На какой-то миг в комнате повисло молчание. А затем: – Ты права. Это сравнение, должно быть, показалось… впрочем, нет, оно и было неуместным. Это не было моей целью. Во мне говорило мое прошлое «я». Прими мои извинения. В глубине души Констанс не могла поверить – просто не могла понять, как такое возможно – что она разговаривает с человеком, который обманул, соблазнил ее ради своих извращенных целей, а после бросил с таким торжествующим цинизмом и презрением. Что он здесь делает и какова его цель? Без сомнения, он желает еще больше ее унизить. Диоген ничего не говорил. Молчание затягивалось, но, тем не менее, Констанс продолжала выжидать. – Так Алоизий был прав, – наконец сказала она. – Он предупреждал, что мне следует готовиться к противостоянию. Значит, это был ты в туннелях под Олдхэмом? И это тебя видел Алоизий на дюнах Эксмута? Ты наблюдал за нами! Тишина. – Что ж, можешь считать свою месть завершенной. Прими поздравления. Алоизий мертв – благодаря тому существу, которое ты выпустил на свободу. И теперь ты явился сюда, чтобы снова со мной поиграть? Ты думаешь, тебе удастся снова соблазнить меня своими стихами, эффектной эстетикой блюд и интеллектуальными подарками, чтобы, когда настанет нужный для тебя момент, воткнуть мне нож в спину – снова? – Нет, Констанс. Она продолжала, не обратив внимания на его ответ. – О, нет, connard[96], на этот раз это я собираюсь вонзить в тебя нож. Не могу дождаться момента, когда увижу после этого выражение твоего лица. Я уже наблюдала нечто подобное, когда столкнула тебя в жерло вулкана, и мне оно очень понравилось. То был удивленный взгляд человека, терявшего все свое превосходство! Во время этой речи она почувствовала, что гнев ее снова начинает расти. Она заставила себя умолкнуть, чтобы вернуть хладнокровное спокойствие и не упустить тот самый момент, которого она так ждала. Наконец, Диоген вновь заговорил с ней: – Прости, Констанс, но ты ошибаешься. Ошибаешься в причине моих поступков и – что совершенно точно – ошибаешься в моих намерениях. Констанс не ответила. Спокойствие возвращалось к ней. Рука, сжимавшая стилет, все еще была готова ринуться вперед и вонзить смертельный клинок в грудь врага при малейших признаках звука или движения. Годы, проведенные в темных подвалах этого особняка, отточили ее восприятие, поэтому сейчас она обладала чувствительностью кошки. При этом для ее глаз было странно так долго адаптироваться к темноте, она явно слишком много времени провела наверху, при свете дня. – Позволь заверить тебя в одном. Я здесь не для того, чтобы отомстить своему брату или кому бы то ни было еще. Больше нет. Теперь у меня другая цель. Твоя ненависть изменила меня. Та твоя невероятная погоня изменила меня. Вулкан изменил меня. Я теперь совершенно другой человек – исправленный и трансформированный. Преображенный, если хочешь. И причина, по которой я здесь, заключается лишь в том, что здесь находишься ты. Констанс ничего не сказала. Его голос звучал все громче. Казалось, что он приближается. Еще несколько шагов… затем еще… – Я буду честен с тобой. Это наименьшее, что я могу дать тебе. Наименьшее, что ты заслуживаешь. Кроме того, я не сомневаюсь, что твой высокий интеллект распознал бы любой обман. Но, поверь, когда я закончу, ты удостоверишься, что я говорю правду. Это я тебе обещаю. Повисла краткая пауза. – Так вот, правда заключается в том, что было время, когда я отчаянно хотел видеть страдания своего брата. Я мечтал, чтобы ему воздалось сполна за то, как я пострадал от него в детстве. В то время я считал тебя – прости мою грубость – всего лишь неким орудием, с помощью которого я мог бы уничтожить Алоизия. Видишь ли, Констанс, тогда я совсем не знал тебя. В абсолютной темноте, с босыми ногами, одетыми в одни чулки, она сделала тихий шаг в направлении его голоса. Затем еще один. – Я действительно был сильно ранен после падения в вулкан. И пока проходили месяцы реабилитации, у меня было много времени на то, чтобы обдумать случившееся. Поначалу я планировал отомстить вам обоим. Но затем – и, Констанс, это произошло так внезапно, что было похоже на упавшие шоры – все переменилось. Я осознал, что внутри моего гнева покоятся еще несколько эмоций. Мои истинные чувства. Она молчала. Диоген уже и раньше использовал с ней подобные слова. Тогда, в прошлом, они возымели необходимый ему эффект. Она же выпила те слова, как иссушенный сад выпивает нечаянно пролитую воду. – Позволь мне объяснить, почему я чувствую – и я не могу подобрать слова лучше – почтение к тебе. Во-первых, ты единственный человек из всех, кого я знаю, кто может соперничать со мной по уровню интеллекта. Возможно, я даже завидовал тебе в этом. Во-вторых, ты победила меня. Я не могу не уважать этого. Я совершил ошибку, поступив с тобой подобным образом, но потом меня поразила твоя неудержимая целеустремленность и сила духа, когда ты отправилась за мной в погоню. Это привело меня в восторг. Еще один шаг вперед. – Я испытываю к тебе благоговение. И уважение. На этой земле мало людей, которых бы я уважал – как среди живых, так и среди мертвых. Ты – одна из них. И благодаря моему предку, доктору Еноху Ленгу, ты прожила долгую и насыщенную жизнь. Его эликсир сохранял твою молодость более ста лет. Лишь после его смерти ты начала нормально стареть. И результатом всего этого стало то, что ты могла обучаться в шесть раз дольше и больше, чем любой другой человек. Диоген посмеялся над этим своим наблюдением. Однако в этом смехе не слышалось злобы или сарказма. Нет, скорее, это был легкий, добросердечный смех. – Есть кое-что еще, что кажется мне весьма привлекательным в твоей долгой жизни. То, как ты жила. Ты единственный человек, чья жажда знаний, мести и – не побоюсь этого слова – страсти поразила меня своей свирепостью. Констанс, я не просто восхищаюсь тобой, но я даже боюсь тебя. Я понял это, когда лежал и набирался сил после ранений в небольшой хижине близ Джиностры на склоне вулкана и слушал рокот Стромболи. Это было унизительное открытие, потому что до этого я никогда не боялся ни мужчин, ни женщин. Теперь я боюсь одной-единственной женщины. Совершенно бесшумно она сделала следующий шаг, и почувствовала, что он стоял там, прямо перед ней. Еще один шаг, и она сможет… – И это подводит меня к следующему моменту, который я считаю жизненно важным для понимания нашей с тобой связи: ты мать моего сына. В полной тишине Констанс совершила выпад и пронзила стилетом всего лишь воздух. – Ах, Констанс. Это меня огорчает. Но я не виню тебя. Неподвижно застыв, она снова прислушалась к темноте. Источник звука переместился. Каким-то образом он предвидел ее действие и ушел от удара. Или же он был не насколько близко, как ей в тот момент показалось? Эхо, отражающееся от каменных стен комнаты и искажающееся бесчисленными дверями и воздуховодами в сочетании с тихим, мягким голосом Диогена, было для нее плохим союзником. – Понимаешь ли, Констанс, я убежден, что ты – единственный человек, кто в глубине своей души способен разделить мой особенный взгляд на жизнь. Давай взглянем правде в глаза – мы отбросы. Мы мизантропы, скроенные из одного материала. Потребовалось некоторое время, чтобы понять то, что имел в виду Диоген. И когда Констанс осознала услышанное, ее рука еще крепче сжала стилет. – В этом суть, – продолжал Диоген. – Я был слеп. Я не видел, но теперь я прозрел. Мы похожи друг на друга гораздо больше, чем нам изначально казалось. А в некоторых областях ты существенно меня превосходишь. Что ж, неудивительно, что мое почтение к тебе настолько возросло. Констанс на мгновение показалось, что Диоген собирается сказать что-то еще, но теперь мрак вокруг нее заполнился тишиной – тишиной, которая тянулась и продолжалась. Наконец, она сама нарушила молчание. – Что ты сделал с миссис Траск? – Ничего. Она осталась в Олбани подле своей сестры, которой потребовалось несколько больше времени на выздоровление, чем ожидалось первоначально. Не беспокойся, это не серьезно. И миссис Траск не волнуется о тебе после того, как получила письмо, где я сообщил, что о тебе хорошо заботятся. – Заботятся обо мне? Если только Проктор. Которого ты, я полагаю, убил. – Проктор? О, нет, он не умер. В настоящий момент он несколько занят неожиданным путешествием по пустыне Калахари. Пустыня? Говорил ли он правду? Проктор никогда бы не оставил дом без защиты, пока она находилась здесь. Так что многое из слов Диогена казалось попросту невозможным. – Так значит, тебе нужен мой сын? – Констанс, – укоризненно прозвучало в ответ, – как ты можешь так говорить? Да, у меня были кое-какие проблемы с моим братом. Но с чего бы мне хотеть навредить нашему ребенку? – Ты ему не отец. – Я и вправду плох в роли отца. Но, надеюсь, это изменится. Ты ведь видела картину, которую я сделал? Кстати, я направился в Индию, чтобы убедиться, что о нашем мальчике хорошо заботятся. Он самый замечательный ребенок на свете, – Диоген на пару мгновений замолчал. – Впрочем, этого следовало ожидать, учитывая, что он – наше с тобой потомство. – Наше потомство. Ты не мог найти более оскорбительного слова для своего собственного ребенка. Вновь повисло молчание. – Ах, я довольно ясно осознаю свое непростительное поведение. В знак моих истинных чувств прими то, что лежит в отсеке под табуретом клавесина. Констанс немного поколебалась. А затем она вновь включила свой фонарь и огляделась. Несмотря на то, что голос Диогена, казалось, раздавался совсем близко, его нигде не было видно. – Табурет, моя дорогая. Решив подчиниться, она приподняла верхнюю часть сидения. Внутри лежала фотография, прикрепленная к каким-то бумагам. Она отсоединила фото и внимательно к нему присмотрелась. – Снимок был сделан пять недель назад, – вновь прозвучало из ниоткуда. – Он казался очень счастливым. Пока Констанс смотрела на фотографию, рука, сжимавшая фонарь, задрожала от волнения, отчего его луч начал немного колебаться. Несомненно, на этом фото был ее сын – он стоял, одетый в шелковый халат ученика, а Церинг держал его за руку. Они находились под аркой, обрамленной пробковыми деревьями. Мальчик смотрел прямо перед собой, и в его глазах светился интеллект, который был присущ далеко не всем трехлетним детям. Сердце Констанс внезапно преисполнилось щемящим чувством одиночества и тоски. Далее она обратила внимание на прикрепленные бумаги. Это была записка от опекунов ее сына в монастыре, адресованная ей и подтверждающая, что мальчик в безопасности, крепок здоровьем и уже демонстрирует блестящие способности. На записке стояла особая печать, которая подтверждала доподлинно, что Диоген действительно был там, и письмо не было подделкой. Констанс не могла себе представить, как Диогену удалось проникнуть туда и заключить договор со столь консервативными монахами. Она положила фотографию и письмо на клавесин и вновь погасила фонарь, погрузив комнату во тьму. Она знала, что не может позволить этому отвратительному человеку снова воздействовать на свои чувства. – Ты был там, – произнесла Констанс. – В Эксмуте. Ты шпионил за нами. – Да, – ответил Диоген. – Это правда. Я прибыл туда вместе с Флавией. За неимением более подходящего слова ее можно назвать моей ассистенткой. Ты, несомненно, видела ее: молодая официантка в ресторане гостиницы «Капитан Халл», которая также работала на полставки в магазине «Вкус Эксмута». – Та девушка? Флавия? Работала на тебя? – Должен признать, с ней возникли определенные сложности. Она слишком увлеклась исполнением своих обязанностей. – Могу вообразить себе, что это были за обязанности, – обличительно бросила Констанс. Ответа не последовало, и она продолжила. – Ты освободил Моракса! Именно ты запустил ту цепочку насилия, ты привел ее в движение! – И ты снова права. Я помог тому бедному существу, с которым так жестоко обращались, сбежать от его мучителей. Я понятия не имел, что он отреагирует именно так. Все, чего я хотел, это немного позабавиться. Отвлечь своего братца. И таким образом добиться более близкой встречи с тобой. Констанс покачала головой, чувствуя, что вновь теряет самообладание. Гнев снова стал прорываться наружу. – Отвлечь своего брата?! Ты убил своего брата! – Нет, – снова прозвучал голос, в котором она расслышала скорбные нотки. – Здесь ты ошибаешься. Похоже, мой брат действительно мертв, но это не было моим намерением. Я знаю о том, что между вами вспыхнули некоторые чувства. Прости мне мою корысть, но я искренне наслаждался этой конкуренцией. Мне грустно говорить об этом сейчас, но тогда я воспринял это как легкое братское соперничество. – Ты… – Констанс замолчала. Тишина вновь заполнила темную комнату. Все обвинения, все возражения, все возмущения, которые копились у нее в сознании, вдруг улетучились. Она поняла, что совершенно запуталась. – Так… почему ты здесь? Что тебе надо? – пробормотала она, наконец. – Неужели ты все еще не поняла? – раздался голос из бархатной темноты. – А ведь моя цель пребывания здесь довольно очевидна. Я влюблен в тебя, Констанс. 23