Вслух он об этом не думал, но вся душа его молила, чтоб здесь он и остался до конца срока — посреди леса, никем не видимый, никому не нужный, всеми забытый. «Наверное, она хочет, чтоб я ни с кем не общался и заткнулся, — подумал Артём. — Так я готов рот запечатать и принять обет молчания…» Вода была холодной и вкусной. — Ну, что, дедушка Филипп, — сказал Артём вслух, — принимай постояльца! Без креста и без хвоста. …Осип встретил Артёма удивлённо, даже спросил вроде как в шутку, потому как шутить он не очень умел, прозвучало сурово: — Вас присматривать, что ли, за нами прислали? Артём хмыкнул. Осип и сам, надо ж ты, догадался, что был отчасти бестактен, поэтому тут же перевёл разговор: — Мы совсем недавно перебрались сюда. Тут неплохо. Пойдёмте, покажу, как живём. Коллеги Осипа к Артёму никакого интереса не проявили — люд учёный, занятой; Артём и сам не стремился с ними знакомиться. — Ничего тут не трогайте, — предупредил Осип, кивнув на всевозможные свои приспособления и препараты; чем, естественно, вызвал у Артёма тихое желание всё к завтрашнему дню поломать и перепутать. В лабораторном помещении было шесть комнат: три под лаборатории, две пустующие — «…будем переделывать в жилые и сюда перебираться окончательно, чтоб не тратить время на хождение туда и сюда», — сказал Осип; ещё имелась кухня, причём на кухне жили морские свинки, шесть штук. — Вы их едите? — спросил Артём вполне серьёзно. — Нет-нет, их выращивают, — ответил Осип. — Здесь не только Йодпром, но и биосад… разводят животных… нам, кстати, сказали, что сторож и будет ими заниматься. Так что, может, познакомить вас с этими созданиями? — Потом-потом, — отказался Артём. — У меня будет много времени. На чердаке, заметил Артём, стоял непрестанный грохот и шум. — А там кто? — спросил Артём. — Обсерваторию строят? — Нет, — ответил Осип. — Наверху живут крольчата. Двенадцать штук. Пойдёте смотреть? — Позже, — сказал Артём. — Я хочу посмотреть свою комнату. Он вдруг почувствовал, что не выспался — и заснёт сейчас невероятным сном, каким не спал уже не сосчитать сколько дней. Всегда ведь кто-то мешал, или кто-то, пусть даже Осип, посапывал рядом, и мог зайти кто-то из надзора в любую минуту, поднять и обидеть, и дневальные орали, и комвзвода погонял дрыном — а тут только кролики на чердаке… и эти ещё, свинки… — Тут ничего нет, только вот покрывало… быть может, эта фуфайка заменит вам подушку, — показывал Осип, раскрыв дверь, но Артём, даже не дожидаясь окончания его речи, обвалился на пол, отогнал фуфайку в угол, засунул туда голову, хотя пахла она невозможно: и краской, и, кажется, кроличьим помётом, и человечиной — а ну и что. Артём уже спал, убитый. …Во сне, будто не через одну дверь, а через сорок дверей, он услышал невозможно далёкую и в то же время слышную человеческую речь. — А здесь что? А это? А тут? — повторял один и тот же голос, густой и неприятный настолько, словно это заговорила простуженная гусеница. Артём понимал, что это явился какой-то чин из кремля и с ним были красноармейцы, потому что они непрестанно топотали туда и сюда и вот-вот должны были зайти в комнатку сторожа, а сторож спит, и ничем не занят, и это отличный повод немедленно его выгнать взашей, а то и отправить в карцер, но Артём всё равно ничего не смог поделать с собой и недвижно лежал, заваленный всем своим сроком, чёрной землёй, в которой искал клады, обрывками слов и жестов Эйхманиса, жаром Галины и её истекающим, влажным запахом, шёпотным бормотанием Василия Петровича, отвисшей губой Ксивы, культей Филиппка, баланами, крестом владычки Иоанна, варёными грушами из посылки Осипа… — А тут нет пока ничего, закрыто, — соврал где-то рядом, почти над ухом Осип, и гусеница уползла за ним, и снова стало почти тихо, только кролики что-то разыскивали на чердаке, находили, съедали и снова разыскивали, передвигаясь словно не на лапах, а на квадратных колёсах. «Или это Эйхманис?! — вдруг кто-то зарычал внутри Артёма. — Вдруг Эйхманис? Зайдёт и спросит: „А это кто? Артё-ё-ём! А чего ты тут делаешь?“» …Артём загнал голову в самый рукав телогрейки и как умер: никаких сил уже не было бояться. — Эй, да что же с вами такое, — тормошил его Осип. — Вы будете приступать к своим обязанностям или нет? Пора уже сторожить. Пойдёмте, я согрел вам чаю. И научу, чем кормить свинок. Артём поднялся, отчего-то совершенно пьяный, с головой, вскипячённой от неожиданного и сильного сна. Путая ноги, пошёл вслед за Осипом. Даже не спросил — Эйхманис приходил или кто другой. Предпочёл решить, что это было в бреду. — Свинок буду кормить кроликами, — хрипло сказал Артём, — а кроликов — свинками. * * * Осип был человек, помнящий о том, что порядочность и порядок — слова однокоренные. На кухне, где в своих ящиках за нехитрой деревянной загородкой обитали морские свинки, Осип повесил листок, где переписал их имена: Рыжий, Чиганошка, Чернявый, Желтица, Дочка и Мамашка. «Он что думает, я с ними буду разговаривать?» — с мрачной иронией думал Артём. Зато Осип действительно показал, где тут чайник — хоть и не согрел его, вопреки обещаниям. Кормить морских свинок следовало овсом, брюквой и репой. В отдельной клетке обитали ещё и белые мыши, тридцать штук. Артём поискал глазами: нет ли ещё листка, где перечислены все мыши по именам, и не дай Бог перепутать — сдохнут от обиды. «Надеюсь, тут карцер не предусмотрен за каждого погибшего мыша, — раздумывал Артём всё в той же тональности. — А то я попрошу перевести себя на баланы». «А что — баланы? — ответил себе чуть серьёзнее. — Я сейчас бы смог». Не отдавая себе отчёт, он говорил с Василием Петровичем — оспаривая его вчерашние слова. Артём ничего уже не помнил толком — ни сжирающего людей комарья, ни матерных потешек Кучеравы, ни зверского труда, ни ощущения скользкого и неподъёмного дерева на плече. «…Только найти бы с чем чаю попить. Вот — морковь. Это, наверное, кроликам предназначается. Кролики сегодня будут без моркови». Горячий черничный чай с морковкой, в пустом доме, посреди леса, в нескольких километрах от Информационно-следственного отдела, охраны и надзора. «…Нет, как бы всё-таки сделать, чтоб меня забыли…» — в который раз мечтал Артём, поглядывая теперь уже на репу. В ответ на его мысли в окно постучали. Оказалось, что это может напугать взрослого, сильного, молодого человека. Артём почувствовал, что у него ноги подкосились, хоть он и сидел на стуле. «Кто это? — запрыгали, как блохи, мысли в голове. — Ко мне? Я сторож — как я должен сторожить? Умереть, а морских свинок спасти? Может, вообще не отзываться? Кому тут нужно ходить вечерами? Или Осип чего забыл?.. Или святой Филипп пришёл меня проведать? „Кто пил из моего колодца?“»… …Снова постучали. Артём поставил кружку, взял со стола нож и пошёл к дверям. — Кто там? — спросил он громко. — Открывай, — очень спокойно ответил женский голос. Это была Галина. — Ну, быстрей, — глухо сказала она. — Не могу разобраться с ключом. Артём поспешно открыл. Галя была одна и легко, без шороха, юркнула в помещение, будто какой-то неучтённый зверёк из этого биосада. — Ждала, пока уйдут, — потирая накусанные комарами щёки, говорила она, безошибочно двигаясь в сторону кухни. — Тележатся, как все учёные. Она говорила с Артёмом, будто со старым знакомым. Он молчал, и внутри него снова всё дрожало. «…Скоро в желе превращусь — на таких нервотрясках…» Зайдя в кухоньку, Галина положила руки на чайник и стояла так какое-то время, не оборачиваясь, вроде бы разглядывая зверьё, но вроде бы и не видя его. — Знал, что приеду? — спросила. — Знал, — ответил Артём, хотя ничего он не знал и даже думать про неё такое не решился бы. — Тварь, — сказала она довольно, обернулась и поцеловала его в губы. * * *