Следуя этой же модели, она планировала работать и с другими материалами. Следующий ее проект должен был состоять из фотографий старых кусочков стекла, которые незаметно доживали свои дни на кое-каких пешеходных дорожках Мельбурна. Они были своего рода фонариками для цокольных этажей домов, построенных в викторианскую эпоху, и казалось, что это драгоценности, высыпавшиеся из швов зданий и тротуаров. Потребуется примерно такое же количество их снимков. Всего портфолио состояло из шести частей. Ван Ыок хотела, чтобы ее работы показывали, что даже, казалось бы, самые незначительные вещи могут захватить наше внимание и что самые крошечные детали могут оказаться поистине монументальными. Более того, она хотела перевернуть само представление о том, что можно/нужно считать монументальным. Ван Ыок надеялась, что собранные воедино части портфолио создадут картину города, каким она его знала, – огромного, но сотканного из крошечных деталей и незначительных моментов. Она хотела, чтобы художественная работа несла в себе столько идей, что боялась, как бы ее амбиции не превысили ее возможностей. «Смерть прервет ее труд»[9], если, немного переделав, процитировать Китса. К тому времени, когда Ван Ыок закончила попытки поделиться своим видением, которое совершенно ясно сложилось в ее голове, она уже вся покраснела от напряжения. Мисс Халаби кивала. – Здесь столько отличных, требующих размышлений тематических сложностей и технических задач, что все эти два года, на которые рассчитана программа, тебе точно будет чем заняться. Жду не дождусь, когда смогу увидеть больше. Знаешь, работая над этим проектом, не переставай думать о единой картине, которая объединит все части, потому что ты как минимум раз десять будешь чувствовать, что сходишь с ума. Тебе придется напоминать себе, какой грандиозной работой все это обернется. – Я понимаю. Надо повозиться. – Я подкину тебе две идеи, одну практическую, а вторую теоретическую. – Учительница поднимает вверх перепачканный краской палец. – Пять минут потереть диск тряпочкой плюс немного спирта – это сэкономит тебе два часа работы в «Фотошопе». – Она поднимает второй палец, тоже в пятнах краски. – И поразмышляй о значении всех этих снимков. Каждый раз, работая с ними, спрашивай себя: «Что они значат?» И, что еще важнее: «Что они значат для меня?» Чем больше в проекте индивидуального и личного, тем более универсальным он станет. Чем больше индивидуального и личного… Хорошо. «Личное» и «индивидуальное» – эти понятия в ее семье были почти чужими. Но она должна будет попытаться. Еще один самостоятельный полет. Но Ван Ыок уже к этому привыкла. Вряд ли нашлись бы еще два других слова, которые сильнее бы подтолкнули к зияющим дырам в ее жизни. А дыры и вопросительные знаки были там повсюду. 7 Каждый год, сколько Ван Ыок себя помнила, примерно в одно и то же время ее маме начинало нездоровиться. Она словно исчезала, прячась в своей раковине, как улитка, которую ткнули палкой. Пару лет назад Ван Ыок осознала, что все не так просто, как пытался все это выставить ее ba: это не было обычным переутомлением. Как-то раз ее вдруг осенило, что мамина депрессия наступает в то же время года, когда родители покинули Вьетнам. В прошлом году они услышали и диагноз: рецидивное посттравматическое стрессовое расстройство, ПТСР. В этом году лечение должно было быть правильным. Не одно только устранение симптомов. В этом году все будет по-другому. Она скрестила пальцы, чтобы так и было. * * * «Все сложно» (да-да, то самое клише из Фейсбука) – именно так звучало идеальное определение ее отношений с родителями. И точно так же было у всех детей австралийцев вьетнамского происхождения в первом поколении, которых она знала. Иметь родителей, переживших ужас, о котором ты даже знать ничего не хочешь, – значит, разделить с ними груз всех тех рисков, на которые они пошли (ради тебя), всех страданий, через которые они перешагнули (чтобы тебе никогда не пришлось страдать), лишений, на которые им пришлось пойти (чтобы ты ни в чем не нуждался), чувств, которые они испытывали, оказавшись вдали от родины (чтобы у тебя был дом и ты чувствовал себя безопасно). Это было действительно очень тяжело. Для всех. Если бы только любовь и раздражение могли смешаться в безмятежный нейтралитет! Но такого не бывает. Эти два чувства как масло и вода. Каждое со своей определенной плотностью. Либо одно, либо второе. Никакого смешения. Никакого нейтралитета. Деби помогла Ван Ыок понять смысл давления в духе «будь счастливой, будь успешной». Ее мать пережила Холокост, что было самым худшим из того, что вообще могли пережить чьи бы то ни было родители. * * * Вот что она слышала непосредственно от мамы о бегстве из Вьетнама в Австралию: ничего. С детства она начала задавать вопросы. Например, когда ее родители перебрались из Вьетнама в Австралию. Папа говорил, что они уплыли из Вьетнама на лодке, приплыли в Малайзию, а оттуда их переправили в Австралию. Какое-то время она думала об этом, как о притче про Ноев ковчег, но со временем стало ясно, что ничего лирического в том путешествии не было. Ее родители были «беженцами на лодке», хотя в те времена, когда они прибыли в Австралию, в этом выражении не осталось теперешнего яда. Когда они покинули Вьетнам в тысяча девятьсот восьмидесятом году, маме был двадцать один год. Отец был на год старше. Ее тетя, Хоа Нюнг, которая, судя по всему, жила в Сиднее, но с которой они никогда не виделись, бежала вместе с ними. Ей исполнилось девятнадцать. Но почему они никогда не разговаривали с ней? Почему она никогда не приезжала в гости? Через годы после их почти случайного прибытия в Дарвин (он же кишащий москитами малазийский остров, за причаливание к которому они не переставали благодарить богов), после переселения в Мельбурн (первой остановкой был хостел «Лансдаун»), после обязательных, но недостаточных занятий по английскому языку, после устройства на работу, где второй язык им почти и не нужен был, после размещения в муниципальном жилье спустя семнадцать лет родилась Ван Ыок. Так что вдобавок ко всему прочему ее родители были еще и старыми. Было ли ее имя, Ван Ыок – Облако желаний, – как-то связано с теми временами, о которых никто не хотел говорить? Зачем им надо было так долго ждать? Может, у родителей были проблемы с зачатием? Они не хотели детей? Но потом передумали? Или она была всего лишь случайностью? И что за две маленькие девочки изображены на фотографии, которую Ван Ыок нашла, роясь в мамином комоде, когда ей было двенадцать, и которую она порой тайком достает, чтобы еще раз повнимательнее рассмотреть? Если это ее мама и Хоа Нюнг, то почему снимок спрятали? Почему он не стоит в рамке, как ужасная фотография Ван Ыок, сделанная на окончание шестого класса? Или еще более ужасная ее фотография с первого причастия? Какая история скрывалась за этим снимком? Учитывая замкнутость родителей, не стоило и думать о том, чтобы задать им все эти вопросы. А ba однажды даже сказал: «Не спрашивай ничего у мамы. Это было тяжелое время. Плохое время». По прошествии времени Ван Ыок увязала вместе некоторые варианты – и то лишь, что она почерпнула из своих собственных изысканий. Она лишь чуть-чуть приоткрыла это маленькое уродливое покрывало тайны – в котором по-прежнему отсутствовало множество стежков – украдкой, пытаясь понять, что же именно пришлось пережить ее родителям. Что она должна чувствовать из-за этого? Гордость? Страх? Стыд? Когда она наблюдала, как родители в конце рабочего дня в трансе сидят и смотрят по телику «Лучший шеф-повар Америки», то никак не могла связать их крайнюю заурядность с тем, что прочитала. То, что выпало на их долю, не передать словами, это точно. Но разве они не понимали, насколько чужими становятся ей, отказываясь говорить на эту тему? Почему они не могли представить себе, насколько это странно – смотреть на родителей с другого конца телескопа? Она думала о том, чтобы потребовать от них рассказать ей свою историю, задать им все неудобные вопросы, но каждый раз мужество оставляло ее. Она так и представляла перед собой Джейн Эйр, которая строго смотрит на нее и в нетерпении постукивает начищенным сапожком. Как то, что произошло с ними, вписывалось сейчас в ее жизнь? Среди всей этой бездны несказанного, где на многое намекали, но никогда не говорили вслух, могла ли она понять и оценить их усилия, жертвы? Могла ли она сделать достаточно? Быть достаточной? Вернуть им долг – но за что именно? В итоге за годы она лучше стала разбираться, что к чему, и история про лодку из малопонятной сказки превратилась в кошмар. Она лишь могла представить, какой еще больший кошмар предшествовал этому путешествию на лодке: война, ее последствия, жизнь под режимом коммунистической партии, падение Сайгона. Ван Ыок была даже рада тому, что решила поискать про все это только годы спустя. Но теперь она уже обо всем прочитала. Это было словно непреодолимое желание потрогать качающийся зуб, и стоило ей начать, Ван Ыок больше не могла остановиться. С каждым разом всплывали все более пугающие факты, и с приливом адреналина она заставляла себя читать дальше. Многие источники того времени описывали события с неправдоподобной жестокостью. Ее родители были совсем еще юными, когда уплыли. Как им удалось справиться с неизвестностью, страхом, насилием? Как бы она справилась? Да не очень. Хватило бы ей изобретательности и смелости, чтобы сбежать? Вряд ли. Так что, как бы ни раздражали порой ее родители, какими бы требовательными и зависимыми они ни были, для нее они все же остались героями, старшими в любом смысле этого слова, и она бы скорее умерла, чем разочаровала их. Даже если это бы убило ее. Дыры и вопросительные знаки были лишь частью проблемы. Как ей удастся хотя бы попробовать убедить родителей, что дочь-художница – это не самое худшее, что может случиться в жизни? Слава богу, этот разговор предстоит не раньше следующего года. Ну она и тряпка! Ван Ыок даже услышала, как недовольно цыкнула Джейн. 8 После телефонного разговора с маминым врачом, который подтвердил дозировку антидепрессантов (хватило одного быстрого взгляда на упаковку, чтобы понять, что мама перестала принимать таблетки), Ван Ыок уже на несколько минут опаздывала в подготовительный клуб. Она вошла в церковь вместе с последним торопящимся учеником. Ван Ыок сразу же взяла на руки одну капризную малышку, Иман, чья мать сидела с одним из наставников и разбиралась со стопкой документов, присланных страховой компанией. Иман, от радости, что теперь ее носят по комнате, принялась за свою любимую игру – щекотать себе нос кончиком косички Ван Ыок. – Напитки уже доставили? – спросила Атифа, одна из мам-помощниц. – Да, должны быть в холодильнике в подсобке, – ответила Ван Ыок.