Медведь Вечер принес с собой сильный дождь. Капли барабанили по металлической крыше ангара, служившего стоянкой для прибывающих дирижаблей. Этот ангар пятидесятиметровой высоты был самым современным строением в Долине. Он предназначался для приема летательных аппаратов дальнего следования. Редкие фонари источали слабый свет, еще более тусклый из-за дождя. Насквозь промокший сторож проверял, надежно ли укрыты брезентом ящики с почтой для отправки на другие ковчеги. Наткнувшись на целый лес зонтов, он остановился и изумленно замигал. Под зонтами стояли мужчины в парадных сюртуках, принаряженные дамы и дети с тщательно прилизанными волосами. Все они молча и невозмутимо смотрели в облака. – Прошу прощения, уважаемые кузены, я могу чем-то помочь? – спросил сторож. Мать Офелии, чей красный зонт выделялся среди прочих, ткнула пальцем в часы на ближайшем столбе: – Скажите, любезный, они спешат? Мы уже сорок минут дожидаемся прибытия дирижабля с Полюса! – Спешат, как всегда, – заверил ее сторож с широкой улыбкой. – Вы ждете грузовой дирижабль с мехами? – Нет, мой милый, мы ждем гостя, – ответила другая дама из толпы встречающих. Сторож покосился на нее. У дамы был внушительный нос, похожий на вороний клюв. Одета она была во все черное, от мантильи, прикрывавшей ее седые волосы, до платья из дорогой тафты. Элегантные серебряные галуны на лифе указывали на ее статус Настоятельницы, Первой среди Матерей. Сторож почтительно снял фуражку. – Уважаемая госпожа, вы уверены, что не ошиблись? Я работаю здесь с самого детства и никогда не видел, чтобы кто-нибудь с Полюса прилетал к нам в гости! Эти люди не путешествуют просто так – только по делу… Он взмахнул фуражкой на прощание и побрел дальше, к своим ящикам. – Скатертью дорога! – прошипела Агата и тут же начала шпынять Офелию, с которой стояла под одним лимонно-желтым зонтом: – Не сутулься и не вылезай под дождь! И улыбнись наконец! Думаешь, господин Торн зарыдает от счастья, когда увидит твою унылую физиономию? По раздраженному голосу Агаты было понятно, что она так и не простила сестре бегства сквозь зеркало. Однако Офелия ее почти не слушала. Гораздо громче этих слов звучали для нее шелест дождя и стук собственного испуганного сердца… – Отстань ты от нее! – сердито крикнул Агате Гектор. Офелия благодарно взглянула на брата, но тот уже снова прыгал по лужам вместе с кузинами и кузенами. Малышей не волновали никакие заботы: они пришли сюда, чтобы посмотреть не на жениха, а на дирижабль. Это редкостное зрелище было для них настоящим праздником. – Агата права! – объявила мать из-под своего красного зонта. – Моя дочь будет улыбаться, когда прикажут. Не правда ли, мой друг? Последнее было обращено к отцу Офелии, который пробормотал в ответ нечто утвердительное. Лысоватый, седеющий, преждевременно постаревший, этот бедняга жил под каблуком у своей женушки. Офелия поискала глазами старика-крестного. Он стоял с мрачным видом, в стороне от сборища зонтиков, чуть ли не до усов подняв воротник темно-синего плаща. Офелия не ждала от него никакого чуда, но его ободряющий кивок хоть немного утешил ее. Громкие возгласы, раздавшиеся вокруг, поразили ее как удар грома. – Смотрите! – Вот он! – Ну наконец-то! Офелия, сжавшись от страха, подняла глаза и взглянула в небо. Из облаков с угрожающим рокотом выплывала темная масса, похожая на гигантского кита. Дирижабль снижался. Гул моторов стал невыносимо громким, пропеллеры подняли ветер. Дети восторженно завопили. Дамы подхватили кружевные юбки. Лимонно-желтый зонт Агаты улетел в небо. Зависнув над посадочной площадкой, дирижабль выпустил причальные канаты. В тот же миг откуда-то из темноты и дождя вынырнули десятки рабочих. Они вцепились в эти веревки и, напрягая все силы, потянули аэростат вниз, чтобы помочь ему приземлиться. Затем они установили его на рельсы, завели внутрь ангара, зафиксировали канаты и приставили к люку металлический трап. Из дирижабля стали выходить члены экипажа, несущие тюки с почтой. Кузены и кузины, как мухи, облепили вход в ангар. И только Офелия осталась на прежнем месте, поодаль, не обращая внимания на холодный дождь и прилипшие к лицу мокрые волосы. Очки у нее сплошь покрылись дождевыми каплями, и она ничего не видела, кроме неясного скопления платьев, жакетов и зонтов. Трубный голос ее матери перекрыл общий гомон: – Ну дайте же ему выйти, пропустите его! Мой дорогой, дорогой господин Торн, добро пожаловать на Аниму! Ах, неужели вы один, без эскорта? О, Великие Предки! Офелия! Ну куда она подевалась, эта растяпа? Агата, сейчас же найди сестру! Бедный мой друг, какая ужасная погода! Прилети вы на час раньше, мы встретили бы вас без этого потопа… Дайте же ему кто-нибудь зонтик! Офелия оцепенела, не в силах сделать ни шагу. Вот он, ее жених. Человек, разрушивший ее жизнь. Она не хотела ни видеть его, ни говорить с ним. Но Агата схватила сестру за руку и потащила за собой, расталкивая родственников. Оглушенная гомоном и ливнем, Офелия почти уткнулась в грудь полярного медведя и от растерянности даже не отреагировала на его холодное «здравствуйте», прозвучавшее где-то высоко над ее головой. – Итак, знакомство состоялось! – объявила мать под шелест вежливых аплодисментов. – А теперь быстро по фиакрам! Не хватает еще подцепить простуду. Офелию впихнули в один из экипажей. Сухо щелкнул кнут, фиакр содрогнулся и покатил в город. Кучер зажег лампочку, озарившую желтоватым светом лица пассажиров. Дождь по-прежнему звонко барабанил по стеклам. Притиснутая к дверце, Офелия сосредоточилась на этой водяной дроби. Она никак не могла выйти из оцепенения, и лишь через несколько минут до нее дошло, что рядом кто-то оживленно разглагольствует. Это была ее мать, говорившая за десятерых. А где же медведь… он тоже тут? Офелия приподняла на лоб очки, забрызганные дождем. Первое, что она увидела, был высокий, чуть ли не до крыши фиакра, шиньон ее матери, второе – вороний нос Настоятельницы, сидевшей напротив. И наконец, сбоку от Офелии… Медведь! Он упрямо смотрел в окошко фиакра, время от времени коротко кивая в ответ на болтовню матери и не удостаивая взглядом ни одну из пассажирок. Успокоенная тем, что не вызывает у жениха интереса, Офелия вгляделась в него. Первое впечатление ее обмануло: Торн вовсе не был медведем. Ей почудилось это из-за огромной белой шкуры с клыками и когтями, накинутой на его плечи. Но сам по себе он оказался не таким уж могучим. Пальцы его рук, скрещенных на груди, были тонкими и заостренными, как клинок шпаги. Однако, при всей своей худобе, он отличался гигантским ростом: его голова упиралась в крышу фиакра, отчего ему приходилось сгибаться в три погибели. «Великие Предки, – изумленно подумала Офелия, – неужели эта громадина будет моим мужем?!» Торн держал на коленях красивый ковровый саквояж, который придавал ему чуть более цивилизованный вид, хотя никак не сочетался с медвежьей шкурой. Офелия поглядывала на жениха исподтишка, боясь смотреть пристально – вдруг он почувствует ее интерес… Ей хватило пары коротких взглядов, чтобы изучить его лицо, и от увиденного у нее мороз пробежал по коже. Холодные серые глаза, орлиный нос, грива светлых волос, шрам через висок – весь этот профиль дышал враждебностью. Враждебностью по отношению к ней и ее родным. И Офелия, в каком-то мгновенном озарении, поняла, что этот человек женится на ней тоже против воли. – Я привез подарок для госпожи Артемиды. Офелия вздрогнула. Ее мать поперхнулась и умолкла. Даже Настоятельница, убаюканная ездой, приоткрыла глаза. Торн произнес эту фразу сквозь зубы, через силу, словно заставляя себя обращаться к ним. Каждую согласную он выговаривал жестко, с характерным северным акцентом. – Подарок для Артемиды? – растерянно пролепетала мать Офелии, но тут же встрепенулась и воскликнула: – О, для нас будет великой честью представить вас Духу нашей Семьи! Если мы сможем доставить вам удовольствие этим визитом, то отправимся к Артемиде завтра же! – Сейчас. Ответ Торна прозвучал резко, как щелчок кнута. Мать заметно побледнела. – Э-э-э… поймите, господин Торн, если мы потревожим Артемиду сегодня вечером, это будет неверно понято. Она не принимает посетителей после заката. И, кроме того, – добавила мать с самодовольно-любезной улыбкой, – на сегодняшний вечер у нас запланирован скромный ужин в вашу честь… Взгляд Офелии метался между женихом и матерью. Уж она-то знала, что скрывается за этими словами – «скромный ужин»! Затеяв роскошнейший банкет, мать буквально опустошила кладовые дядюшки Юбера, велела зарезать трех поросят, заказала в магазине хозяйственных товаров фейерверки и конфетти и организовала костюмированный бал на всю ночь, до рассвета. Тетушке Розелине, крестной Офелии, было велено завершить все приготовления к их приезду. – Нет, это срочно! – объявил Торн. – И, кроме того, я не голоден. – Понимаю, сынок, понимаю, – неожиданно вмешалась Настоятельница и добавила с кислой улыбкой: – Ничего не поделаешь, раз надо, значит, надо. Офелия растерянно заморгала: уж она-то не поняла ровным счетом ничего. Чем объяснялось такое поведение Торна? Он вел себя настолько грубо, что она, в сравнении с ним, была воплощением хороших манер. Между тем Торн ударил кулаком в стеклянное окошко передней стенки фиакра, отделявшей кучера от пассажиров. Фиакр тут же остановился. – Чего желает господин? – спросил возница, прижавшись носом к стеклу. – К госпоже Артемиде! – приказал Торн со своим жестким акцентом. Кучер вопросительно глянул на мать Офелии. От испуга она смертельно побледнела, у нее перекосилось лицо. – Вези нас в Обсерваторию, – подтвердила она сквозь зубы. Экипаж круто развернулся и пополз вверх по склону, откуда только что съехал. Снаружи послышались протестующие крики родственников. – Какая муха вас укусила?! – вопила тетушка Матильда из своего фиакра. Мать опустила стекло и отчеканила: – Мы едем в Обсерваторию. – Куда?! – возмутился дядя Юбер. – В такое время? А как же банкет? А бал? У нас всех животы уже подвело! – Садитесь за стол без нас, празднуйте и расходитесь по домам! – отрезала мать. Она рывком подняла стекло и махнула кучеру, приказывая ехать дальше. Офелия прикусила краешек своего шарфа, чтобы скрыть улыбку. Этот человек с Севера смертельно оскорбил ее мать. На такое она даже не надеялась! Торн отвернулся к окну, уделяя внимание только дождю за стеклом. Он явно давал понять, что никак не расположен беседовать с матерью и уж тем более с ее дочерью. Взгляд гостя, острый как клинок, ни на миг не обратился на девушку, с которой ему полагалось любезничать. Офелия с довольным видом откинула прядь волос, прилипшую к носу. Если так дело пойдет и дальше, возможно, помолвка будет разорвана еще до полуночи. Мать сидела, плотно сжав губы, и только ее глаза гневно сверкали в полумраке фиакра. Настоятельница снова погрузилась в дрему под своей черной мантильей. Их путь обещал быть долгим… Фиакр въехал на плохо вымощенную дорогу, которая вилась серпантином по склону горы. Офелия безропотно терпела непрерывную тряску, развлекая себя созерцанием пейзажа. Западный ветер унес грозовую тучу, и в просвете между облаками появилась бледная россыпь звезд. Но ниже, на краю Долины, у самого горизонта, небо еще пылало последними отсветами заката. Лиственничные леса сменились еловыми, и в воздухе разлился терпкий аромат хвои. Пользуясь сумраком в экипаже, Офелия могла чуть смелее разглядывать согнутую в три погибели фигуру Торна. Теперь, в этой полутьме, его опущенные веки казались голубоватыми. Офелия заметила еще один шрам, рассекавший бровь. Неужели этот человек тоже охотник? Он, конечно, выглядит довольно худым, но у него тот же взгляд, что у людей на рисунках Аугустуса! Можно было бы подумать, что он заснул, утомленный тряской ездой, если бы не гневная морщина, прорезавшая его лоб, и не пальцы, нервно барабанившие по саквояжу. Внезапно Торн поднял веки, из-под них сверкнул стальной взгляд. Фиакр затормозил. – Обсерватория! – объявил кучер.