– Иными словами, юрист? – Нечто похожее. Муфтий – это священнослужитель, толкующий применение исламских законов в повседневной жизни. Он является знатоком в том, что мы называем фатуа. – И что же это? – Это как бы практика применения этих законов. – Ну и что же он хотел у него выяснить? Ажар заколебался, медля с ответом, и тут Барбара почувствовала, что они подошли сейчас к самой сути, к первопричине того, что сделало его лицо таким горестным и печальным. Не отвечая, он потянулся к пепельнице и положил в нее погасшую сигарету. Снова собрал упавшие на лоб волосы и отбросил их назад. Затем пристальным изучающим взглядом уставился на свои ноги. Они, как и грудь, были обнаженными. Подобно его рукам, они были тонкими. Гладкие с высоким подъемом, они могли бы осчастливить любую женщину. – Ажар, – сказала Барбара. – Пожалуйста, не убегайте от меня сейчас, хорошо? Вы мне нужны. – Моя семья… – Вы и ей тоже нужны. Ведь мы все хотим до конца раскрыть преступление. Не имеет значения, был убийца азиатом или англичанином; смерть Кураши не должна остаться безнаказанной. Даже Муханнад согласен с этим, хотя он и говорит постоянно о защите своего народа. Ажар вздохнул. – У муфтия Хайтам искал ответа на вопрос о грехе. Он хотел узнать, останется ли мусульманин, признанный великим грешником, мусульманином, а следовательно, и членом мусульманского сообщества. – Вы хотите сказать, останется ли он членом своей семьи? – Членом семьи и всего мусульманского сообщества. – И что же муфтий ему ответил? – Он рассказал об узул аль-фай: о первопричинах появления закона. – И что это за первопричины? Ажар поднял голову, и их взгляды встретились. – Коран, сунна[85] о Пророке… – Сунна? – Описание того, как поступил пророк. – В каких обстоятельствах? – Как привести общину к согласию, ну и другие примеры… того, что вы называете логическим умозаключением. Не отрывая взгляда от его лица, Барбара потянулась за сигаретами. Вытряхнула из пачки одну для себя, протянула пачку Ажару. Тот, взяв с туалетного столика спички, чиркнул одной, поднес ее к сигарете Барбары, затем зажег свою и снова сел на край кровати. – Ну, а когда Хайтам и муфтий закончили свою беседу, они пришли к какому-то заключению, верно? Он получил ответ на свой вопрос. Так может ли мусульманин, виновный в тяжком грехе, оставаться мусульманином? Таймулла ответил вопросом на ее вопрос. – Барбара, как можно, пренебрегая в жизни одним из принципов ислама, оставаться мусульманином? Принципы ислама. Эта фраза многократным эхом отдавалась в голове Барбары. Она старалась совместить ее смысл с тем, что ей уже было известно о Кураши и о людях, с которыми он контактировал. Бродя по закоулкам своего мозга, она поняла, что между этим вопросом и жизнью самого Кураши существует видимая связь. Многое в поведении этого азиата стало просматриваться более ясно, и это неожиданно придало ей горячности. – Раньше – при разговоре в ресторане – вы сказали, что Коран строго запрещает гомосексуализм. – Да. – Но ведь он намеревался жениться. Фактически его брак был делом решенным. Настолько решенным, что его семья уже была готова прибыть на свадебное торжество, и было запланировано все, что связано с первой брачной ночью. – Похоже, что все было именно так, – как бы нехотя подтвердил Ажар. – Так можем ли мы предположить, что после беседы с муфтием Хайтам Кураши решил начать жить согласно принципам ислама, то есть перестать быть геем? – Она подошла к сути вопроса: – Можем мы предположить, что в душе он уже давно конфликтовал с самим собой из-за этого – из-за того, чтобы перестать быть геем, – возможно, сразу по приезде в Англию? Ведь он, в конце концов, намеревался жениться, а его все еще тянуло к мужчинам, несмотря на то, что он поклялся покончить с этим. А раз его тянуло к мужчинам, то, следовательно, тянуло и к тем местам, в которых они кучкуются, а таких мест существует немало. Итак, он встретил кого-то на рыночной площади в Клактоне и сошелся с ним. Их связь продолжалась примерно месяц, но он не хотел жить двойной жизнью – это было бы слишком рискованно, – а потому решил с этим покончить. Но покончили с ним. – Рыночная площадь в Клактоне? – с недоумением спросил Ажар. – Барбара, а при чем здесь площадь? Барбара поняла, что зашла слишком далеко. Ее подвело желание обобщить все факты и предположения, которые они сумели собрать и обсудить, и сейчас она по неосмотрительности выложила Ажару информацию, известную только Тревору Раддоку и следователям. Да, она явно перешла границу дозволенного. Барбара мысленно чертыхалась и кляла себя. Как жаль, что нельзя отмотать пленку назад, затереть слова «рыночная площадь в Клактоне», пусть даже затолкать их обратно в рот. Но слово не воробей. Сейчас она могла надеяться только на то, что удастся хоть как-то завуалировать сказанное. Но талантов на то, чтобы сделать это, у нее не было. Как жаль, подумала Барбара, что нет рядом инспектора уголовной полиции Линли. Он бы в мгновение ока развел руками это затруднение, пустив в ход свое изящное и всепобеждающее красноречие. Но главное, он никогда бы не завлек себя в подобную ситуацию, и прежде всего потому, что не имел привычки размышлять вслух, ну разве только среди своих коллег. Но это уже не в тему. Барбара решила сделать вид, что не заметила его вопроса, и, стараясь придать себе максимально задумчивый вид, произнесла: – Конечно, говоря с муфтием, он мог думать о другом человеке, – сказав это, она поняла, насколько близко она, возможно, подошла сейчас к правде. – О ком же? – удивленно спросил Ажар. – О Сале. Возможно, он узнал о ней нечто такое, что побудило его отказаться от бракосочетания с ней. Возможно, он просил муфтия подсказать ему способ, как сбросить с себя ярмо брачного контракта. Ведь существует же тяжкий женский грех, являющийся неоспоримой причиной для разрыва брачного контракта? Ну, какое-то деяние, за которое, стань оно известным, ее могут отлучить от ислама. Посмотрев на Барбару скептическим взглядом, Ажар покачал головой. – В этом случае брачный контракт будет разорван. Но, скажите, Барбара, какой, по-вашему, смертный грех может отягощать душу моей кузины Сале? Тео Шоу, подумала Барбара. Но на этот раз она благоразумно промолчала. Звонок над дверью зазвонил в самый разгар скандала. Если бы Рейчел не стояла в дверях гостиной, она не услышала бы его, потому что визгливо-пронзительный голос Конни, казалось, забил все пространство. Но сигнал звонка в две ноты – вторая нота постепенно сходила на шепот, словно голосок птицы, подстреленной в момент трели, – раздался как раз в тот момент, когда ее мать сделала паузу, чтобы набрать воздуха. Конни не обратила внимания на звонок. – Отвечай же, Рейчел! – кричала она. – Отвечай сейчас же и по существу. Что тебе известно об этом? Ты врала детективу и сейчас врешь мне, а я не потерплю этого, Рейчел Линн. Не потерплю! – Звонок в дверь, мам, – сказала Рейчел. – Конни! Меня зовут Конни, не забывай этого. И не пялься на дверь. Она сама не откроется, пока ты не ответишь без уверток на мой вопрос. Какое отношение ты имеешь к смерти этого парня на Неце? – Я же уже сказала, – взмолилась Рейчел. – Я дала ему чек для того, чтобы он убедился, как сильно Сале его любит. Она сказала мне, что это ее волнует. По ее словам, он не верил ей, а я подумала, что, если он увидит этот чек… – Чушь собачья! – завизжала Конни. – Прекрати пудрить мне мозги! То, что ты плетешь, такая же правда, как то, что я Матушка Гусыня[86]. А почему же ты не рассказала об этом той даме из полиции, а ведь она тебя спрашивала? Но ведь и ты, и я знаем почему, разве не так? Ты не сказала ей ничего, потому что не придумала еще на тот момент подходящего объяснения. Ты что, и вправду держишь меня за такую дуру, которая может поверить в твою идиотскую сказочку о том, как ты помогла этой цветной лахудре доказать, что она пылает вечной любовью к своему затрушенному жениху, привезенному невесть откуда? Ну так знай… Снова зазвонил звонок. Три раза подряд. Конни сама ринулась к двери и таким резким движением распахнула ее, что дверь с грохотом ударила в стену. – Ну что? – рявкнула она. – В чем, черт возьми, дело? Что вас сюда занесло? Вы что, не знаете, сколько сейчас времени? Ответил молодой мужской голос – уважительно, с почтением. – Рейчел дома, миссис Уинфилд? – Рейчел? А что вам надо от моей Рейчел? Рейчел, подойдя к двери, встала за спиной матери. Движением бедра Конни преградила ей путь. – А это что за кретин? – требовательным тоном спросила Конни. – Какого черта ему здесь надо… Ты что, совсем ополоумел? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени, придурок? Рейчел видела того, к кому были обращены слова матери. Перед дверью стоял Тревор Раддок. Он стоял в глубокой тени, и ни свет из окон дома, ни свет уличного фонаря не падал на него. Впрочем, прятаться он и не собирался. Выглядел Тревор еще хуже, чем обычно: грязная футболка с дырками вокруг шейной каймы, а джинсы так долго не знались с водой и мылом, что, казалось, выпрыгни он из них, они так и остались бы стоять в прежнем положении. Рейчел попыталась выйти из-за спины матери. Конни схватила ее за руку. – Ну-ка постой, моя милая, мы ведь еще не закончили. – В чем дело, Тревор? – спросила Рейчел. – Так ты его знаешь? – словно не веря своим ушам, спросила Конни. – А как ты думаешь? – вопросом на вопрос ответила Рейчел. – Раз он спросил меня, так, наверное, я его знаю. – Можно тебя на минутку? – обратился к ней Тревор. Он переминался с ноги на ногу, и его башмаки – нечищеные и без шнурков – скребли подошвами по бетонным плитам тротуара. – Я понимаю, что уже поздно, но я так надеялся… Рейчел, мне надо поговорить с тобой, очень надо. С глазу на глаз. – И о чем же? – едва сдерживая себя, спросила Конни. – И что же ты собираешься сказать Рейчел Линн такого, чего не можешь сказать в присутствии ее матери? И вообще, кто ты такой? Если вы с Рейчел настолько хорошо знакомы, что ты позволяешь себе приходить к ней в половине двенадцатого ночи, то почему я не видела тебя прежде? Тревор смотрел то на Рейчел, то на ее мать. Взгляд его остановился на Рейчел. На его лице был ясно написан вопрос: «Что, по-твоему, ей положено знать?» И Конни, словно телепат, мгновенно прочитала его. Она схватила Рейчел за руку. – Поговорить о том, во что ты ее втянул? О том, зачем вы таскались по ночам возле пляжных домиков? Ты опустилась до того, что трахаешься с этим придурком, на которого другая девушка даже не высморкается. Губы Тревора слегка дрожали, словно он боролся с собой, стараясь удержать себя от того, чтобы ответить. Рейчел поспешила на выручку. – Замолчи, мама. Увернувшись от материнских объятий, она ступила за порог.