— Фил рассказал классу Джесси? Им принесли еду. Люк воткнул конец вилки в тесто, из которого вырвалось ароматное облако пара. — В этом нет ничего страшного, — сказал он. — Нет, есть. Из-за этого она тоже выглядит странной, хотя она не такая. — Я знаю, что не такая. И все знают. И какое это вообще имеет значение? Что твоя Иисусья команда об этом думает? Том опустил глаза. Он не ответил. Он никогда не отвечал. Это было его, личное. И никого не касалось. — К тому же, когда ты уедешь проходить этот свой курс по вбиванию Библии в башку, тебе же уже будет все равно, верно? Когда вернешься, что дальше будешь с этим делать? — С чем? — С умением вбивать Библию в башку. — Не называй… — Будешь стоять на углу и проповедовать? Приходите, и будете спасены? Том запустил фасолиной прямо Люку в лицо. — Ясно. — Люк виртуозно запустил фасолину обратно. Когда они вышли на улицу, наевшись до отвала, Том сказал: — Ненавижу его. — Нельзя так говорить. — Почему? — Можешь попасть в ад за гневливость. — Могу, — сказал Том. — И за это — попаду. Том краем глаза глянул на него. И понял, что он говорит серьезно. Он ненавидит его, и это чертовски серьезно. Вернувшись домой, Том сделал себе еще чаю и нашел в глубине холодильника кусочек молочного шоколада. Он стоял на кухне у окна, откусывая шоколад, прихлебывая чай и смешивая все это у себя во рту. Он думал о своих чувствах со стыдом, но и с некоторой долей интереса. Он никогда никого не ненавидел, насколько он помнил. Он всегда ненавидел что-то. Рак, который убил его отца, например, но это был как будто праведный и чистый гнев. Если бы он повспоминал об этом достаточно долго, он мог бы воскресить в себе этот гнев и сейчас, но он был как белое сияющее пламя, спокойное и неподвижное. То, что он испытывал к мистеру Расселлу, было беспорядочнее. Это был грязный, липкий гнев. В нем было перемешано слишком много всего. Опять же, его отец. Злость. Сомнение. Детская ревность. Неприязнь к тому виду атеизма, который мистер Расселл практиковал — с претензией на интеллектуальность, язвительный и шутливый, красноречивый и остроумный. Он настолько исчерпывающе разбирал все аргументы, разбивая их в пух и прах, что Том постоянно чувствовал себя проигравшим и опозоренным, потому что не мог защитить свою веру и убедительно высказаться за то, что считал Истиной. Но прежде всего он переживал и расстраивался. Он знал, что привести свою мать и сестру к Иисусу, спасти их — это его обязанность, и он не справлялся. Он прервал себя на этой мысли. НЕТ. Не справился сейчас — не значит не справился вообще. Когда он окажется в Штатах и в Библейском колледже, он узнает, как ему преуспеть, и когда вернется, начнет сначала. Ему была невыносима мысль, что они останутся снаружи, во тьме неведения, навеки проклятые. Но он знал, что может случиться, пока он будет в отъезде. Он видел их вместе. Лиззи думала, что так и будет. Лиззи думала, что это великолепная идея — позаботиться о том, чтобы мама не осталась одна, когда они оба уедут. И, может быть, свести ее с кем-то было неплохой идеей. С кем-то правильным. У него перед глазами встало лицо Фила Расселла, вечно насмехающегося, с этой его саркастичной, высокомерной ухмылочкой, и ярость переполнила его изнутри. Он ушел, встал на колени перед крестом у изголовья своей кровати и закрыл глаза. — Иисус, наш Господь и Спаситель, заплативший своей кровью за наше спасение… — Он остановился. О чем он молится? О том, чтобы его мать не вышла за Фила Расселла? — Милостивый Иисус, пусть мама и… и Фил познают тебя и попросят тебя войти в их жизнь и дать им новое рождение. Пусть они увидят свет. Прогони Сатану из его ума и сердца и омой его в своей святой крови. Восхваляю тебя и служу тебе. Аминь. Его сердце пылало любовью, жаром и надеждой. Этим вечером он пойдет на юношескую группу по служению и попросит их помолиться. Сегодня он в первый раз должен был вести встречу, и одна мысль об этом и о том, какое доверие ему оказали, зажигала его. Хлопнула входная дверь. — Том, ты наверху? Он вскочил на ноги, боясь, что к нему ворвется Лиззи. Он не должен был чувствовать себя дураком или стыдиться, когда она заставала его на коленях в момент молитвы и служения, но он ничего не мог с собой поделать. Он спустился вниз. — Привет. Лиззи закладывала хлеб в тостер. Она помахала в воздухе вторым куском. — Делай два, — сказал Том. — Слушай, Лиз, почему бы тебе не пойти со мной? — Куда пойти? — На юношескую группу. Я ее сегодня веду. — Понятно. — Было бы здорово. Если бы ты пошла. Тосты выпрыгнули, слегка дымясь. — Черт, опять он это сделал, они где-то застревают, и бока все время подгорают. И только с одной стороны. Ты можешь посмотреть? — Я уже смотрел. Ничего не увидел. Нам просто нужен новый тостер. — Джем или «Мармайт»? — «Мармайт». Ну что, ты пойдешь? Лиззи открыла стенной шкаф. — Даже не мечтай. Я собираюсь навестить маму, но даже если бы и не собиралась, не пошла. И тебе советую сделать то же самое, это более по-христиански. — Я ходил этим утром. — А. Ладно. И как она? — Кажется, у нее до сих пор довольно сильные боли. По-моему, к ней не слишком-то часто заходят. — Вечно у них не хватает персонала, да? В таких местах нужно самому о себе заботиться. — Он был там. — Хорошо. — Нет. — Не начинай, Том. Том примирительно поднял руки. — Только что услышала в новостях. Еще одна сегодня умерла… она была на нижнем уровне, когда все обвалилось. — Девять. — Я больше никогда не сяду ни в одну из этих штук. Я, наверное, даже близко к ярмарке больше не подойду. Слишком опасно. — Лаффертон вообще сейчас опасен, да? Они пока так и не поймали стрелка. — Королевских гостей на этой свадьбе все-таки не будет, насколько я слышала. — Я их не виню. Они ведь сами поженились не так давно, верно? Он вполне может нацелиться на Чарльза и Камиллу. Кажется, нашему местному снайперу не очень-то по душе свадьбы. — Господи, надеюсь, они поймают его до того, как мама и Фил пойдут под венец. Том громко поднялся со своего стула и вышел из кухни. Пятьдесят девять «Еще один человек погиб в результате аварии на Лаффертонской ярмарке, где в субботу вечером обрушился аттракцион с поездом-призраком. Сегодняшняя смерть увеличила общее число жертв до девяти. Двадцатипятилетняя Таня Ломакс была вместе со своим мужем, Дэном, когда вагончик, в котором они ехали, перевернулся при падении с разорванных рельс. Дэн Ломакс получил тяжелые травмы и до сих пор находится в отделении интенсивной терапии. Пара поженилась только в прошлом месяце». Он стоял посреди ванной, голый после душа, и завороженно слушал сообщение. Было десять часов вечера. Он собирался выключить радио, когда начались новости. А теперь он застыл на месте, пока ведущий продолжал что-то бубнить, и его губы сложились в одну из тех улыбок, которые он никогда не умел сдержать. Что же, на ярмарке ничего не случилось! А вот это случилось само собой, ему и пальцем не пришлось пошевелить. Какая-то сила приглядывала за ним.