Стемнело, он зажег свет и взял с полки томик стихов. Никогда прежде он не читал с таким проникновением и благодарностью. Каким-то странным образом все его чувства будто обострились и стали утонченными. Он читал в течение часа, а затем, вернув книгу на место, медленно поднялся в спальню. Долгое время он лежал в постели, размышляя и пытаясь объяснить себе то спокойствие и безразличие, которые овладели им, но, так и не решив эту задачу, заснул. Некоторое время ему снились сны, но приятные, счастливые. Ему казалось, что его переполняло такое чувство удовлетворения, какого он никогда раньше не знал и которое не покидало его даже тогда, когда эти сны исчезали и он снова оказывался в прежнем теле. Однако в этот раз все было иначе. Он снова копал, но теперь уже не в состоянии исступления или ужаса. Он копал, потому что что-то подсказывало ему, что копать — это его долг и, только копая, он сможет искупить свою вину. Его ничуть не удивило, что рядом с ним стоит Уолкер и наблюдает за ним. Не тот Уолкер, которого он знал, не окровавленный и разлагающийся Уолкер, а величественный и благородный. И на его лице было такое выражение понимания, что Келлер едва мог сдержать слезы. Он продолжал копать с чувством товарищества, прежде ему неведомым. И вдруг без всякого предупреждения в темноте вспыхнуло солнце и свет ударил ему прямо в лицо. Это было невыносимо, и он вскрикнул, выронил из рук лопату и закрыл лицо ладонями. Свет погас, и из темноты донесся чей-то голос. Он медленно открыл глаза и увидел в метре от себя очертания чьей-то фигуры. — Надеюсь, я вас не напугал, сэр, — произнес голос. — Я заходил к вам несколько раз, а потом вдруг догадался, что вы делаете это во сне. — Во сне, — повторил Келлер. — Да. — Ну и наворотили же вы тут, — сказал констебль и добродушно усмехнулся. — Боже! Поверить только, что вы каждый день собирали его, а затем каждую ночь разбирали. Да я вам, собственно, кричал, только вы не проснулись. Он включил фонарик, которым уже успел ослепить Келлера, и осмотрел перекопанный сад. Келлер встал рядом и замер — в ожидании. — Как после землетрясения, — пробормотал констебль. Он замолчал, и свет фонарика остановился на одном конкретном месте. Затем полицейский наклонился, поскреб пальцами землю и за что-то потянул. В тот же миг он резко выпрямился и направил луч света на Келлера, сунув свободную руку в карман. Он заговорил с ним холодным официальным тоном. — Вы готовы проследовать в участок? — спросил констебль. Келлер сделал шаг ему навстречу, подняв обе руки. — Я готов, — тихо ответил он. — Слава богу! Три сестры Одним промозглым осенним вечером тридцать лет назад обитатели дома Маллетт собрались у смертного одра Урсулы Мэллоу, старшей из трех сестер в семье. Выцветший, изъеденный молью полог на старой деревянной кровати был откинут, и свет коптящей лампады падал на полное смиренья лицо старухи. Она обратила потускневший взгляд на сестер. В комнате царила тишина, изредка прерываемая всхлипываниями младшей сестры Юнис. За окном на болоте, укрытом плотным одеялом тумана, непрерывно шел дождь. — Ничего не изменить, Табита, — задыхаясь, сказала Урсула другой сестре, поразительно на нее похожей, разве что выражение лица той было более ожесточенным и холодным. — Эту комнату запрут и никогда больше не откроют. — Хорошо, — резко ответила Табита, — хотя не пойму, какое тебе будет до этого дело. — Вот именно что будет, — возразила сестра с поразительной энергичностью. — Как знать, вероятно, я смогу иногда возвращаться сюда. Я столько лет прожила в этом доме и совершенно уверена, что вновь его увижу. Я вернусь. Вернусь, чтобы наблюдать за вами обеими и уберечь от невзгод. — Какой вздор! — воскликнула Табита, которую совсем не тронула забота сестры о ее благополучии. — Твои мысли где-то далеко. Ты прекрасно знаешь, что я не верю в подобное. Урсула вздохнула и жестом позвала Юнис, которая беззвучно плакала подле кровати, обняла ее слабыми руками и поцеловала. — Не плачь, дорогая, — в бессилии произнесла она. — Пожалуй, так даже лучше. Жизнь одинокой женщины не имеет смысла. У нас нет ни надежды, ни желаний. У других есть счастливые мужья и дети, но мы в этом забытом месте лишь состарились. Я буду первой, но вскоре и ты последуешь за мной. С облегчением осознавая, что ей еще только сорок, а на здоровье она никогда не жаловалась, Табита пожала плечами и слабо улыбнулась. — Я буду первой, — повторила Урсула уже другим, странным голосом, и ее тяжелые веки медленно опустились, — но я вернусь за каждой из вас по очереди, когда придет время. Тогда я провожу вас туда, куда ухожу сейчас сама. Как только она это произнесла, мерцающая лампа вдруг погасла, словно по мановению чьей-то руки, и в комнате воцарилась темнота. У изголовья кровати раздался странный удушливый кашель, и, когда охваченные дрожью женщины вновь зажгли свет, стало ясно, что Урсула Мэллоу отошла в мир иной. Той ночью живые обитатели дома держались вместе. Покойная свято верила в существование призрачной грани, которая, по слухам, лежит между миром живых и мертвых, и даже невозмутимая Табита, слегка встревоженная событиями той ночи, не могла не признать, что сестра права. Утром их страхи развеялись. Солнце украдкой заглянуло в окно и озарило измученное лицо землистого цвета, подчеркнув его благородство и хрупкость. И все, кто видел его, недоумевали, как нечто настолько спокойное и безмятежное могло вызвать страх. Несколько дней спустя тело переместили в тяжелый гроб, который в мастерской деревенского плотника давно считался лучшим из всех. Затем медленная траурная процессия, возглавляемая четырьмя носильщиками, торжественно проследовала через болота к семейному склепу в старой серой церкви, и останки Урсулы поместили рядом с прахом ее отца и матери, отправившихся в тот же самый путь тридцать лет назад. Когда сестры медленно брели домой, Юнис поймала себя на мысли, что день странный и необычайно спокойный, простирающееся вдаль болото кажется более мрачным и неприветливым, чем обычно, а рев моря — более удручающим. У Табиты не было таких мыслей. Большая часть собственности покойной досталась Юнис, что терзало алчную душу Табиты, и сестринское чувство сострадания к умершей заглушала жадность. — Что ты будешь делать с деньгами, Юнис? — спросила она сестру, когда они сидели за чайным столом. — Оставлю все как есть, — медленно ответила Юнис. — На жизнь нам обеим хватает, а дивиденды я направлю в детскую больницу. — Если бы Урсула хотела отдать их больнице, — сказала Табита низким голосом, — она бы сама это сделала. Удивительно, почему ты совсем не уважаешь ее выбор. — Что же ты предлагаешь? — поинтересовалась Юнис. — Хранить их, — произнесла сестра с блеском в глазах, — хранить. Юнис покачала головой. — Нет, — сказала она, — деньги будут переданы больным детям, но я не трону основной капитал, и, если я умру раньше тебя, он достанется тебе, а ты сможешь распорядиться им как тебе угодно. — Ну, — прошипела Табита, с большим трудом подавляя гнев, — не думаю, что Урсула хотела бы, чтобы ты так поступала, и уж точно она не сможет спокойно лежать в гробу, пока ты соришь деньгами, которые она так усердно берегла. — Что ты хочешь этим сказать? — спросила Юнис, и губы ее побледнели. — Ты пытаешься меня запугать. Я думала, ты не веришь в такие вещи. Табита не ответила и, избегая вопросительного взгляда сестры, придвинула стул к камину, сложила на груди худые руки и приготовилась вздремнуть. Какое-то время жизнь в старом доме шла своим чередом. Спальня покойной, согласно ее последнему желанию, всегда оставалась запертой, и грязные окна на ее стороне резко отличались от остальных, блиставших зеркальной чистотой. Немногословная Табита стала еще более молчаливой и бродила по дому и заброшенному саду, подобно неупокоенному духу. Между ее бровями пролегла глубокая морщина, что свидетельствовало о тяжких раздумьях. С наступлением зимы, которая принесла с собой долгие темные вечера, старинный дом стал казаться еще более одиноким. Атмосфера тайны и страха витала в нем, заполняя пустые комнаты и темные коридоры. Ночная тишина прерывалась странными звуками, причиной которых вряд ли был ветер или крысы. Старуха Марта, которая сидела у себя на дальней кухне, слышала на лестнице странный шум. И однажды, когда он раздался вновь, она выбежала в коридор, и ей показалось, будто на ступенях сидит темная фигура. Тем не менее, когда она вернулась туда, надев очки и захватив свечу, там никого не оказалось. Юнис также беспокоили подобные случаи, а поскольку она страдала от сердечной болезни, здоровье ее сильно пошатнулось. Даже Табита признавала, что в доме происходит нечто странное, однако, будучи твердо уверенной в своей набожности и добродетели, не обращала на это внимания; мысли ее занимало совсем другое. С момента кончины Урсулы все ограничения на права Табиты были сняты, и алчность полностью овладела ей. Она отказалась делить расходы на ведение хозяйства с Юнис, питалась самой простой пищей, и казалось, что ее старая служанка одета лучше, чем хозяйка. Сидя в своей спальне в полном одиночестве, это неопрятное существо с грубыми чертами упивалось своими богатствами, с недовольством вспоминая о затратах на огарок свечи, благодаря которому она могла рассмотреть их в темноте. Однажды Юнис осмелилась упрекнуть сестру. — Табита, почему ты не хочешь положить деньги в банк? — спросила она. — Не очень-то безопасно хранить такие огромные суммы в полупустом доме. — Огромные суммы! — раздраженно передразнила сестру Табита. — Огромные суммы! Какая чушь! Ты прекрасно знаешь, что этих денег мне едва хватает, чтобы не протянуть ноги. — Не стоит так искушать взломщиков, — ненавязчиво заметила сестра. — Уверена, что прошлой ночью в доме раздавались чьи-то шаги. — Неужели? — в ужасе воскликнула Табита, схватив сестру за руку. — Я тоже что-то слышала. Мне показалось, что кто-то пробрался в спальню Урсулы. Я поднялась с постели и вышла на лестницу, чтобы проверить. — И что же? — тихо спросила Юнис, пораженная выражением ее лица. — Там что-то было, — медленно проговорила Табита. — Клянусь, я стояла на лестнице и прислушивалась. Что-то, шаркая, кругами передвигалось по спальне нашей сестры. Сперва мне показалось, что это кошка, но когда я поднялась в комнату Урсулы, дверь оказалась по-прежнему заперта, а кошка спала на кухне. — Ах, давай уедем из этого ужасного дома! — простонала Юнис. — Что? — мрачно произнесла Табита. — Ты боишься бедной Урсулы? Почему же? Боишься собственной сестры, которая нянчила тебя, когда ты была еще ребенком, и даже теперь возвращается, чтобы присматривать за тобой во время сна? — Ох, — воскликнула Юнис, держась за грудь. — Если бы я ее увидела, я бы умерла. Я бы подумала, что она пришла за мной, как и обещала. О Боже! Сжалься надо мной, я умираю. Произнеся это, она пошатнулась и прежде, чем Табита смогла ее удержать, без чувств опустилась на пол. — Принеси воды, — приказала Табита прибежавшей служанке, — Юнис упала в обморок. Робко взглянув на нее, старуха Марта вышла и вскоре вернулась со стаканом воды, после чего принялась приводить в чувство свою горячо любимую хозяйку. Как только это было сделано, Табита удалилась в свою комнату, оставив Юнис и Марту сидеть в маленькой гостиной, с тоской смотреть на огонь в камине и переговариваться шепотом. Старая служанка решила, что так больше продолжаться не может, и принялась уговаривать младшую хозяйку покинуть этот полупустой загадочный дом. К ее большой радости, Юнис согласилась, несмотря на все протесты сестры, и одна лишь мысль об отъезде значительно укрепила ее самочувствие и расположение духа. В Морвилле сняли небольшой, но уютный домик и для скорейшей смены обстановки сделали все необходимые приготовления. Наступила последняя ночь в старом доме, и, казалось, все злые болотные духи и шторм объединили усилия, чтобы нанести решающий удар. Изредка, когда ветер стихал, на далеком берегу становился слышен стон моря, с которым причудливым образом переплетался безутешный звон колокола на буйке, раскачивающемся на волнах. И когда буря поднималась вновь, ее яростные порывы заглушали шум прибоя, и она бушевала по оголенным болотам и обрушивала весь свой гнев на дом у ручья. Чудные голоса свистели в дымоходах, оконные стекла дребезжали, двери хлопали, и даже занавески, казалось, жили собственной жизнью. Юнис лежала в постели и не могла уснуть. Маленький ночник в масляном блюдце слабо освещал изъеденную червями старинную мебель, придавая теням предметов уродливые очертания. Особенно резкий порыв ветра почти лишил ее защиты, которую давал ночник, и она лежала, с ужасом прислушиваясь к скрипу и другим звукам, раздававшимся с лестницы, горько сожалея о том, что не попросила Марту остаться с ней на ночь. Тем не менее она могла сделать это сейчас. Юнис поспешно встала с кровати, подошла к огромному платяному шкафу и только протянула руку к халату, висящему на крючке, как вдруг отчетливо услышала звук шагов на лестнице. Халат выпал из ее дрожащих пальцев, сердце застучало быстрее, и она бросилась обратно в постель. Звуки стихли, и воцарилась тишина, которую Юнис так и не решилась прервать, как бы ей этого ни хотелось. От резкого порыва ветра оконные стекла содрогнулись и свет лампы почти погас, а когда пламя перестало дрожать, она увидела, как дверь медленно приоткрылась и огромная тень чьей-то руки скользнула по бумажным обоям на стене. Юнис по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Дверь с треском распахнулась, и в комнату вошла фигура в плаще. Когда она откинула свой покров, Юнис с неописуемым ужасом увидела перед собой покойную Урсулу с повязанным на голове платком, лицо которой исказилось в жуткой улыбке. Последним усилием воли она подняла голову в надежде, что кто-нибудь придет на помощь, и когда фигура бесшумно приблизилась к ней и опустила холодную руку на ее лоб, дух Юнис Мэллоу с диким воплем покинул тело и устремился в Вечность. Разбуженная криком Марта прибежала в спальню и в ужасе застыла, увидев склонившуюся над кроватью фигуру. Служанка с дрожью следила за тем, как та медленно откинула капюшон и сняла платок, и тогда перед ней предстала Табита, лицо которой настолько исказилось от смеси ликования и страха, что Марта едва ее узнала. — Кто здесь? — жутким голосом вскрикнула Табита, увидев тень старухи на стене. — Мне показалось, я слышала чей-то крик, — сказала Марта, войдя в комнату. — Меня кто-то звал? — Да, Юнис, — ответила та, пристально глядя на нее. — Я тоже услышала крик и поспешила на помощь. Что с ней такое? Она впала в оцепенение? — Да, — произнесла старуха, опустившись у кровати на колени и горько всхлипывая. — В оцепенение смерти. Ах, дорогая моя, бедная моя девочка, и почему все должно было закончиться вот так! Она умерла от страха, — добавила старуха, указывая на глаза Юнис, все еще полные ужаса. — Она увидела что-то дьявольское. Табита потупила взгляд. — У нее всегда было больное сердце, — пробормотала она, — эта ночь ее напугала; она напугала и меня. Выпрямившись, она встала у изголовья кровати, и Марта накрыла лицо покойной простыней.