла, ожидая, что Крис сейчас вспыхнет от ярости, как он делал по несколько раз на дню по гораздо, гораздо более мелким поводам. Но он только пожал плечами и сказал: — Очевидно. Вскоре после этого он пошел прилечь, от его лица отлила вся кровь, он был настолько изможден, что Кэт пришлось помочь ему умыться и раздеться. Он свернулся в своей постели и с тихим стоном заснул. — Ты сможешь остаться? — спросила она Саймона, который переключал каналы на телевизоре в маленькой комнате, когда она спустилась. — Никак не получится, но я выпью еще кофе. — Мы с Джудит собирались сводить детей на ярмарку, но теперь я сомневаюсь, насколько это безопасно. — Безопаснее некуда. У нас все под контролем. Даже не думай о снайпере, у тебя больше вероятность нарваться на карманника. — Надеюсь, ты прав. Положи уже этот чертов пульт. — Извини. Крис плохо выглядит, но, кажется, настрой у него бодрый. — Тебе кажется. — Что они говорят? Она пожала плечами. — Они не будут ничего говорить. Мы можем обсудить что-нибудь другое? — Зависит от того, что? — О, тебе не захочется, но ты меня выслушаешь. Две «Дж». Джудит Коннолли. Джейн Фитцрой. — Ничего не выйдет, старушка. Хочешь еще бокал вина? — Сядь. Но он уже вышел из комнаты. Она услышала, как наполняется чайник, льется в бокал вино, хлопают дверцы шкафов. Нет, подумала она, он снова вывернется, как обычно. И внезапно ей стало все равно. С нее было достаточно. Она устала. Пусть Саймон сам заботится и себе и думает об их отце что хочет. Он вернулся. — Скажи мне, что это за человек, который стреляет в людей без разбора? Он либо сумасшедший, либо очень обозленный. Но обозленный на что? Саймон испытующе посмотрел на нее. Выпил. Помолчал. «Нет, — подумала Кэт. — Ничего не выйдет, как ты и сказал». — Мы не знаем наверняка, что это один человек. — Что, два стрелка? — Такое может быть. Как говорится, полиция должна рассматривать все варианты. Я думаю, он один. Он может пользоваться винтовкой, он может пользоваться пистолетом. Он может стрелять с близкого расстояния, может с дальнего. Начальница хочет, чтобы мы пригласили профайлера. Я против, я считаю, что они бесполезны. Я могу составить профиль этого парня не хуже любого. Мужчина. Одиночка. Знаток оружия. Озлоблен на женщин — он убивает только молодых женщин. Умный. Организованный. Атлетичный. Хорошее зрение. Не выделяется в толпе. Местный — он хорошо знает округу. Психопат. С ясной головой — не на наркотиках, скорее всего, не пьет, или очень мало. Хорошо умеет заметать следы. Это элементарно, если знаешь как. А теперь иди, поймай его. — Что вы собираетесь делать? — Ждать, пока он оступится. Пытаться быть на шаг впереди — думать, как он. Вот это сложно. — Он покачал головой. — Ты такое обожаешь. — Да. Ты этого не слышала, но да… такое мне нравится. Я извращенная и испорченная натура? — Нет. Тебе интересно изучать человеческую природу и преодолевать сложности. — Точно. Пора мне идти. Господи, у меня это в голове не укладывается. Эта семья не заслуживает еще одной… — он остановился. — Смерти. Ты можешь это сказать. — Да… — Он заключил ее в свои объятия. — Он может поправиться? — Нет, — сказала Кэт, крепко прижавшись к нему на секунду. — Никаких шансов. — Она отстранилась от него, подошла к телевизору и выключила. Оглянулась. «Скажи это, — подумала она. — Скажи». — Не выкидывай все в трубу, Сай. Не прячься от своих чувств. Они могут никогда не вернуться снова. Но он развернулся, ничего ей не ответив, и она знала, что так он и сделает. Пятьдесят один Орган издал единственную ноту — сигнал, чтобы все обернулись и посмотрели. И, конечно, она была красавицей: Челси Фишер, самая красивая невеста за всю историю, как и каждая невеста. Ее мать хотела сама сшить платье, сказала, что покупать платье в обычном магазине — это пустая трата денег, но оно было не из обычного магазина, оно было дизайнерское, они с невесткой специально ездили в лондонский шоурум. Понадобилось четыре примерки. Неважно, сколько оно стоило, никому не обязательно это знать, особенно ее матери, и если даже за эту цену можно было обставить полкухни, то кого это волнует? Прямо сейчас — никого. Ни ее мать. Ни Эндрю, который становился то пунцовым, то белым как мел, когда смотрел на нее. Никого. Оно было тесное и облегало ее так, что она с трудом могла ходить, и еще было сужено книзу, и был длинный шлейф, как у русалки, и она вся переливалась — тоже как русалка; ткань являла собой какую-то невероятную, сияющую, сверкающую, мерцающую субстанцию, которая как будто слилась с ней, словно стала второй кожей. Топ был похож на чешую, обернутую вокруг ее талии, а руки оставались открытыми, только на плечах была легкая накидка, как будто из гусиного пуха. Она посмотрела на себя в зеркало, посмотрела на миниатюрную блестящую тиару, на пенящуюся вуаль, а потом упорхнула, стала порхать под руку с дядей Реем, потом пропорхнула мимо Линдси, Флика и маленькой Эми по узкому проходу, навстречу Энди и отцу Бреннеру, на лицах которых красовались широченные улыбки. Она пропорхнула мимо них всех, мимо шляпок и перьев, вуалеток и розового жоржета, лавандового крепа и черно-белых и фиолетовых галстуков. Она порхала. У матери Эндрю по лицу лились слезы. Она протянула руку, чтобы дотронуться до летящего шелка, и тонкого газа, и гусиного пуха, когда она плыла мимо. Порхала. Галстук Энди выглядел неаккуратно. Булавка съехала. Она хотела потянуться к нему и поправить, и ее руки затряслись, и мелкие гипсофилы по краям ее букета задрожали. Эндрю улыбался. Отец Бреннер весь сиял. Позади нее все гремело и скрипело, пока гости усаживались, но она порхала. Все еще порхала. Стоящая за ее спиной маленькая Эми зашептала, спрашивая, что ей делать дальше. Линдси зашептала ей в ответ. Энди дотронулся до своего галстука. Она продолжала порхать. Священник заставил их почувствовать себя единственными людьми на всем белом свете, и уж точно единственными, кого он когда-либо женил. Он посмотрел им в глаза и улыбнулся, а когда он произнес несколько слов от себя, все рассмеялись. «Как тепло», — подумала Челси. Это была очень теплая церемония, как будто они были в объятиях счастья и смеха, а потом, когда священник объявил их мужем и женой и они повернулись, они оказались в объятиях аплодисментов, которые звоном разнеслись по маленькой светлой церкви. То, что ее поразило больше всего, когда она крепко взяла Эндрю за руку и пошла вместе с ним по узкому проходу, — это как быстро все закончилось. Месяцы и недели подготовки, долгое планирование самой службы, белоснежные распечатанные открытки с серебряными лебедями, две репетиции — и вот все закончилось, пролетело, прошло, и теперь они женаты. Двери в дальнем конце церкви уже были открыты, и за ними она видела яркий свет солнца на белой свадебной машине. Они шли навстречу этому свету, и это было так, как если бы они шли навстречу своему светлому будущему. Все было правильно. За ее спиной Эми поскользнулась на полированном полу в своих новых ботиночках и чуть не упала, но люди вокруг успели ее подхватить, поставить на ноги и сказать, чтобы она перестала баловаться. Маленькая Эми со своей тряпичной куклой в руках, которая была одета в такой же наряд, как у нее. Несколько человек выглядывали из-за стены. Разбрасывать конфетти было запрещено, но сестра Эндрю удивила их пузырями — розовыми пузырями, которые выдували из проволочных рамочек, и эти розовые пузыри плавали в воздухе и тихо лопались, беззвучно опускались на волосы Челси и на ее платье, приземлялись на гравий и оставались на дорожке, переливаясь всеми цветами радуги и ловя солнечные лучи. Потом все вышли и столпились вместе, смеясь, и целуясь, и щелкая затворами камер, и размахивая перьями на шляпках, а несколько мужчин отошли на пару метров и зажгли сигареты. Позади Челси услышала несколько последних тактов на органе, и потом в церкви стало тихо. То, что произошло дальше, случилось настолько быстро, будто это был фильм на перемотке, так что потом никто ничего не смог толком вспомнить, и все вспоминали что-то совершенно разное. Челси была рядом с Эндрю, но он вышел вперед, и маленькая Эми попыталась протиснуться, чтобы оказаться на переднем плане, чтобы ее все видели и все ею восхищались и фотографировали, и кто-то дал ей бутылочку с пузырями и рамку, и она изо всех сил пыталась в нее дуть, но у нее ничего не получалась, и жидкость просто капала ей на платье и на гравий. Кто-то кричал: «Энди, повернись, подойди поближе к Челси… Энди, посмотри сюда… Челси, вот так» — а потом раздался рев проезжающего мимо мотоцикла. Мотоциклист… кто видел мотоциклиста? Да. Черная кожа, шлем… он притормозил и как будто бы собирался остановиться, но, когда он почти встал, он снова набрал скорость, и в этом промежутке, в эти ослепительные доли секунды, солнце сверкнуло на металле и — громкий хлопок, и вспышка, и пламя, и Эндрю резко развернулся, держась за свое плечо другой рукой. И Эми медленно, медленно упала на землю, и ее лицо и платье были залиты кровью, и кровь брызнула на гравий и вверх, на свадебное платье Челси. А люди кричали, кричали, и посреди этого крика мотоцикл с ревом умчался прочь, взвизгнув шинами и подняв облако пыли. Кто-то побежал. Пара мужчин, которые стояли у стены и курили. Они побежали вместе, в развевающихся пиджаках, по той дороге, в конце которой только что скрылся мотоциклист. Они бежали. На платье Челси оказалось так много крови Эми, что все подумали, что это ее собственная. Кто-то закричал: «Невесту застрелили… невесту застрелили…» Но это не Челси лежала на земле лицом вниз, держа в вытянутой руке тряпичную куклу. Рядом с Эми из бутылки медленно вытекала на гравий жидкость для мыльных пузырей, смешиваясь с только что пролитой кровью.