Я закричала, когда он перекинул меня через перилла, так что я опасно повисла над площадью подо мной, окруженный горгульями, насмехавшимися надо мной с обеих сторон шпилей. Мои глаза расширились от шока, когда я увидела бесстрастное выражение лица Александра. Я схватила его за запястья, и он инстинктивно удержал меня. За всю нашу совместную жизнь он никогда не угрожал мне так. Чтобы причинить мне боль только ради того, чтобы причинить боль, напугать меня настолько, чтобы я боялась за свою жизнь. Я не могла понять, почему он это делает, не потому, что мое тело было переполнено адреналином, а разум переполнен страхом. Единственный вариант, который мне показался доступным, был прост. Ему действительно было все равно. Его отказ горел в моем сердце, но я зашла слишком далеко, чтобы сдаться без боя. Я причинила ему боль, я убежала от него, и это выглядело бы величайшим предательством и отвержением. Ему нужно было знать, что я доверяю ему и не хочу идти. Не сводя своих золотых глаз с его серебряных, я задержала дыхание и медленно отпустила мертвую хватку на его запястьях, так что единственное, что удерживало меня от падения обратно в пространство, это его хватка на моей шее и волосах, а также мои лодыжки плотно над балюстрадой. — Я не хотела оставлять тебя, Ксан, — сказала я ему голосом, похожим на разрывающуюся нить, и обнажила перед ним всю себя. — Я никогда в жизни не чувствовала себя более счастливой и полноценной, чем в тот момент, когда мы были объявлены мужем и женой. Прошел год, а я все еще так скучаю по тебе, что это кажется постоянным эхом в моей душе. Я чувствовала себя сырым, размягченным мясом, свисающим с крючка в моем позвоночнике, когда он держал меня наполовину подвешенной над краем Дуомо, но я не пошевелилась. Я даже не дышала. Вместо этого я наблюдала, как шквал эмоций превратил глаза Александра из гневного дыма в грозовые тучи и дождевую воду отчаяния и, наконец, с болью, в мокрый бетон. Я знала, что в любую секунду они превратятся в камень, и я буду навсегда заперта в его голове и сердце. — Я люблю тебя, — сказала я ему, и это была самая искренняя вещь, которую я когда-либо знала. — Я люблю тебя, Александр. Вернувшись к дождевой воде на один очень глубокий момент, взгляд этих влажных серых глаз упал с моих губ прохладными струйками, словно капли на моей щеке. Я видела агонию в его глазах, чувствовала, как эти эмоции отражаются в моих собственных, и думала, что он прижмет меня к груди, обнимет своими сильными руками и никогда больше не отпустит. А потом… Камень. Холодный серый неприступный гранит, похожий на скалы Пик-Дистрикт, возвышающиеся вокруг Перл-Холла, словно море скалистых волн. Он ушел. Ушел для меня навсегда. Он поднял меня на ноги и отпустил руки, как будто я был заразной. — Ни слова, ни единого проявления от тебя. Понятно, рабыня? — он спросил меня. Я моргнула, пытаясь сдержать эмоции в моем горле, которые грозили затопить меня, как приливная волна. Он воспринял это мгновение как потрясенное принятие. Затем, когда я подумала, что он уйдет и исчезнет из моей жизни, он рванулся вперед, запустил руки в мои волосы по обе стороны от ушей, отдернул мою голову назад и поцеловал меня так сильно, что я знала, что это раскрасит мои губы в синий цвет синяками. Я ахнула, когда он так сильно прикусил мою нижнюю губу, что повредила кожу, и между нами прорвался привкус крови. Он собрал его одним жгучим движением языка, а затем засунул глубоко мне в рот, как будто ощущение катастрофической боли в моем теле было недостаточно, он хотел, чтобы я тоже почувствовала свое собственное горе. Моя рука полетела к моей разбитой губе, когда он отступил назад, а затем прочь, развернувшись на каблуках и зашагав прочь с быстрым намерением, как будто он не разбил меня только что на куски на крыше миланского Дуомо, как будто он не оставил меня, окровавленнойи безвозвратно сломленной. Он не оглянулся. И после еще часа, проведенного в слезах на коленях в темноте шпилей крыши и каменных существ, после того, как я собралась достаточно, чтобы видеть сквозь затуманенные глаза, и спустилась на площадь, чтобы поймать такси… после всего этого, в течение следующих трех лет, я тоже не оглядывалась назад. Козима Три года спустя. Вспышка фотоаппаратов почти ослепила меня, но после более чем трёх лет пребывания в центре внимания я знала, как уклоняться от света и нырять во тьму. Я опустила подбородок, шелковистые волосы, заправленные за ухо, выскользнули и закрыли половину моего лица от толпы фотографов и репортеров, выстроившихся вдоль красной ковровой дорожки за ограждением. Это был мой первый приезд в Англию почти за четыре года. Я всегда утверждала, что дикие лошади не смогут затащить меня обратно в богом забытую страну, но то, что мой брат был номинирован на свою первую премию BAFTA, было достаточной причиной, чтобы выставить меня лгуньей. Я прилетела за день до церемонии награждения, и на следующее утро у меня был обратный билет на рассвете. Меньше тридцати шести часов в стране. Александру Дэвенпорту определенно недостаточно времени, чтобы выследить меня и наказать за то, что я въехала в его страну вопреки его явному приказу. Александр Дэвенпорт мог бы пойти на хуй. — Мисс Ломбарди, — позвал репортер, когда я вышла из лимузина и приняла руку брата. — Это правда, что вы с мистером Мэтлоком помолвлены? Себастьян крепко сжал мою руку под своей, притянув меня так близко, что я почувствовала тепло его бедра на своем боку. Я не любила личные вопросы. Я не давала интервью и не занималась праздными сплетнями. По иронии судьбы, это заставило мельницу слухов работать быстрее и тяжелее. Слухи о загадочных красивых близнецах Ломбарди распространились по таблоидам и новостям о знаменитостях. Откуда мы пришли, кого мы любили, для чего мы жили? Единственное, что было ясно, — это наше будущее. Мы были восходящими звездами на стремительном пути вверх к постоянному положению на небосклоне славы и успеха. — Себастьян, ты хочешь опровергнуть слухи о том, что у вас с сестрой более чем платонические отношения? Мой близнец превратился в железо, застыв, пока мы медленно продвигались по красной дорожке. Я чувствовала, как он вооружился яростью, ужасающие обвинения оттачивали остроту его всегда присутствующего, но скрытого гнева. Я не пыталась владеть им или защищать его. Себастьян был гораздо лучшим актером, чем я могла когда-либо мечтать. Он одарил дерзкого репортера очаровательной улыбкой, скрывая свой гнев красивой улыбкой. — Вы явно посмотрели слишком много серий «Игры престолов». Я бы посоветовал найти что-то более стоящее, чтобы занять свое время. Возможно, настоящее журналистское исследование? Сказав свое резкое замечание, Себ потащил меня вперед к знаку X, отмеченному на ковре, где мы должны были позировать для серии фотографий. Он прижал меня к себе и посмотрел на меня с обычной улыбкой, пока вокруг нас гремели щелчки и щелканье камер. — Не обращай на них внимания, — строго сказал он мне. Я посмотрела в его золотые глаза, считая полосы на радужках, как делала это всю свою жизнь. Его глаза отличались от моих только в этом крохотном отношении: лучи солнечного света вместо моих пятен из полированной бронзы. — Мне все равно, — сказала я тихо, сияя для него так, чтобы последовавшие за этим свистящие возгласы заглушили мои слова. — Это они больны, а не мы. Улыбка Себастьяна поредела, его собственные демоны заставляли его принять это за правду. В каком-то смысле я поверила своим словам. Я определенно не была в отношениях со своим братом, не была помолвлена с Мейсоном Мэтлоком и не была скрытой лесбиянкой с моей лучшей подругой и коллегой-моделью Эрикой Ван Беллегхэм. Ни один из слухов не был правдой, какими бы хреновыми они их ни создавали. Но я была больна. Только моя болезнь была смертельной. Она разъедала костный мозг моих костей, пока я не стала пустой, хрупкой, как маленькая птица, сидевшая на ветке во время бури, но неспособная летать. Он проник в камеры моего сердца, разъедая и кальцинируя артерии. Орган все еще работал, все еще перекачивал горячую кровь через мои конечности, но он не ощущался. Радость была наполовину пустым стаканом, какими бы чудесными ни были новости или достижения, потому что я была полуживой женщиной. Другая часть моего сердца, моей души все еще была погребена глубоко в подземном мире, в жестоких руках человека, который украл меня много лет назад, но так и не отпустил. Он эхом разносился по старинным комнатам дома на другом берегу Атлантики и призрачно распространялся по ландшафту места под названием Перл-Холл. Александр Дэвенпорт держал меня пленницей в своем темном королевстве и уговаривал вкусить запретный плод, так что сейчас, спустя столько лет, пройдя столько миль, я все еще была неразрывно связана с его владениями. Даже после жестокого прощания в Милане. Даже после долгих часов терапии у одного из лучших женских психиатров-травматологов на Манхэттене. Спустя годы между мной и островом моего рабства был океан времени, а я все еще была пуста и привязана к прошлому. — Полагаю, все, что помогает нам спать по ночам, — пробормотал Себ, отвлекая меня от моих мыслей и превращая нас в новую позу для кричащих фотографов. — Ты поможешь мне, — сказала я ему, прежде чем мы подарили пененной нами аудитории две сияющие улыбки. — Всегда. Наше продвижение по дорожке было медленным и отупляющим, но я не возражала против того, чтобы быть конфеткой для рук Себастьяна. После многих лет упорной работы мой брат наконец добился успеха, которого обычно достигают в фильмах Hallmark. Его первый фильм, сценарий и главную роль в котором сыграл его друг, имел международный успех: сначала на Каннском кинофестивале, а затем в Америке, где его выбрала Sony. Теперь он был одним из самых популярных товаров в Голливуде. Я тупо улыбнулась третьей женщине, которая взяла у нас интервью о чувствах Себастьяна по поводу его первой номинации на премию BAFTA и второй номинации на Оскар за столько же лет. Я попыталась ослабить напряжение в своей улыбке и поняла, что мне это удалось, когда оператор навел на меня камеру, увидев выражение моего лица.