В мотеле «Рыбацкая шхуна Годерры» в Катлере, штат Мэн, Дуэйн Смит сидел на кровати и рассматривал четыре одноразовых телефона, лежавших на покрывале. Несмотря на то, что окно в комнате было открыто, и помещение хорошо проветривалось, первый помощник сильно вспотел. Его мучила тревога. Далька связался с ФБР по электронной почте. Их реакция была неожиданной и, пожалуй, даже приятной. Все оказалось в точности так, как и предсказывал Филипов: ФБР, казалось, было согласно удовлетворить их требования, выдвинув лишь символические угрозы и сопротивляясь только для вида, но де-факто они были готовы пойти на что угодно, чтобы сохранить своего человека в живых. Похоже, этот специальный агент являлся довольно ценным кадром. Так же Филипов предугадал, что ФБР будет настаивать на непосредственном разговоре с кем-нибудь из них. Так и случилось. И связным должен был выступить Смит. Итак, все было устроено: через пять минут по одному из одноразовых телефонов ему предстоит набрать номер некоего человека по фамилии Лонгстрит из штаб-квартиры ФБР в Нью-Йорке. И эта часть нервировала Смита больше всего. ФБР, если верить словам Филипова, могло воспользоваться методом триангуляции и отследить звонок всего за тридцать секунд. У первого помощника было двадцать секунд на то, чтобы провести этот разговор, а после этого ему необходимо будет прервать вызов, отключить и уничтожить телефон. Четыре телефона: четыре разговора продолжительностью по двадцать секунд. Он выставил на часах таймер. Как только прозвенит будильник, Смит отключит телефон, вынув из него аккумулятор. Сейчас он взял в руки одну из трубок – ему уже заранее было жалко уничтожать столь хороший аппарат. Впрочем, они все были хорошими, выбирать не приходилось. Вздохнув, он снял заднюю панель и открыл себе доступ к аккумулятору. Даже задержка в несколько секунд в процессе уничтожения телефона может привести к тому, что все пойдет прахом. Итак, назначенное время пришло. Он набрал номер, одновременно запустив таймер. На звонок ответили сразу. – Лонгстрит, – раздался строгий голос, и прежде чем Смит успел ответить, агент продолжил говорить, произнося речь, видимо специально заготовленную для подобных сценариев. – Мы сделаем все, что вы хотите. Но нам потребуется несколько дней, чтобы вызволить и перевезти Арсено из Синг-Синга в столичный исправительный центр, откуда мы доставим его в аэропорт Кеннеди и посадим на рейс до Каракаса. Столичный исправительный центр. Осталось всего десять гребаных секунд. Черт! – Когда вы его перевезете? – Вас это не касается. – Нет, это, черт возьми, меня еще как касается! Вы сами настаивали на этом разговоре. Теперь и я кое-что потребую взамен. Когда именно вы его перевезете? Точное время. Мне нужны подробности, иначе мы убьем Пендергаста прямо сейчас. Небольшое затишье. Осталось пять секунд. – Завтра в… – пауза, – полчетвертого дня. Транспортный фургон из Синг-Синга отправится в СИЦ[97] по проезду около площади Кардинал-Хайес. – Подведите Арсено к правому окну. – Взамен я хочу… Прозвенел будильник. Смит резко вытащил аккумулятор из телефона, воткнул в аппарат нож и отбросил батарею в сторону. Затем, работая методично и дотошно, он открыл слот для сим-карты, извлек карту и, держа над пепельницей, стал плавить ее зажигалкой до тех пор, пока она не превратилась в несколько капель жидкого пластика и пару металлических контактов. В комнате стоял очаровательный кирпичный камин, где чуть позже вечером Смит сожжет остатки самого телефона. Это станет гарантом его безопасности. Он пребывал в приподнятом настроении. Этот парень – Лонгстрит – пошел на уступки. И быстро. Филипов был прав: они действительно взяли ФБР за яйца. Удивительно, как легко они подчиняются, когда у кого-то в руках находится один из их лучших агентов. Было бы это какое-то другое ничтожество, они бы и ухом не повели. Что ж, повезло, что Пендергаст так для них ценен. Завтра, отправившись на Манхэттен, его подельник Далька своими глазами сможет убедиться, насколько серьезно ФБР относится к предстоящей сделке. 24 Мягкое эхо от признания Диогена медленно затихло, оставив комнату в тишине. Констанс на мгновение потеряла дар речи. Сказанное им казалось искренним: и выглядело, как чистосердечное признание в любви. Но она быстро стряхнула с себя это обманчивое наваждение. Однажды Диоген уже унизил ее, использовав на ней свою мастерскую способность лгать. Сейчас, должно быть, происходила реприза. Второе исполнение все той же пьесы. Но даже когда эта мысль заняла главенствующее положение в ее сознании, она спросила себя: с чего он взял, что снова добьется успеха на этом же поприще? Она не понаслышке знала, что Диоген не способен на любовь. …Констанс, я не просто восхищаюсь тобой, но я боюсь тебя. … Мы похожи друг на друга гораздо больше, чем нам изначально казалось. И в некоторых областях ты существенно меня превосходишь. Что ж, неудивительно, что мое почтение к тебе настолько выросло. – Если то, что ты говоришь – правда, то твое чувство придаст тебе смелости выйти ко мне. Покажись. Эта просьба была встречена мгновением тишины. Затем Констанс услышала, как позади нее чиркнула спичка. Она обернулась. И он был там – стоял перед завешенным гобеленами входом в музыкальную комнату. Он коснулся спичкой висевшего на стене факела, масляный конец которого моментально занялся пламенем, распространяя свет, после чего, Диоген, не сводя с нее глаз, слегка поклонился и скрестил руки на груди. Он выглядел почти так же, как помнила Констанс: тонкие черты, столь похожие на черты его брата, но все же существенно отличающиеся. Благородный подбородок, красиво очерченные бледные губы, обрамленные аккуратной рыжеватой бородкой и странные двуцветные глаза – ореховый и голубой. Единственное отличие от образа, запомнившегося Констанс, заключалось в уродливом шраме, ныне омрачавшем изысканное совершенство его левой щеки, проходя по ней от линии роста волос до самой челюсти. Бутоньерка в виде орхидеи явно неслучайно была заправлена в карман его пиджака – та самая Cattleya Constanciana, бело-розовый цветок, названный в ее честь. Констанс уставилась на гостя, ошеломленная внезапным воскрешением этого призрака из своего прошлого. И тут же она сорвалась с места и, подобно летучей мыши, метнулась в его сторону, держа стилет в поднятой руке и целясь ему в глаза. Но Диоген ожидал этого. Ловким движением он уклонился от удара, и лезвие промелькнуло мимо него. Далее молниеносным выпадом он перехватил стальной хваткой ее запястье и дернул девушку на себя, попутно прижимая вооруженную руку к ее телу, чтобы обезопасить себя от клинка и одновременно схватить второе запястье. В конце концов, Констанс оказалась окончательно обездвижена и заключена в его тесные объятия так, что на мгновение действительно почувствовала себя его возлюбленной. Но тут он резко надавил на сустав ее руки, и стилет со звоном упал на пол, рассеивая иллюзию. Она и забыла, насколько он быстр и силен. Девушка попыталась извернуться и вновь атаковать его, приложив к этому всю свою силу. Но тщетно. – Я отпущу тебя, – пообещал он спокойным, ровным голосом, – если ты меня выслушаешь. Это все, о чем я прошу: чтобы ты меня выслушала. И тогда, если ты все равно захочешь убить меня, так тому и быть. Напряженное ожидание заполнило комнату. Наконец, совладав с волной гнева, Констанс кивнула. Отпустив одну ее руку, Диоген нагнулся, чтобы поднять стилет. На мгновение Констанс ощутила порыв ударить его коленом по лицу, но она отринула эту мысль как нецелесообразную: физически он во много крат превосходил ее. Возможно, вместо этого стоило позволить ему высказаться. Диоген снова поднялся. Он отпустил вторую руку Констанс и отступил от нее на шаг. Она застыла, тяжело дыша. Щеки ее залил предательский румянец. Напротив нее в свете настенного факела неподвижно стоял Диоген Пендергаст, словно ожидая ее реакции. – Итак, ты сказал, что влюблен в меня, – вымолвила она мгновение спустя. – Неужели ты самоуверенно полагаешь, будто я способна в это поверить? – Но это правда, – сказал он. – И более того, я полагаю, что ты это уже знаешь, даже если пока не можешь признаться в этом даже себе самой. – И ты действительно думаешь, что после того, что ты сделал, я отвечу тебе взаимностью? Диоген развел руками. – Влюбленные люди полны иррациональных надежд. – Ты упомянул о чувствах, которые я испытываю к Алоизию. С чего бы мне в этом случае интересоваться его младшим братом – особенно после того, какую ненависть ты сумел пробудить во мне? Это было произнесено презрительно, ядовито, саркастично. Она не скрывала своего намерения ранить его. Но Диоген ответил на этот едкий вопрос мягким размеренным тоном, каким говорил с нею и до этого. – Мне нет оправдания. Как я уже сказал, мое поведение по отношению к тебе было непростительно. – Тогда к чему искать прощения? – Я и не ищу твоего прощения. Я ищу твоей любви. Тогда я был другим человеком, Констанс. И своими стараниями я заплатил за свои грехи, – он небрежным жестом указал на шрам на своей щеке. – Что касается того, насколько я уступаю Алоизию, я могу сказать только одно: вы никогда не были бы счастливы вместе. Неужели ты этого не понимаешь? После Хелен он уже не был способен никого полюбить. – А ты, судя по всему, был бы идеальным партнером. – Для тебя – да. – Благодарю, но я не заинтересована в союзе с психопатом, мизантропом и безнадежным социопатом, и к тому же с серийным убийцей. Услышав это, он едва заметно ухмыльнулся. – Мы оба убийцы, Констанс. А что касается мизантропии… разве и в этом мы не схожи? К тому же, ты не находишь, что нас обоих можно назвать социопатами? Возможно, было бы лучше, если б я просто описал тебе будущее, которое представляю себе для нас? Тогда ты сможешь вынести свое решение. Констанс набрала в грудь воздуха, чтобы выплюнуть в его адрес очередное обличительно-резкое замечание, но подавила этот порыв, чувствуя, что ее ответы напоминают истерические капризы. – Ты – существо из другой эпохи. – Да. Урод, как ты уже назвал меня однажды. Диоген задумчиво улыбнулся, махнул рукой, словно бы отметая это ее замечание, и продолжил: – Давай примем во внимание простой факт: ты не принадлежишь нынешнему времени. О, ты приложила воистину героические усилия, чтобы интегрироваться в XXI столетие, в сегодняшнее обывательское, пустое общество. Я знаю, потому что наблюдал с расстояния за некоторыми твоими усилиями. И это далось тебе нелегко, не так ли? В глубине души ты, должно быть, уже начала задаваться вопросом, стоит ли игра свеч, – он сделал паузу. – Я тоже не принадлежу этому времени, но совершенно по иной причине. Ты не могла противостоять тому, как сложилась твоя судьба, ибо Енох Ленг вмешался в нее: убил твою сестру и взял тебя под свою… опеку. Как ты уже упоминала, я тоже совершенно социопатичен. Мы – две горошины одного стручка. Констанс нахмурилась. Пока Диоген говорил, он поигрывал со стилетом, небрежно перекатывая его в руках. Теперь же он положил его на клавесин и отступил от него, сделав шаг к ней. – Мне принадлежит остров, Констанс. Частный остров, входящий в архипелаг Флорида-Кис[98]. Он находится к западу от Но-Нейм-Ки и к северо-востоку от Ки-Уэст[99]. Это небольшой остров, но он – настоящее сокровище. И он называется Халсион. Там у меня есть дом: просторный особняк с обширной библиотекой, мастерской и галереей, из его окон открывается чудесный вид на восход и закат. В нем я содержу коллекцию редких вин, шампанских и деликатесов – клянусь, ничего вкуснее ты никогда не пробовала. Я много лет подготавливал эту идиллию с кропотливой, чрезмерной осторожностью и заботой. Это был мой бастион, мой последний оплот, где бы я мог скрыться от всего мира. Но пока я оправлялся от ран в хижине Джиностры, я понял, что такое место, каким бы идеальным оно ни было, будет невыносимо одиноким без другого человека – того, единственного с кем бы действительно хотелось разделить его, – он немного помедлил. – Разве нужно мне снова говорить, какого человека я подразумеваю? Констанс попыталась что-то сказать в ответ, но слова не шли к ней. Она чувствовала запах легкого парфюма. Уникальный и таинственный запах заставлял ее воспоминания обращаться к той единственной ночи… Он сделал к ней еще один шаг. – Халсион станет нашим убежищем от всего мира, который не заинтересован в нас и недостоин нас. Мы могли бы прожить сорок или пятьдесят лет, уготованных нам, вместе, во взаимных открытиях, наслаждениях и… интеллектуальных занятиях. Есть некоторые теории, которые с течением веков так и не нашли своего доказательства. К примеру, в теоретической математике – гипотеза Римана[100] о распределении простых чисел. Вдобавок я всегда мечтал расшифровать Фестский диск[101] или разработать полный перевод всех надписей этрусского языка[102]. Разумеется, я отдаю себе отчет, что это трудные загадки, на которые могут потребоваться десятилетия, если решения к ним вообще можно найти. Но для меня, Констанс, вся суть в путешествии, а не в пункте назначения. Это путешествие, которое мы совершим вместе. То самое, что мы просто обязаны совершить вместе. Он замолчал. Констанс ничего не ответила. Все сказанное и все случившееся нахлынуло на нее слишком быстро и слишком сильно: признание в любви, видение интеллектуальной утопии, привлекательность убежища и уединение от всего мира… вопреки ее воле, нечто из того, что он сказал, глубоко затронуло ее. – И у тебя, Констанс, будет все время мира на эту интеллектуальную Одиссею. Только вообрази себе те проекты, которые мы могли бы вести вместе! Ты могла бы заниматься письмом и живописью. Или обучиться игре на новом инструменте. У меня есть чудесная скрипка Гварнери[103], которую я с радостью подарю тебе. Подумай об этом, Констанс. Мы могли бы совершенно освободиться от этого скучного, погрязшего в коррупции мира, посвятить наше время занятиям, милым нашим сердцам. И осуществить самые потаенные свои желания. Он вновь замолчал. В тишине разум Констанс лихорадочно работал, ища подвох. Многое из того, что он сказал ей, было правдой. После того, как он жестоко обидел ее, Констанс перестала считать Диогена Пендергаста человеком. В нем был сосредоточен очаг ее ненависти, да и в целом он стал для нее монохроматическим существом, и мог заинтересовать ее только одним способом: он должен был умереть. Но что было ей известно о его прошлом – о его детстве? Очень мало. Алоизий упоминал, что он был любознательным, очень умным и болезненным мальчиком, начинающим капитаном Немо, который уже в детстве имел свою личную библиотеку и тяготел ко всему загадочному и непостижимому. Алоизий также очень завуалировано ссылался на некое Событие, которое трагически повлияло на Диогена, но объяснить подробно, в чем именно заключалась суть той истории, он напрочь отказался. Все это сейчас слишком сильно надавило на Констанс… Диоген тихонько прочистил горло, отрывая ее от размышлений: – Я должен упомянуть еще кое о чем. Это, конечно, прозвучит болезненно, но все же данная новость имеет ключевое значение для твоего будущего, – он снова немного помолчал. – Я знаю о твоей истории. Знаю, что мой предок Енох Ленг разработал эликсир, лекарство, которое продлевало продолжительность его жизни. Изначально, он проверил этот препарат на тебе, и эксперимент прошел успешно. После чего Енох Ленг стал твоим первым опекуном. И как ты знаешь, создание того эликсира требовало убийств. Он похищал людей и собирал их cauda equina – «конские хвосты», пучки нервов в крестцовом отделе позвоночника. Много лет спустя наука и химия продвинулись так далеко, что Ленг разработал второй эликсир. Этот – был полностью синтетическим и больше не требовал человеческих жертвоприношений. Он прервался и снова шагнул к ней. Констанс осталась стоять на месте, не двигаясь и внимательно слушая.