Она качает головой. — Ты такой странный. — Говорит девушка, назвавшая попугая в честь убийцы. Кэссиди встает перед клеткой и сует внутрь палец. Попугай прыгает по жердочке, пока не достигает Кэссиди, а затем склоняет голову. — Видишь? Она милая. — Поверю тебе на слово, — я тяжело вздыхаю и расправляю плечи. — Готова к фальшивому свиданию? Она величественно взмахивает рукой. — Готова к своему актерскому дебюту. Папарацци разбили своеобразный лагерь возле нашего многоквартирного дома, но это ничто по сравнению с толпой камер, мигающих перед рестораном. — Селеста сказала, что собирается сообщить о нашем местонахождении паре человек, — я отрываю взгляд от толпы за окном машины. — Думаю, ей нужно подтянуть математику, если это то, что та называет парой. — Она просто пытается помочь, — Кэссиди протягивает руку и сжимает мою. — У нас все получится. — Я собираюсь обойти машину и открыть тебе дверь. Сиди здесь. И держись поближе ко мне, хорошо? Она кивает и делает глубокий вдох. Все выкрикивают мое имя, как только я выхожу из машины, оббегаю переднюю часть и рывком открываю дверь, протягивая руку Кэссиди. Обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Кэсси прижимается ещё ближе, пока я пытаюсь оградить ее от вспышек фотокамер. Мы заходим внутрь и хозяйка заведения провожает нас к столику в маленькой угловой кабинке. Кэссиди забирается первой, а я устраиваюсь рядом. Ее широко раскрытые глаза перебегают от окна к окну, в то время как снаружи собираются папарацци. — Я закрою шторы, — говорит хозяйка. — Большое спасибо, — я вежливо улыбаюсь ей. — Я это ценю. Я кладу руку на подпрыгивающее колено Кэссиди. — Все в порядке? Тебя не задели? — Да, порядок, просто это было... слишком, — она издает смешок. — Ты действительно проходишь через подобное везде, куда бы ни пошел? — Не везде. Думаю, здесь папарацци было мало, поскольку я новичок. Она напевает. — Я бы никогда не захотела работать папарацци. Это слишком навязчиво. — Я тоже. Как только подходит официантка и принимает наши заказы, Кэссиди, кажется, возвращается к своей обычной болтовне обо всем и ни о чем одновременно. Единственная проблема в том, что я не могу перестать пялиться на ее рот. — Что заставило тебя захотеть стать вратарем? Почему не... нападающим или кем-то в этом роде? Я прикрываю рот кулаком и смеюсь. — Это не просто нападающий. Он крайний, отвечающий за левое и правое крыло. Она машет стаканом с водой в воздухе. — Неважно, ты знаешь, что я имею в виду. Знаю. Она старается, и это восхитительно. — Ну, я помню, как впервые узнал, что такое хоккей. Мама брала меня с собой на работу в кондитерскую каждую субботу. Мне нравилось помогать растапливать шоколад и разливать его по формочкам. После этого всегда позволяла взять несколько штук домой. В то время на соседней улице строился ледовый каток. Когда он наконец был готов, мама привела меня туда после смены, чтобы на него посмотреть. Там проходил школьный хоккейный матч, и я помню, как был загипнотизирован детьми, летящими по льду. Сразу же сказал, что хочу играть в хоккей — мне было семь лет — и указал на вратаря. Она спросила, почему вратарь, и я ответил: «Потому что он никогда не покидает лед». Все остальные игроки входили в игру и выходили из нее, но вратарь оставался на месте. Я останавливаюсь и делаю глоток воды. — Честно говоря, я был не слишком хорош, начав кататься. Было трудно балансировать на коньках, и я не так быстр, как другие ребята. Так что, думаю, хорошо, что я всей душой желал стать вратарем, поскольку ни на какой другой позиции ничего бы не получилось. Кэссиди внимательно слушает, подперев голову рукой и поставив локоть на стол. — Где сейчас живет твоя мама? — Она скончалась около десяти лет назад. Тяжелая борьба с раком молочной железы. Кэссиди подносит руку к губам. — Мне так жаль, Трент. — Спасибо. Она была самым замечательным человеком, которого я когда-либо знал. — У тебя есть какие-нибудь ее фотографии? Я просматриваю галерею в телефоне. — Вот несколько с тех времен. — О, боже мой. Ты был так крут. Я усмехаюсь. — А эта сделана позже, когда меня задрафтовали в НХЛ. — Она такая красивая. У тебя ее улыбка, — Кэссиди делает паузу. — А как же отец? — Никогда его не знал. Мама встречалась с парнем в колледже, и когда тот узнал о беременности, бросил ее. Она задыхается. — Какой придурок! Я приподнимаю плечо. — Я прекрасно обходился без него все эти годы. — Уверенна, так и было. Удивительно, что ты знал, чем хочешь заниматься, с такого юного возраста. И все получилось. Посмотри на себя! Я издаю горький смешок. — Ага, точно. Меня продала одна из лучших команд, а друг предал. Она сидит прямо. — Эй, не зацикливайся на этом дерьме. Ты все еще в НХЛ, и имеешь возможность заниматься тем, что любишь. Представь, если бы получил травму, положившую конец карьере или если бы не был нужен ни одной другой команде, — она тычет в меня пальцем. — У тебя есть возможность, так используй ее. Перестань прокручивать в голове произошедшее в прошлом и посмотри на то, что ждет впереди. Эти придурки оказали тебе услугу, так вытри ими пол. Или лед, наверное. Уничтожь их в этом сезоне. Выиграй... трофей. Большой серебряный кубок. И они пожалеют, что отпустили тебя. Ты… Я наклоняюсь и прерываю ее поцелуем. Я так же удивлен, как и она, и мы оба замираем, прижавшись друг к другу губами. Черт, зачем я это сделал? Следовало сначала спросить. Но Кэссиди не отстраняется. Она наклоняет голову и приоткрывает губы, скользя языком в поисках моего. Руки зарываются в ее волосы, захватывая шелковистые пряди у основания головы, чтобы удержать ее там, где хочу. Каждое нервное окончание в теле оживает. Это не скромный поцелуй. И не для камер. Он неожиданный и всепоглощающий — и чертовски горячий. Кэссиди стонет и этот звук чуть не губит меня. Чувствую эту потребность, как свою собственную, и не находись мы посреди ресторана, я бы дал то, чего она хочет. Я отстраняюсь первым, но перед этим посасываю ее нижнюю губу, прежде чем отпустить с хлопком. Ее волосы растрепались, а помада размазалась, но от этого член только твердеет. Блять, нужно выбросить подобные мысли из головы, находясь рядом с Кэссиди. Ее щеки вспыхивают, когда та обводит взглядом ресторан.