— Ох, милый мой. Его плечи периодически подрагивали. Она обняла их и крепко прижала его к себе. — Я понимаю. — Ни черта ты не понимаешь. — Нет. Это была правда. Что бы она ни чувствовала, присматривая за ним, ухаживая за ним, видя его боль и страдание, это было другое, что-то совершенно отдельное, и это происходило с ним, а не с ней. А потом он что-то прошептал. — Что? Он слегка ее отодвинул. — Крис? — Я стал плохо видеть. Как в туннеле. Я вижу прямо перед собой, но больше — ничего. — Когда это началось? — Рано. Я не знаю. Я проснулся, и стало так. Она ничего не сказала, потому что не могла найти слов. Через полчаса она сделала ему укол морфина и посидела с ним, пока он не заснул, прежде чем вернуться к компьютеру. Удивительно, но она закончила свое письмо и отправила его, ни на минуту не потеряв концентрации, а потом сразу просмотрела запрос от младшего замещающего врача по поводу пациента, у которого, по ее мнению, была болезнь Лайма, — Кэт вообще когда-нибудь видела ее случаи у местных? — и прочитала несколько статей из Британского Медицинского Журнала. Ее разум жаждал фактов и медицинских знаний о чем угодно, кроме опухолей мозга, и работа держала ее в тонусе — держала ее на первом этаже, подумала она, — хотя дверь была открыта и какая-то часть ее сознания всегда была настроена так, чтобы услышать любой звук, что издаст Крис или, как это было всегда — дети. Когда она пришла к этой мысли, было уже половина первого и ее звал Крис. Он лежал на спине, его глаза были открыты, и в них дрожали слезы. — Я не могу, — произнес он. — У тебя это лучше получается. Она взяла его за руку. — Я пока не могу сделать тебе еще один укол, но с утра я первым делом поставлю тебе капельницу. Тебе станет гораздо комфортнее. Я думаю, нам стоит попросить одну из девочек из Имоджен Хауза приходить к нам раз в день — для них гораздо привычнее все эти дозировки и прочее. — Не отправляй меня туда. Она промолчала. Он всегда так говорил, хотя сам со спокойным сердцем отправлял пациентов в хоспис, знал, как хорошо о них там заботятся, знал, что это гораздо лучше, чем больница, и все-таки никогда бы не захотел туда поехать. Кэт этого не понимала, но никогда не спорила. — Кэт? — Нет. Если ты хочешь остаться здесь, ты останешься здесь. — А обязательно, чтобы приходила одна из них? — Нет. Но если ты сможешь это перетерпеть, будет лучше. Они правда больше меня знают об… — Умирающих. — Да. — От этого нет никакой пользы. Запомни это на будущее. Забудь о лечении, от него нет никакой пользы. — У всех по-разному, сам знаешь. — Черт, у кого эта хренова штука, у меня или у тебя? Господи, ты всегда должна знать все лучше всех, да? Только не знаешь. В этот раз лучше знаю я. Такое происходило все чаще и чаще — дикие вспышки гнева и жестокие упреки в ее адрес. «Это опухоль говорит, — постоянно должна была напоминать она себе, — это не Крис». Но это было самое сложное. Дважды он сорвался на Сэма и зарычал на него, разозлился и накричал на Ханну, страшно ее перепугав. Через несколько секунд он засыпал или просто забывал. Когда Ханна не захотела зайти и попрощаться с ним перед школой и поцеловать его на ночь, он был расстроен и сбит с толку. Она пошла на кухню. Мефисто, растянувшийся на старом диване, глубоко спал и даже не пошевелился. Поднялся ветер. Она налила себе стакан молока и села. Ее беспокоила еще одна вещь. Она спала в постели с Крисом до сегодняшней ночи, но ей начало казаться, что она с каждым разом все больше ему мешает: он постоянно просыпался и ворочался, так что и ей не удавалось особо поспать. Детям и так было несладко, не хватало им еще невыспавшейся и раздраженной матери. Но как ей сказать Крису, что она хочет переместиться в другую комнату? Может, она могла бы сказать, что ей нужно как следует поспать «хотя бы одну ночь», а потом «хотя бы еще одну ночь», и продолжать до тех пор, пока все так и останется? Свободная комната находилась по соседству с их спальней, так что она просто сможет оставлять двери открытыми. Но от этой совершенно бытовой, даже необходимой вещи веяло такой необратимостью, что Кэт не могла смириться с ней. Дело было не в том, как ей теперь спать. А в том, что больше никогда ничего не будет нормально, что больше никогда она не разделит постель со своим мужем, что это был конец всего. «Я была плохим врачом, — подумала Кэт, — потому что мысли об этом никогда не приходили мне в голову, и ни один пациент, который мог столкнуться с подобным, мне об этом не рассказывал. Может быть, тут и не о чем говорить, может, это просто невыносимо, невозможно передать словами, разделить с кем-то еще, вообще как-то выразить?» Послышался какой-то шум. Она подошла к лестнице и прислушалась. Ничего. Потом опять. Крис сидел на кровати, протянув руки к настольной лампе, которая лежала на полу. Увидев его обритую с одной стороны голову, исхудавшее тело и лицо, глаза, полные страха, Кэт подумала: «Я не могу. Я не знаю, как мне дальше тут находиться». И ей сразу стало стыдно, она злилась на себя, ставя на место настольную лампу, укладывая Криса обратно в кровать, как кого-нибудь из детей, гладя его по лбу и что-то ему нашептывая. Он не полностью проснулся и не до конца все понимал — морфин до сих пор оказывал свой эффект. Она зашла в детскую комнату. Феликс, как всегда, спал на голове, подняв попу кверху. Сэм свернулся калачиком, раскрытая книга Алекса Райдера лежала рядом, у него под локтем. Одеяло Ханны упало на пол. Кэт подняла его и подоткнула. Что бы ни происходило в доме, что бы ни расстроило их в течение дня, им всем был обещан благословенный сон. Ее собственное тело тоже чувствовало усталость, но мозг работал с такой силой, что, казалось, из него сыпались искры. Она устроилась на диване рядом с Мефисто, который пару раз выпустил когти. Рядом с ней на полу лежала стопка книг, на которых она пыталась сосредоточиться последние несколько дней. Даже во время самых загруженных периодов в работе она никогда не бросала столько романов и не растягивала их так надолго, как сейчас. Она стала их перебирать. Последний Иэн Рэнкин. Рут Рендалл. Но она не могла читать о темной стороне, о жестокостях и несчастьях, ее не волновало, кто совершил какое невероятное преступление. «Барчестерские башни»[10]. Мартин Эмис[11]. Оба любимые, оба неуместные. В самом низу лежал огромный, тяжелый том, который Крис купил ей в аэропорту, когда они возвращались из Австралии, потому что, как он заявил: «Даже ты не сможешь сказать, что она слишком короткая для полета». «Джонатан Стрейндж и мистер Норрелл»[12]. Но она едва успела начать его, потому что Феликса затошнило, а Ханна испугалась из-за тряски в зоне турбулентности, а потом принесли подносы с едой, потом они спали, потом снова началась тошнота, и в итоге она просто отложила роман и начала читать потрепанную книжицу Дороти Ли Сайерс[13], которую кто-то оставил в кармашке для журналов. «Некоторое время назад в городе Йорке существовало общество волшебников». Она почувствовала, как утопает в книге словно в мягкой, теплой постели. Она очнулась, только когда рядом с ней проснулся и потянулся кот, мягко спрыгнул на пол и выбежал через свою шторку в двери, впустив внутрь немного холодного воздуха. Было почти три, и дом поскрипывал там и тут, когда ветер задувал под половицы или под крышу или свистел в оконных рамах. «Надо идти спать, — сказала она себе. — Прямо сейчас, или завтра ты будешь совсем ни на что не годной». Она поежилась. Спать не пошла, а вместо этого взяла трубку, которая лежала рядом с ней, и нажала цифру «3». — Серрэйлер, — мгновенно ответил он. — Значит, я тебя не разбудила. — Привет. Нет, опоздала на полчаса. Какой-то придурок разъезжает по городу в угнанном джипе и стреляет из пневматики через окна. — Как мило. — Не волнуйся. Его уже задержали. — Зачем они звонили тебе? — Теперь они звонят мне, даже если выхлопная труба слишком громко хлопает. Но ты звонишь мне точно не поэтому. Что случилось? — Сейчас три часа. — Невесело? — Совсем. — Пятнадцать минут. Вышло быстрее. Он ворвался в дом вместе с порывом ветра и сразу пошел к ней, раскинув руки в объятиях. Ей не нужно было ничего говорить. Он бы понял, если бы она заснула, но ей надо было поговорить, и он просто слушал ее, нигде не прерывая, подавал ей салфетки, делал чай и всю дорогу слушал, слушал. В конце концов она села, когда у нее окончательно иссякли слова и даже эмоции, и устало отхлебнула чаю. Но тут она снова заговорила, неожиданно вспомнив: — Извини, что накинулась на тебя вчера вечером. По поводу папы. Он пожал плечами. — Сай, ты должен принять это как факт. Он счастлив. Джудит прекрасно подходит для него. Мама была бы рада, знаешь. Удивлена, но рада. — Я знаю. Дело не в этом. — Ты думаешь, что она заняла мамино место. — В ее доме. — Тебя дом волнует больше, чем отец? — Видимо, да. Хрень какая-то. — Да. — Это сейчас не важно. Не на таком фоне. Сколько все это продлится? Она покачала головой. — Видимо, не так долго, как я ожидала. С самого начала они дали ему несколько месяцев, но они никогда не могут быть уверены, так что, полагаю, они ошиблись. Я их не виню. — Почему он так настроен против хосписа? — Я точно не знаю. Он всегда считал это хорошим вариантом для своих пациентов. Мне кажется, что он не столько не хочет ехать туда, сколько хочет остаться дома. Мы можем с этим справиться. Хоспис предлагает уход на дому, а его врач — Дикон Фэрли. Я его жена, но в данном случае это уже не так принципиально. Дикон будет принимать решения, я буду находиться рядом. Я не стану его усылать. Это всего несколько недель. — Дети?