Агата щелкнула пальцами перед ее лицом: – Давай-ка быстренько обсудим план действий! Тебе нужны новые платья, туфли, шляпы, белье, много постельного белья… – Мне нравятся мои старые платья, – отрезала Офелия. – Молчи лучше! Ты одеваешься как наша бабушка! – воскликнула Агата и тут же схватилась за перчатки сестры. – Господи боже мой, ну зачем ты таскаешь это старье? Мама же заказала для тебя целую коробку новых у Жюльена! – На Полюсе не делают перчаток для чтецов, я должна их экономить. Но Агата осталась глухой к этим доводам. Кокетство и элегантность оправдывали в ее глазах любую расточительность. – Да встряхнись же ты, наконец! Ну-ка, выпрями спину, втяни живот, выпяти грудь! И, ради бога, смени цвет очков, твой серый просто ужасен! А что касается вот этого, – продолжала Агата, брезгливо приподняв кончиками пальцев темную косу Офелии, – на твоем месте я давно бы отрезала всё под корень! Надо радикально сменить имидж! Жаль, сейчас у нас нет на это времени… Ну давай, выходи скорей, приехали! Офелия неохотно потащилась за сестрой. При виде каждой новой юбки, каждого корсета, каждого ожерелья она отрицательно мотала головой. После двух скандалов и десятка бутиков девушка дала себя уговорить лишь на покупку новых ботинок вместо стоптанных старых. В парикмахерском салоне Офелия проявила так же мало энтузиазма. Она и слышать не хотела о щипцах для завивки и бантиках по последней моде. – С тобой надо железные нервы иметь! – бушевала Агата. – Мне было семнадцать лет, когда меня выдали за Шарля! А маме – на два года меньше, когда она вышла за папу! И вот посмотри, какими мы стали: примерными женами, счастливыми матерями, эффектными женщинами! А тебя просто избаловал наш двоюродный дед. И оказал тебе этим медвежью услугу! Офелия вдруг увидела в зеркале рыжую головку Агаты, которая прижалась подбородком к ее макушке. – Офелия, если бы ты захотела, ты могла бы нравиться, – прошептала сестра. – Нравиться… зачем? И кому? – Да господину Торну, дурочка! – раздраженно бросила Агата, шлепнув ее по затылку. – Очарование – лучшее оружие женщины, и нужно им пользоваться без зазрения совести. Чтобы покорить мужчину, достаточно пустяка – взгляда, улыбки. Взять хотя бы моего Шарля – я из него веревки вью! Офелия всмотрелась в свое отражение. Без очков она видела плохо, но все же смогла разглядеть хрупкую белую шею, бледные щеки, невыразительный нос и слишком тонкие губы, не любившие лишних слов. Она попробовала робко улыбнуться, но улыбка выглядела фальшиво. Есть ли у нее очарование? И как его распознать? По мужскому взгляду? Каким же взглядом посмотрит на нее Торн сегодня вечером? Эта мысль показалась ей такой дикой, что она рассмеялась бы от всего сердца, не будь ее положение столь плачевным. – Ну, пойдем уже? Кончились мои муки? – спросила она у сестры. – Почти. И Агата отвернулась, чтобы попросить у мастерицы шпильки. Офелия только этого и ждала. Она торопливо надела очки, схватила сумку и нырнула головой вперед в зеркало парикмахерской, едва втиснувшись в его узкую раму. Верхняя половина тела уже выбиралась из зеркала в комнате Офелии, в нескольких кварталах отсюда, но Агата успела схватить сестру за лодыжки. Офелия отбросила сумку, уперлась в оклеенную цветастыми обоями стену и напрягла все силы, чтобы вырваться из цепких сестринских рук. Ей все-таки удалось вывалиться из зеркала в свою комнату, опрокинув попутно табурет и стоявший на нем цветочный горшок. Она растерянно посмотрела на собственную необутую ногу: один новый ботинок остался в руках Агаты. Сестра не умела летать сквозь зеркала, так что короткая передышка Офелии была обеспечена. Девушка доковыляла до массивного деревянного сундука, стоявшего рядом с двухэтажной кроватью, села на него и огляделась по сторонам. Всюду валялись чемоданы, шляпные картонки… В комнате, где она выросла, всё говорило сейчас о скором отъезде. Офелия бережно вынула из сумки дневник Аделаиды и задумчиво просмотрела еще несколько страниц. «18 июля, воскресенье. От госпожи посла все еще никаких известий. Здешние дамы очаровательны: мне кажется, ни одна из моих кузин на Аниме не может сравниться с ними в грации и красоте. Но иногда в их обществе мне как-то не по себе. По-моему, они непрестанно злословят, осуждая мои туалеты, мои манеры и мой способ выражать свои мысли. А может, это мне просто чудится?..» – Ты почему явилась так рано? Офелия вздрогнула и взглянула на верхнюю кровать. Ворвавшись в комнату, она и не заметила, что из-под одеяла торчат худенькие ноги в лакированных туфлях! Ноги принадлежали ее младшему брату Гектору, с которым она делила комнату. Девушка закрыла дневник. – Я сбежала от Агаты. – Почему? – Из-за наших мелких женских проблем. Господин Почемучка желает узнать подробности? – Еще чего! Офелия чуть заметно усмехнулась – она с нежностью относилась к брату. Лакированные туфли исчезли, вместо них появились губы, перепачканные чем-то оранжевым, вздернутый нос и пара безмятежных глаз. У Гектора был точно такой же взгляд, как у Офелии без очков, – невозмутимый в любых обстоятельствах. В руке он держал тартинку с абрикосовым джемом. – Тебе, кажется, запретили полдничать в спальне, – напомнила Офелия. Гектор пожал плечами и ткнул рукой с тартинкой в дневник, который держала сестра. – А почему ты перечитываешь эту тетрадку? Ты же ее наизусть знаешь! – Наверно, чтобы чувствовать себя уверенней, – прошептала Офелия. Чем чаще она заглядывала в этот дневник, тем ближе ей становилась Аделаида. И все-таки каждый раз, дойдя до последней страницы, Офелия ощущала разочарование: «2 августа, понедельник. Ну наконец-то я успокоилась! Госпожа посол вернулась из поездки. И Родольф подписал у нотариуса договор с монсеньором Фаруком. Я не имею права распространяться о подробностях, но завтра нам предстоит встреча с Духом Семьи. И, если мой брат представит убедительные доводы, мы станем богачами». Дневник кончался на этой записи. Аделаида сочла излишним описывать последующие события. Так какой же договор она и ее брат подписали с Фаруком, Духом Семьи Полюса? И действительно ли они разбогатели? По всей видимости, нет – иначе это было бы известно… – А почему ты его не читаешь руками? – спросил Гектор, флегматично жуя тартинку. – Я бы на твоем месте так и сделал. – Ты отлично знаешь, что у меня нет такого права. На самом деле Офелии ужасно хотелось снять перчатки и проникнуть в тайны прабабушки. Но она была слишком честным профессионалом, чтобы заразить этот документ собственными страхами. Крестный был бы очень разочарован, если бы она поддалась соблазну. С нижнего этажа до них донесся пронзительный женский голос: – Эта гостевая комната – просто кошмар! Она должна быть достойна придворного, тут нужна роскошь! Что о нас подумает господин Торн?! Ладно, мы постараемся реабилитировать себя вечерним приемом. Розелина, сбегай в ресторан, проверь, как там мои пулярки![5] Поручаю тебе организацию ужина! – Мама, – невозмутимо промолвил Гектор. – Мама, – так же невозмутимо подтвердила Офелия. Голос матери не вызывал у нее никакого желания спуститься вниз. Она подошла к окну, чтобы задернуть цветастую штору, и заходящее солнце позолотило ее щеки, нос и очки. На темнеющем небосклоне уже проглядывала луна, похожая на фарфоровую тарелку. Офелия долго смотрела на склон горы в рыжем осеннем уборе, на фиакры, снующие по улицам вдалеке, на двух своих младших сестер, которые играли в серсо внизу, во дворе, среди палой листвы… И вдруг девушку захлестнула острая тоска по прошлому. Глаза ее расширились, губы плотно сжались, всегда невозмутимое лицо исказилось. Как ей хотелось побегать вместе с сестрами, беззаботно задирая юбки и швыряя камешки в сад тетушки Розелины! Увы, это время кануло в прошлое, а сегодня вечером… – Почему ты должна уезжать? Я же тут с тоски помру с нашими занудами! Офелия обернулась к Гектору. Он так и не слез с верхней кровати – сидел там, облизывая липкие пальцы, и следил за сестрой, глядевшей в окно. В его спокойном тоне проскальзывали укоризненные нотки. – Ты же знаешь, я тут ни при чем. – А тогда почему ты не вышла за какого-нибудь кузена? Этот вопрос обжег Офелию, как пощечина. Гектор был прав: выйди она здесь за первого встречного, ей не пришлось бы оказаться в таком положении. – Теперь уже поздно жалеть, – прошептала она. – Берегись! – вдруг шепнул Гектор. Он торопливо вытер губы рукавом и распластался на кровати. Сильный сквозняк взметнул юбку Офелии. В комнату вихрем ворвалась ее мать с растрепавшейся прической и вспотевшим лицом. За ней следовал кузен Бертран. – Я переведу сюда девочек, поскольку в их спальне разместится жених. О господи, эти чемоданы загромоздили всю комнату, ну куда мне их девать?! Отнеси вон тот в кладовую, только аккуратно, там хрупкие… Внезапно мать поперхнулась и замолчала, увидев Офелию в оконном проеме, в лучах заходящего солнца. – Как… А я думала, ты с Агатой! И она возмущенно поджала губы, испепеляя взглядом старомодное платье дочери и ее шарф-пылесборник. Значит, Офелия так и не сменила наряд, вожделенной метаморфозы не произошло! Мать патетическим жестом прижала руку к пышной груди: – Ты меня убить хочешь?! И это после всех неприятностей, которые ты мне доставила! За что мне такое испытание, дочь моя?! Офелия только смущенно моргнула за своими очками. Она всегда отличалась дурным вкусом в одежде, с какой же стати ей сейчас отказываться от старых привычек? – Да ты хоть знаешь, сколько времени?! – возопила мать. – Меньше чем через час мы должны быть в аэропорту! И куда подевалась твоя сестра? А я-то еще не прибрана… Нет, мы точно не успеем! Она выхватила из корсажа пудреницу, покрыла потный нос облаком розовой пудры, умелой рукой привела в порядок сбившийся рыжеватый шиньон и ткнула наманикюренным пальцем в Офелию: – Я требую, чтобы ты пристойно оделась! Это относится и к тебе, неряха! – добавила она, обращаясь к верхней кровати. – Ты думаешь, Гектор, я не учуяла запах абрикосового джема? И, обернувшись, столкнулась нос к носу с кузеном Бертраном, который замер, беспомощно опустив руки. – Ты до завтрашнего утра будешь так стоять?! Займись чемоданом! И, взмахнув подолом, вихрь по имени мама умчался из комнаты так же внезапно, как появился.