– Отныне доверяйте только моей тетке, – напомнил он. Офелии было неприятно сознание, что он питает такое безграничное доверие к Беренильде. Эта дама манипулировала ими обоими, как марионетками, а Торн, сам того не зная, содействовал ей. – Доверять ей… не знаю. Но вам я доверяю всецело, не сомневайтесь. Офелия похвалила себя за свои слова. Если она не могла изображать любящую невесту, то хотела по крайней мере быть предельно честной с Торном. Она ему верит, и он должен это знать. И все-таки ей стало не по себе, когда он внезапно отвел глаза и смущенно пробормотал: – Вам надо идти. Я должен прибрать в кабинете и починить телефон до начала приема посетителей. А по поводу того, что вы сказали, я приму необходимые меры. Офелия нырнула в зеркало и приземлилась в своей комнатке. Ее обуревало столько мыслей разом, что она не сразу заметила: во время ее отсутствия патефон почему-то включился. Она с изумлением взглянула на пластинку, с которой неслись бравурные звуки фанфар. – Ну наконец-то вы здесь! – со вздохом сказал кто-то у нее за спиной. – А я уж было начал беспокоиться. Офелия обернулась. На ее кровати сидел мальчик. Угроза Шевалье был одет в полосатую пижаму. Он долизывал остатки леденца на палочке, глядя на Офелию сквозь толстые линзы своих круглых очков. – Вам не следовало бы оставлять ключ в двери, мадемуазель. Разве вы не знаете, что есть способ его достать, вытолкнув шпилькой с наружной стороны? Только сперва нужно подсунуть под дверь листок бумаги, а потом, когда ключ на него упадет, осторожно вытащить его из щели. Если она достаточно широка, это почти всегда удается. Офелия стояла в своем черном плаще, беспомощно уронив руки. Она не понимала ни слова из того, что говорил шевалье. Появление в ее комнате этого малолетнего Миража было настоящей катастрофой. А он, безмятежно спокойный и ничуть не смущенный, похлопал ладошкой по кровати, приглашая девушку сесть рядом. – Я вижу, вам не по себе, мадемуазель. Располагайтесь поудобнее. Вам музыка не слишком мешает? Но Офелия осталась стоять. Она была так испугана, что даже забыла о боли и совершенно не представляла, что говорить, что делать. Но ей стало совсем уж плохо, когда мальчуган неловким движением вытащил из кармана пижамы связку писем. – Я тут заглянул в вашу личную почту. Надеюсь, я не очень вас шокировал? Меня часто упрекают в излишнем любопытстве. Пропавшие письма! Каким же образом они попали в руки этого проклятого мальчишки? – Ваша матушка очень волнуется за вас, – продолжал шевалье, вынимая из пачки наугад одно из писем. – Вам повезло; вот моя первая мама умерла. К счастью, у меня есть госпожа Беренильда. Она для меня так много значит! И он поднял на Офелию простодушные глаза, увеличенные стеклами очков. – Вы уже обдумали предложение Густава? У вас ведь сроку только до сегодняшнего вечера, чтобы выполнить условия договора. – Значит, вот кто зачинщик, – с трудом выговорила Офелия. – Это вы задумали? Шевалье невозмутимо указал ей на патефон, гремевший бравурным фанфарным маршем. – Говорите чуть погромче, мадемуазель, а то я вас плохо слышу. Если вы не убьете младенца, – спокойно продолжал он, – Густав натравит на вас жандармов. Я-то не слишком влиятельная персона, чтобы командовать ими. А он – да. И мальчик с хрустом разгрыз остатки леденца. – Но главное – вы не должны убивать госпожу Беренильду, – только ее младенца. Я думаю, достаточно будет неудачного падения с лестницы. Мне очень важно, чтобы ребенок умер. Иначе он займет мое место в сердце госпожи Беренильды, понимаете? Нет, Офелия его не понимала. Как в маленьком десятилетнем тельце может гнездиться такой злобный дух?! Наверное, причина крылась в атмосфере этого ковчега, с его знатью, с его клановыми войнами. Такая обстановка не давала детям ни малейшего шанса вырасти порядочными людьми. Шевалье бросил палочку от леденца на пол и принялся методично просматривать письма Офелии. – Я очень внимательно слежу за всем, что касается госпожи Беренильды. А уж ознакомление с корреспонденцией ее семьи стало для меня настоящей манией. И вот когда мне попалось в руки ваше письмо, я узнал из него, что вы здесь, в замке. Но вы не беспокойтесь, – добавил он, сдвигая очки на лоб, – я никому ничего не сказал, даже Густаву. Он поболтал ногами, проникшись внезапным интересом к своим маленьким тапочкам на меху. – Честно говоря, я слегка разочарован. Сначала в моем доме поселяют какую-то незнакомку, не спросив у меня позволения. А когда я решаю нанести ей визит, то обнаруживаю, что вашу роль исполняет простая служаночка. Боюсь, я не оценил по достоинству смысл этой шутки, мадемуазель. И бедной девушке пришлось дорого заплатить за это. Офелия содрогнулась от испуга. Кто же из служанок подменил ее в замке? Уж не Писташ ли? А она-то об этом даже не подумала… Ни разу не озаботилась судьбой девушки, подвергавшейся вместо нее смертельной опасности. – Вы… навредили ей? Шевалье пожал плечами: – О, я просто покопался у нее в голове. И вот так узнал, что юный лакей на самом деле – это вы. Мне захотелось увидеть своими глазами, что вы собой представляете, и теперь я окончательно убедился: все в порядке. Вы слишком незначительная особа, чтобы госпожа Беренильда могла вас полюбить. И он снова углубился в чтение писем, сморщив нос от усердия. – Вторая дама, по-видимому, ваша родственница? – между делом уточнил шевалье. – Не трогайте ее! Офелия выкрикнула это, не успев подумать. Каждой клеточкой своего тела она ощущала: провоцировать злобного мальчишку опасно и глупо. А он снова взглянул на нее из-под круглых очков, сдвинутых на лоб, и она впервые увидела, как он улыбается. Смущенной, почти робкой улыбкой. – Если госпожа Беренильда потеряет ребенка до наступления вечера, у меня не будет никаких причин вредить вашей родственнице. С этими словами шевалье уложил письма Офелии в карман пижамы и неловко встал с кровати. Для такого неуклюжего ребенка он вел себя слишком самонадеянно. Офелия, даже с адской болью в ребре, с огромным удовольствием выпорола бы его, если бы могла двинуться с места. Но она не могла – ей казалось, будто она вся, целиком, тонет в его взгляде. И ей никак не удавалось уклониться от этого благодушного взгляда из-под татуированных век. «Нет, – подумала Офелия, напрягая все силы. – Я не должна позволить ему управлять моим сознанием!» – К сожалению, мадемуазель, вы не сохраните никаких воспоминаний о нашем разговоре, – вздохнув, сказал шевалье. – Однако я убежден, что он произведет на вас определенное впечатление. Очень плохое и очень прочное впечатление. Он кивком попрощался с девушкой, вышел и закрыл за собой дверь. Офелия стояла в длинном плаще Торна, не в силах двинуться. У нее безумно болела голова. Она сняла иглу с пластинки, чтобы патефон наконец замолчал, и подумала: а почему она вообще его завела? Потом удивленно мигнула при виде ключа, косо торчавшего из дверной скважины. Странно, она же не запирала дверь, вот дурья башка! Девушка осторожно уселась на кровать и внимательно оглядела комнату. Ее ливрея, аккуратно сложенная, висела на спинке стула. Из тазика кто-то вылил грязную воду. Дверь наконец-то была заперта на ключ. Но тогда почему, почему ее мучило ощущение, что она забыла какое-то важное дело? – Повесился? Ну, туда ему и дорога! Не успела Офелия сесть за стол для прислуги, как Ренар уже объявил ей об этом событии между двумя глотками кофе. «Кто повесился?» – хотела она спросить и посмотрела на него так настойчиво, что он решил развить эту тему и указал ей на других слуг, охваченных лихорадочным волнением. – Ты прямо как с луны свалился, малыш! Да об этом нынче все только и говорят! Густав, старший мажордом, – его нашли утром в петле… Повесился на балке в своей комнате. Если бы Офелия не сидела на скамье, у нее подкосились бы ноги. Она поговорила о Густаве с Торном, и вот Густав мертв! Девушка опять пристально взглянула на Ренара – ей не терпелось узнать, как это произошло. – Странное дело: ты как будто огорчен? – удивился Ренар, подняв брови. – Ну, тогда ты единственный, кто будет его оплакивать, уж поверь мне. Он ведь был хитрый, развратный негодяй, продувная бестия. Говорят, у него на столе нашли вызов во Дворец Правосудия – незаконное присвоение желтых песочных часов, превышение служебных полномочий и так далее! И Ренар красноречивым жестом чиркнул пальцем по шее: – В любом случае ему была крышка. Заиграешься с огнем – непременно обожжешь крылышки. Офелия едва прикоснулась к кофе, который Ренар с покровительственным видом налил ей в чашку. Органы правосудия были тесно связаны с интендантством – значит, за всем этим стоял Торн. Он сдержал слово. Офелии следовало бы утешиться и быть спокойной за свою судьбу и за ребенка Беренильды, но страх никак не отпускал ее. «Что же теперь будет? – думала девушка. – Надеюсь, Торн не внушит своей бабушке желание выброситься из окна?» Ренар так усердно скреб подбородок, что она стряхнула с себя эти мысли и посмотрела на него. А он сидел, уставившись в пустую чашку, и вид у него был какой-то смущенный. – Ты снова заступаешь на службу с сегодняшнего дня? Из-за этой дурацкой оперы? Офелия кивнула. У нее не было выбора. Сегодня вечером в Опере давали весенний спектакль в честь Фарука. И Беренильде непременно требовалось ее присутствие. Она даже добилась, чтобы девушке дали маленькую роль гондольера. С учетом трещины в ребре, Офелии предстоял довольно трудный вечер. – А вот меня там не увидят, – пробурчал Ренар. – Моя почтенная хозяйка глуха как тетерев. Все эти оперы ей даром не нужны. Он так и не оторвал взгляда от чашки, и между его густыми бровями пролегла озабоченная морщинка. – А тебе не слишком ли рано вылезать на свет божий? – с грубоватой заботой спросил он. – Я хочу сказать, после всего, что на тебя свалилось… Один-единственный день отдыха – маловато для такого случая, верно? Офелия терпеливо ждала, когда же он вымолвит то, что вертелось у него на языке. А Ренар чесал шею, поглаживал бакенбарды, опасливо поглядывал на окружающих и молчал. Потом вдруг неожиданно сунул руку в карман: – На, держи! Только смотри не привыкай к таким подаркам, понял? Это так… особый случай, понял? Раз уж тебе неможется, понял? Растерявшись от всех этих «понял?», Офелия недоуменно взглянула на зеленые песочные часы, стоявшие возле ее чашки. Вот когда она была счастлива, что не должна говорить! Сейчас ей никак не удалось бы выразить словами свои чувства. Ведь до сих пор это она отдавала Ренару полученные чаевые… А он выложил на стол могучие руки и насупился, словно боялся, что такое благодеяние повредит его репутации. – Три голубых, которые ты получил от Матушки Хильдегард… – процедил он сквозь зубы. – Жандармы ведь не вернули их тебе, верно? Я считаю, это несправедливо, ну и вот… поэтому…