Она негромко вскрикнула, услышав, как Рейчел кашлянула, давая знать о своем присутствии, а затем всплеснула руками, отчего иголка, нитки и шарф разлетелись в разные стороны. Непонятно почему, но на всех пальцах ее левой руки были надеты наперстки. Они тоже разлетелись по сторонам. – Как ты меня напугала! – громким голосом произнесла она. – Боже мой, Рейчел Уинфилд. И все это именно сейчас, сейчас, когда ничто на всем свете не должно меня тревожить. Женский цикл – это ведь очень тонкое дело. Или тебе об этом не известно? Сале всегда говорила, что ее золовка рождена для театра, но воспитание и образование прошли мимо нее. Первое утверждение, по всей вероятности, было истинным. Приход Рейчел вряд ли мог быть незамеченным. Но Юмн, казалось, хотела воспользоваться даже и этим малозначащим событием, чтобы оказаться в центре внимания. Конечно, все было сделано для того, чтобы подчеркнуть и выпятить ее «женский цикл», как она называла это, и сейчас она обеими руками обхватила свой живот на тот случай, если Рейчел не поймет суть только что сказанного. Но это было излишним. Рейчел не верила, что Юмн может думать или говорить о чем-либо другом, кроме как о желании снова стать матерью и о протекании ее беременности – третьей беременности за тридцать семь месяцев жизни в замужестве, когда ее второму сыну не исполнилось еще и полутора лет. – Прости, – сказала Рейчел. – Я не хотела тебя пугать. – Надеюсь, что не хотела. Юмн повела глазами, ища разлетевшиеся по комнате вещи. Широко раскрытым правым глазом она заметила шарф, прищурив при этом свой, смотрящий в другую сторону, левый глаз, который она обычно держала в тени, отбрасываемой дупаттом. Когда Рейчел показалось, что Юмн намеревается снова приступить к работе, не обращая внимания на ее присутствие, она решила продолжить разговор. – Юмн, я пришла повидать Сале. Что с ней? – С этой девушкой всегда что-то происходит, – пожала плечами Юмн. – Стоит мне обратиться к ней, как она сразу делается глухой, как камень. Что ей нужно, так это хорошая трепка; только жаль, здесь никто не хочет этим заняться. – А где она сейчас? – спросила Рейчел. – Бедняжка, думают они, – продолжала Юмн. – Не трогайте ее. Она так переживает. Она переживает, ты можешь это представить? Да это просто смешно. Услышав это, Рейчел встревожилась, но, будучи верной подругой Сале, приложила максимум усилий, чтобы скрыть тревогу. – Она дома? – спросила Рейчел, стараясь говорить спокойно. – Так где она, Юмн? – Только что поднялась наверх. Когда Рейчел была уже в дверях гостиной, Юмн со злобным хихиканьем добавила: – Там она, вне всякого сомнения, страдает от горя. Рейчел нашла Сале в спальне, окна которой выходили в сад; сейчас эта комната была переоборудована в детскую для двух маленьких сыновей Юмн. Сале стояла у гладильной доски и складывала аккуратными квадратами только что высушенные пеленки. Ее племянники – старший, которому было два года и три месяца, и его младший брат – лежали в одной стоявшей у окна коляске. Мальчики крепко спали. Рейчел не видела подругу уже две недели. Слова, сказанные девушками друг другу при последней встрече, были не из приятных, и сейчас, несмотря на заранее подготовленные и отрепетированные фразы, Рейчел чувствовала неловкость и старалась не выглядеть растерянной. Однако причиной этого было не только нарастающее взаимное непонимание, и даже не то, что, входя в дом Маликов, Рейчел сразу же осознавала, что попадает в другую культурную среду. Чувство, охватившее ее сейчас – и оно усиливалось с каждой новой встречей с подругой, – проистекало из жгучего осознания того, насколько сильно физически она отличается от Сале. Сале была прелестной. Согласно религиозным предписаниям и желанию родителей, она носила скромные шальвар-квами. Сале притягивала к себе взгляды, несмотря на мешковатые брюки и куцый жакет, полы которого спускались до колен. Ее кожа была цвета мускатного ореха, а глаза цвета какао прикрывали густые и длинные ресницы. Свои черные волосы она заплетала в одну тугую косу, спускавшуюся до самой талии, а сейчас, когда Сале подняла голову, услышав свое имя, произнесенное голосом Рейчел, тонкие, словно паутинки завитки волос опустились на ее лицо. Единственным дефектом было родимое пятно. И цветом, и формой оно походило на ягоду клубники и выглядело, словно детская татуировка, прилепленная к скуле около виска. Когда глаза Сале встретились с глазами подруги, родимое пятно стало заметно темнее. Рейчел не отрывала взгляда от лица Сале. Подруга выглядела нездоровой, и Рейчел мгновенно забыла все подготовленные и отрепетированные фразы. Резким движением она протянула сверток и сказала: – Это тебе. Это мой подарок, Сале. После этих слов она почувствовала себя жалкой дурой. Сале не торопясь разглаживала складки на пеленке, а затем сложила ее пополам, тщательно совместив по углам. – Я ничего не хотела выразить этим подарком, – снова заговорила Рейчел. – Ну что я вообще могу знать о любви? Меньше, чем кто-либо. А что касается брака, так об этом я знаю меньше всех на свете. Ведь ты же знаешь, как я живу. Пойми, моя мать была замужем не больше десяти минут. По ее словам, все произошло по любви. Вот так-то. Сале сложила пеленку еще пополам и присоединила ее к стопке, лежащей на краю гладильной доски. Затем подошла к окну, посмотреть на спящих племянников. В этом не было никакой необходимости, подумала Рейчел, – ведь малыши спали словно мертвые. Рейчел содрогнулась, от того что облекла в словесную оболочку эту мысль. Она должна – именно должна — избегать произносить даже мысленно это слово, пока находится в этом доме. – Мне очень жаль, Сале, что так случилось, – сказала она. – Тебе не стоило приносить мне подарок, – тихо произнесла Сале. – Ты прощаешь меня? Пожалуйста, скажи, что прощаешь. Если ты не простишь меня, я просто не знаю, что со мной будет. – Тебя не за что прощать, Рейчел. – Так, значит, ты меня не прощаешь, я правильно поняла? Сале покачала головой, при этом круглые костяные бусинки, свешивающиеся с ее сережек, еле слышно защелкали, ударяясь друг о друга. Но она не произнесла ни слова. – Ну возьми мой подарок, – сказала Рейчел. – Как только я его увидела, я сразу подумала о тебе. Разверни сверток, ну пожалуйста. Ей так хотелось смыть с души тот неприятный осадок, оставшийся от их последнего разговора. Она не пожалела бы ничего, чтобы взять обратно свои слова, свои обвинения и восстановить с подругой прежние отношения. Задумавшись на мгновение, Сале чуть слышно вздохнула и взяла пакет. Прежде чем развернуть его, она внимательно рассмотрела рисунок на бумаге подарочной упаковки, и Рейчел обрадовалась, видя, как она улыбается, глядя на забавных котят, запутавшихся в шерстяных нитках. До одного из них Сале даже дотронулась пальцем. После этого она развязала тесьму, развернула бумагу и просунула палец под полоску липкой ленты, скрепляющей крышку с коробкой. Сняв крышку, вынула из коробки платье и легко пробежала пальцами вдоль одной из золотых нитей. Рейчел не сомневалась, что правильно выбрала подарок, который восстановит мир между ними. Жакет шервани был длинным, воротник – высоким. Его фасон вписывался в рамки национальной традиции и культуры Сале, был атрибутом ее религии. Вместе с брюками он совершенно скрывал ее тело от посторонних глаз. Ее родители – их добрую волю и понимание Рейчел учитывала, планируя свои действия, – наверняка одобрили бы такой подарок. Но в то же время это платье как бы подчеркивало значение, которое Рейчел придает дружбе с Сале. Платье было сшито из шелка, часто простроченного золотыми нитями. Было ясно без слов, что оно стоит дорого, и Рейчел пришлось значительно поубавить свои накопления, оплачивая эту покупку. Но если ее подарок поможет вернуть Сале, то о деньгах можно вообще не вспоминать. – Мне сразу понравился цвет, – сказала Рейчел. – Темно-коричневое отлично сочетается с твоей кожей. Надень его. Она делано усмехнулась, наблюдая, как Сале в нерешительности колеблется и, наклонив голову, рассматривает платье, водя кончиком пальца по краю одной из пуговиц. Это настоящие роговые пуговицы, хотела объяснить Рейчел, но не могла произнести этих слов. Она со страхом ждала, что будет дальше. – Сале, ну не стесняйся. Надень его. Оно тебе нравится? Сале разложила платье на гладильной доске и сложила спадающие с нее рукава так же тщательно, как перед этим складывала пеленки. Ее рука потянулась к свешивающейся с ожерелья чеканной пластине; это был ее талисман. – Это слишком дорогой подарок, Рейчел, – наконец произнесла она. – Я не могу принять его. Прости. Рейчел внезапно ощутила, что ее глаза наполняются слезами. – Но мы же всегда… – с трудом произнесла она. – Мы ведь подруги… Или уже нет? – Мы подруги. – Тогда почему… – Я не могу сделать тебе ответного подарка. У меня нет таких денег, но если бы и были… И Сале, не досказав фразы, перевела взгляд на платье, лежащее на гладильной доске. Недосказанную фразу докончила Рейчел. Она достаточно хорошо знала свою подругу, чтобы понять ход ее мыслей. – Ты отдала бы деньги родителям. И не захотела бы потратить их на меня. – Такие деньги… да. На этот раз Сале не прибавила: «Именно так мы обычно поступаем». За одиннадцать лет их дружбы она произносила эти слова так часто – и бесконечное число раз повторяла их после того, как Рейчел узнала о ее согласии выйти замуж за незнакомого пакистанца, выбранного для нее родителями, – что сейчас не было никакой нужды добавлять к незаконченной фразе обычное декларативное заключение. Собираясь к подруге, Рейчел и предвидеть не могла того, что после этого визита будет чувствовать себя намного хуже, чем в последние недели. Свое будущее она представляла себе в форме некоего силлогизма: жених Сале мертв, Сале жива – следовательно, Сале снова может стать для Рейчел лучшей подругой и самой желанной спутницей ее будущей жизни. Однако оказалось, что все обстоит совсем иначе. Рейчел почувствовала жжение в желудке, а голову словно заполнил какой-то обжигающий свет. После того, что она сделала; после того, что она узнала; после того, что говорила ей Сале, и она, как самый важный секрет, хранила все это в своей памяти – ведь это были их общие дела, дела того времени, когда они были лучшими подругами, разве не так?.. – Я хочу, чтобы ты взяла его. – Рейчел старалась говорить таким голосом, каким, по ее мнению, следует говорить в доме, в котором только что побывала смерть. – Я ведь просто пришла сказать о том, что искренне сожалею… ну… о твоей… утрате. – Рейчел, – тихо произнесла Сале, – прошу тебя, не надо. – Я понимаю, как тяжело тебе переносить утрату. Несмотря на то, что ты познакомилась с ним совсем недавно. Я уверена, что ты полюбила бы его. Ведь… – Она замолчала, услышав, как пронзительно звучит ее голос. Вот-вот он перейдет в крик. – Ведь я знаю, Сале, что ты никогда не вышла бы замуж за того, кого не любишь. Ты же всегда об этом говорила. А поэтому все указывает на то, что стоило тебе впервые увидеть Хайтама, и твое сердце сразу раскрылось для него. А когда он положил свою руку на твою, – свою влажную, липкую руку, подумала она, – ты сразу поняла, что это он, твой единственный. Ведь именно так все и было, верно? И именно поэтому ты сейчас так страдаешь. – Я понимаю, что тебе трудно понять это. – А я не понимаю только одного: почему по тебе не видно, что ты страдаешь? По крайней мере, из-за Хайтама. Я хочу понять почему. Твой отец понимает почему? Она сказала то, о чем не собиралась говорить. Все выглядело так, будто ее голос произнес это по собственной инициативе, независимо от нее, и у нее не было возможности управлять им. – Откуда тебе знать, что творится у меня в душе, – четко произнесла Сале, но в ее голосе слышались злобные нотки. – Ты собираешься судить меня по своим стандартам, но это ни к чему не приведет, поскольку твои стандарты отличны от моих. – Настолько, насколько я отлична от тебя, – с горечью в голосе ответила Рейчел. – Разве не так? Сале ответила после короткой паузы. На этот раз ее голос звучал не так категорично. – Рейчел, ведь мы же подруги. Мы всегда были и навсегда останемся подругами. Эти слова показались Рейчел более обидными, чем любые возражения на все только что сказанное. А все потому, что она знала – это не более чем слова. Сале говорила искренне, но ее слова нельзя было считать обещанием. Рейчел, порывшись в грудном кармане блузки, достала из него мятый буклет, который более двух месяцев носила с собой. Она так часто рассматривала помещенные в нем фотографии и все, связанное с «Приютом на утесе», что изучила их до последних мелочей – квартиры с двумя спальнями в трех кирпичных домах, протянувшихся вдоль улицы. Само название говорило о том, что они расположены над морем на Южном бульваре. Квартиры были на любой вкус – либо с балконом, либо с террасой, – но из любой из них открывался красивый вид: с северной стороны на Балфордский пирс, с восточной – на безбрежную серо-зеленую гладь моря. – Посмотри на эти квартиры. – Рейчел раскрыла буклет, но не протянула его Сале. Что-то подсказывало ей, что подруга не возьмет его в руки. – Я накопила достаточно денег, чтобы оплатить первый взнос. И я могла бы это сделать. – Рейчел, неужели ты не понимаешь, как обстоят дела в нашем мире? – Пойми, я хочу сделать это. Я позабочусь о том, чтобы твое имя – так же, как и мое – было внесено в договор покупки. Тебе лишь придется вносить месячную плату… – Я не могу. – Ты можешь, – настаивала Рейчел. – Ты считаешь, что не можешь, потому, что тебя так воспитали. Тебе незачем жить так всю оставшуюся жизнь. Никому такого не пожелаешь. Старший мальчик заворочался в коляске и захныкал во сне. Сале подошла к нему. Оба мальчика спали без одеял – в комнате было очень жарко, – так что не было необходимости поправлять постель. Сале слегка коснулась рукой лобика ребенка. Он, повернувшись во сне, лег кверху попкой.