Продержав сыщика в камере пару дней, его отправили в СИЗО. После утомительных процедур — медосмотра с непременным раздвиганием ягодиц, откатывания пальцев и прочего, сыщика отправили на сборку. Ему не понравилось, что пришлось сдавать кровь на анализ. Он сильно сомневался в стерильности иглы, а уж бацилл и микробов тут было — как в Большой медицинской энциклопедии. На сборке сыщик держался особняком, наблюдал за тем, как ведут себя арестанты. Он мог отличить первоходов от тех, кто попал сюда по второму и более разу. Определить это можно было по поведению. Большинство первоходов выглядели подавленно, но некоторые, наоборот, растопыривали пальцы веером и пытались напустить на себя вид крутых пацанов. Крюков знал, что таких в тюрьме быстро обламывают. И шансов оказаться в «обиженке» у крутых и распальцованных было куда больше, чем у их притихших и ушедших в себя товарищей. Наконец, уже поздно вечером, пришли и за ним. Когда после перехода по коридорам и лестницам коридорный приоткрыл дверь камеры, опер понял, что его сажают на «общак» — в общую камеру. Скорее всего, такая ошибка была частью плана по его обработке. Кричать и требовать, чтобы его отправили на милицейский «спец» не имело смысла — только внимание заключенных привлечешь. А выломиться из камеры при необходимости он по любому сумеет. На всякий случай он наклонился к вертухаю и тихо сказал. — Ты знаешь, что я мент и должен на спецу сидеть? В ответ тот пробурчал что-то типа: «Ничего я не знаю». Но Крюкова и это устраивало. Он произнес уже чуть громче, чтобы слышал и конвой. — Так вот, имей в виду, если меня попробуют опустить, я вскрою вены или голову об шконку разобью. В твое дежурство. И с трудом протиснулся вместе со скрученным матрасом в щель приоткрытой двери. Камера, рассчитанная на двадцать человек, вмещала, как минимум, пятьдесят. В воздухе висел смрад — не продохнуть. Между шконками сушилось белье. На нового сидельца внимание обратили немногие. Кто смотрел телевизор, кто играл в нарды или в шашки. Многие спали — кто на шконках, кто под ними. Остальные ждали своей очереди. Крюков произнес традиционное приветствие. — Мир этому дому. И оглядел помещение. За вора в камере, судя по всему, был щегольски одетый молодой грузин. Он полулежал на нижней шконке возле «решки». Судя по блуждающему взгляду и блаженной улыбке на лице, он явно находился в состоянии наркотического «прихода». Но нового арестанта заметил. — Э, ты кто по жизни будешь, э? — спросил он, впрочем, вполне доброжелательно. Крюков задумался. Сказать, что мент — завалят наглушняк. Ответил. — Пацан я. В кругу не общался, работу делал сам. — А приняли по какой статье? Если не хочешь, можешь не говорить. — За вымогательство и пиратство. Вот, прими на общее, — сыщик скинул кроссовку и вынул из-под стельки несколько сторублевых купюр. Что ж, вымогательство — статья почетная, пацанская. А уж пиратство!.. На Крюкова посмотрели с большим уважением. Пиратов до него в камере не видели. Вор отстранено покивал головой. — Дело. Ты пока, не в падлу, у тормозов присядь. Сам видишь, на хате со спальными местами напряг. Утром разберемся. Крюков уселся возле двери на скрученный матрас, привалился спиной к двери и задремал. Проснулся он от того, что кто-то легонько похлопал его по плечу. Сыщик открыл глаза. Рука, лежавшая у него на плече, была покрыта синим узором татуировки. — Здоров, мусор. Не признал? — тихо спросил тощий, дочерна загорелый под северным солнцем и ветрами арестант. Крюков всмотрелся в его лицо. Узнал. Были у него в прошлом с этим парнем точки пересечения. Не повезло. В таких случаях сыщик обычно старался ударить первым. Но не успел. — От братвы тебе благодарность, — сообщил блатной. — За Чистильщика. Доброе дело ты сделал, жалко, не убил. Много этот козел правильных пацанов положил. Эх, вот кабы этот Чистильщик на нашу хату заехал! На больничке он. Крюков не удивился такой осведомленности. Он давно знал, что тюремный телеграф работает лучше государственного. Собеседник между тем продолжал. — Слух ходит, что это за Чистильщика тебя твои же мусора сюда закрыли. Но братва за тебя мазу потянула. Здесь, на хате тебя не тронут. Вор у нас, хоть и апельсин, и на игле сидит, но беспредела не допустит. Так что своих бойся. Сегодня дежурная по изолятору — Эльза Кох. Зверь баба. Может дать команду, чтобы тебя на пресс в кандей спустили. Не успел он это сказать, как в дверном замке загремел ключ вертухая. — Крюков с вещами на выход! — Что я говорил? Ну держись, мусорок! — шепотом напутствовал его товарищ по заключению. — Теперь запрессуют. Дверь камеры открывалась едва на четверть, ограниченная цепью. Крюков снова с трудом протиснулся в образовавшуюся щель. — Вперед! Конвойный повел его по бесконечно длинному коридору — продолу. Время от времени приходилось задерживаться перед закрытыми решетчатыми дверями. Наконец они остановились перед дверью с табличкой «Комната ДПНСИ». Здесь и размешался дежурный помощник начальника следственного изолятора. Сегодня на этом посту находилась грозная Эльза Кох, похожая на боксера-тяжеловеса дама примерно одного с Крюковым возраста. Наиболее выдающейся частью ее фасада была большая грудь, напоминавшая две Фудзиямы, поставленные на попа. Она восседала за письменным столом, поставленным как раз напротив двери и строго глядела вошедших. — Свободен, — бросила она конвоиру, и тот вышел за дверь. Крюков нимало не смущаясь нагло прошел к столу, отодвинул стул для посетителей и сел. — Задолбали вы своими тюремными порядками, — вздохнул он. — Крюк, скотина, ты бы хоть поздоровался для начала. Я тебе как-никак жизнь спасла, — упрекнула его Эльза. Она достала из шкафа бутылку коньяка и два граненых стакана. В миру Эльзу Кох звали Зинка Кошкина, с ней Крюков не один год проработал в спецухе. До этого Зинка служила в «Матроске» контролером. Позже снова вернулась к прежней работе, но уже на более солидную должность. Они выпили за встречу — тьфу-тьфу упаси бог от таких встреч! — и закусили одной шоколадкой на двоих. — Зря беспокоилась, — сказал опер. — Меня урки как родного приняли. Я, по их понятиям, правильный мусор. Кроме того, я же Чистильщика захомутал. Братва меня предупредила, чтобы я своих боялся. Кстати, не знаешь, кто дал команду меня в общую камеру подсадить? Зинка фыркнула. — Кто ж тебе признается? Но не я, это точно. Еще налить? — Спрашиваешь! Они выпили еще и принялись вспоминать перипетии совместной службы. — Не тянет обратно на оперативную работу? — спросил сыщик. — Было бы что в твоей оперативной, — отмахнулась Зинка. — Как шавка носишься по городу, язык на плечо. А тут сидишь спокойно, а бабок не сравнить. — На людских слезах строишь личное благополучие? — полусерьезно упрекнул подругу сыщик. Зинка посмотрела на него, как на недоумка. — А ты слышал, чтобы кто-то наварил на добрых делах? Я таких что-то не встречала. Даже по телевизору не видела. Ты знаешь, что крестник твой, Чистильщик, здесь на больничке чалится? Ты его, в натуре, без руки оставил. Лучше бы уж убил. Крюков чуть не застонал от расстройства. — Я в последнее время только это и слышу! И, как мне объяснили, мои неприятности связаны именно с этим придурком, который стреляет гораздо лучше, чем думает. Они выпили еще и принялись, как водится, трепаться о наболевшем. Зинка рассказывала о том, какие у них трудности с кадрами. — На такую зарплату ни один дурак не пойдет. Набирают кого попало. На днях нового контролера взяли — ему не на продоле стоять, а в камере сидеть. Из милиции уволили в связи с возбуждением уголовного дела. Отмазался, работал в частном охранном. И оттуда выперли, так он к нам. И что ты думаешь? Взяли! Крюков почесал кончик носа. Так он делал, когда напряженно о чем-то думал. — Почему же ни с того, ни с сего? — протянул он. — Просто так, говорят, и прыщ не вскочит. Не помнишь, в каком ЧОПе он работал? Не в «Щите и мече»? — Точно. Фильм такой был старый. — А фамилия? Не Скулов? Или, может быть, Ерохин? Но Зинка разочаровала его. — Много хочешь. Я что, всех упомню? Выпив еще по маленькой и закусив «пористым», Крюков собрался идти в камеру. — Постой, тебя на какой «спец» сажать? — остановила его Зинка. — А их что, много? — Теперь обэповцы и собственная безопасность отдельно от других ментов сидят, — пояснила Зинка. Крюков покачал головой. — Да где же тут на всех тюрем напасешься? Слушай, а к олигарху какому-нибудь на подселение нельзя? Я бы за сервис доплатил. — Перебьешься. Их всех в Лефортово перевели. И вызвала конвой. Крюкова проводили в другое крыло и отвели в камеру. Здесь были совсем другие условия. Дышалось, конечно, не как в сосновой роще, но значительно легче, чем на переполненном «общаке». Из шести коек свободны были две. Крюков раскатал матрас и моментально заснул. Наутро его разбудил чудовищный рев радиоприемника. — Это везде, где в одну смену спят, так радио орет, — пояснил сыщику невысокий плотный мужик лет сорока и представился. — Оборотень по особо важным делам Дронов Виктор Петрович. — Пират Крюков, — отозвался Крюков. — Очень приятно.