Даже моя красота, казалось, не могла нам сейчас помочь. Мои глаза защипало, когда я моргнула под дождем и лениво подумала, не плачу ли я. Я могла бы, хоть и не была плаксой, но сомневалась в этом. Казалось, что бегство от единственного мужчины, которого я когда-либо любила, не разорвало меня, как свежую рану, как я думала. Вместо этого оно превратило меня в известняк. Там, где я когда-то была теплом и светом, теперь я была всего лишь сухожилиями и кровью, лишенными метафор и эмоций, человеческим сосудом без жизни внутри. О, моя семья все еще утешала меня. Я могла свободно общаться с ними по FaceTime каждый вечер, чтобы увидеть небольшой, но удобный дом из коричневого камня, за который мама внесла залог из последних денег, которые я ей послала, чтобы увидеть, как нежно и взволнованно Елена обращалась со своими новыми учебниками юридического факультета для ее первого семестра в Нью-Йоркском университете, чтобы наблюдать за тем, как Жизель рисует замысловатые произведения искусства с легкостью, как дыхание, и болтает со мной о том, как сильно она любит Париж. И, наконец, что самое прекрасное, я могла открыть для себя лицо моего брата, когда он рассказывает о женщине, в которую он влюбился. Я могла бы переехать в любой из их городов. Было бы невероятным утешением окунуться в их любовь как бальзам против засасывающей черной дыры тоски и страданий, которая лежала в моей груди там, где раньше было мое сердце, но я этого не сделала. Во-первых, я не хотела, чтобы они видели, насколько я сломлена. У них были бы вопросы, на которые у меня не было ответов, и они бы не позволили себе поверить в ложь, если бы им казалось, что мне больно. Прежде чем пойти к ним, мне пришлось бы взять себя в руки. Во-вторых, мне нужна была работа. Я подумала, учитывая мой предыдущий опыт в Италии, что это самое подходящее место для этого. Я ошиблась, но большую часть денег я отправила членам семьи, и у меня не было достаточно денег, чтобы забронировать рейс, даже если бы я захотела. Я валялась на диване у моей подруги Эрики, и это быстро надоело, потому что у нее был парень, который был достаточно грубым, чтобы приставать ко мне, когда ее не было дома. Итак, я застряла в Милане со своим горем и без надежды. Я еще больше откинула голову назад, позволяя дождю бить мне в лицо. Я чувствовала, как потоки воды пропитывают мое черное платье с запахом, струятся по моим волосам, словно религиозное очищение, возрождение или крещение. Я навсегда была потеряна для религии, но эта метафора мне понравилась. Мои пальцы разжались, а ладони округлились так, что я почувствовал, как дождь течет сквозь пальцы. Я просто стояла там, как сумасшедшая, и улыбалась, потому что я могла стоять там, как сумасшедшая, и никто не собирался меня останавливать. Я так упорно боролась за многие вещи, которые ускользнули от меня, но эту свободу я никогда не приняла бы как нечто само собой разумеющееся. — Scusi, — прервал мои размышления прохладный голос с легким акцентом. — Stai bene? Я выпрямилась и взглянула на откровенно великолепного мужчину передо мной, который был почти так же промокшим, как и я. Его темно-медные волосы падали ему на лоб, частично скрывая яркую, почти электрическую голубизну его глаз, когда он с беспокойством смотрел на меня сверху вниз. Он был высоким — не таким высоким, как Александр или Данте, но я еще не встречала никого, кто был бы таким — и подтянутым, но помещался под плащом. Если бы я была нормальной девушкой с нормальным прошлым, я бы покраснела и зафлиртовала с таким привлекательным незнакомцем. Но я не была той девушкой. Фактически, основная причина, по которой он меня привлек, заключалась в отчужденном изгибе его рта и суровом выражении лица. Несмотря на то, что он был явно обеспокоен тем, что сумасшедшая женщина счастливо промокла под дождем, его это не особо волновало. Эта апатия что-то возбудила во мне, странное сочетание сочувствия и очарования. Я ответила ему по-английски, просто догадываясь о его акценте. — Я в порядке, спасибо. Я наслаждаюсь дождем. Его губы дернулись, привлекая мое внимание к твердому, идеальной формы рту. — Интересно, может быть, лучше насладиться им из кафе позади тебя, может быть, за чашечкой горячего латте? Не уверен, что ты в курсе, но у тебя стучат зубы. Я замерла и заметила, что мои зубы не последовали этому примеру. — Ой. Его рот вытянулся еще выше в едва заметном намеке на улыбку. — Позволь мне? — Я смотрела на него, когда он предложил мне свое пальто, накинул его мне на плечи, прежде чем осторожно повести меня в маленькое кафе рядом с рестораном, в который я оставляла резюме. — Тебе обычно нравится играть с жизнью и смертью, стоя под ледяным дождем? — забавно спросил он, шагнув вперед, чтобы открыть для меня дверь. Когда я подумала об этом, у меня раздался удивленный смех. — Не в этом конкретном смысле, нет, но ты удивишься, как часто я перехожу эту тонкую грань. Он приподнял бровь, по-старомодному, словно он джентльмен, провел рукой по моей пояснице и повел меня в кафе к маленькому столику. — Ты похожа на богиню из подземного мира. Я не нахожу это удивительным. Я улыбнулась ему, удивив даже себя яркостью выражения моего лица. Его сравнение укрепило мое уважение к нему. Я решила, что любой, кто сравнивал меня с Персефоной, обладал безошибочным шестым чувством. — А ты, чудесный Гермес, который смог невредимым проникнуть в подземный мир, чтобы спасти меня и вернуть к моей матери? — Я спросила его, проверяя, потому что только тот, кто хорошо разбирается в мифологии, может знать подробности истории Аида и его Королевы. Его глаза сверкали, хотя губы оставались прижатыми. Я приняла его за человека, который нечасто улыбается, и задавалась вопросом, что мне нужно сделать, чтобы это изменить. Это была неожиданная мысль, но я позволила себе ее, потому что так долго была одержима не тем мужчиной, что было приятно даже на мгновение позаботиться о хорошем человеке. — К сожалению, я думаю, что я тот посланник, который будет вынужден отвести тебя обратно к твоей матери, — объяснил он, когда прозвенел маленький колокольчик над дверью кафе и в помещение вошла красивая темнокожая женщина. Я сразу узнала ее, и не только потому, что она была достаточно известна в мире моды. Я знала идеальную прическу с карамельными волнами и великолепный наклон ее скул, потому что встречала ее раньше. Уилла Перси была судьей в комиссии St. Aubyn, когда я проходила прослушивание, казалось, целую жизнь назад. И она была не очень добра. Я изогнула губы в улыбке, и она отзеркалила это выражение, пока мы смотрели друг на друга. — Козима Ломбарди, — медленно произнесла она, извлекая мое имя из глубин своей памяти. — Кампания Intimissimi, если не ошибаюсь? — Вы не… Она посмотрела на меня, затем на своего сына, хотя биологически это было явно не так, поскольку он был рыжеволосым и лишь слегка загорелым. — Если вы пытаетесь переспать с моим сыном, чтобы заставить меня покровительствовать вам, вы делаете ошибку. — Уилла, — запротестовал мой новый друг, частично стоя и сердито глядя на нее. — Сядь и помолчи, если ты не можешь сказать ничего хорошего. Я столкнулся с этой… Я столкнулся с Козимой. — Он попробовал имя на вкус, правильно раскатал его, как это делают итальянцы, а затем улыбнулся, прежде чем продолжить. — Она была на улице под дождем, и я предложил ей кофе, чтобы она согрелась. Никто из нас понятия не имел о наших с тобой связях, и, честно говоря, я до сих пор сомневаюсь, что кому-то из нас это интересно. Правда, мама, ты иногда слишком много о себе думаешь. Мой рот слегка приоткрылся от его сильного тона и дерзости, но, к моему удивлению, Уилла села на стул, который он выдвинул для нее, и приняла его поцелуй в щеку, лишь слегка фыркнув. — Иди принеси нам кофе, ладно? — попросила она его, поглаживая по щеке и вызывая у него гримасу. При виде их взаимодействия у меня вырвался легкий смешок. Этот мужчина был старше меня, сильный и уверенный в своих движениях и действиях, что говорило о присущей ему уверенности и невозмутимости. В чем-то он напоминал мне Александра. И этих мелочей было недостаточно, чтобы я чувствовала себя комфортно рядом с ним. — И что же делает такая девушка, как ты, под дождем, похожая на утонувшую крысу? — многозначительно спросила меня Уилла, разматывая шарф Hermes и расстегивая гладкий дизайнерский плащ. — Наслаждаюсь свободой, — честно сказала я ей, потому что не знала ее и терять мне было нечего. Уже нет. — Является ли свобода эвфемизмом безработицы? — многозначительно спросила она, скользнув своим язвительным взглядом карих глаз по моему телу. — Я не видела и не слышала о тебе ни в каких кругах уже несколько месяцев. — Некоторое время я жила за границей, — уклончиво ответила я. — Работала моделью? Я покачала головой, но ничего не объяснила, даже когда она бросила на меня разочарованный взгляд, требуя продолжения. — Карьерного самоубийства не приходится ждать долго. Модели стареют быстрее собак, дорогая. Тебе сколько сейчас, двадцать? — Девятнадцать, — сказала я ей, когда ее сын вернулся с тремя латте. Он нахмурился, передавая мне маленькую теплую кружку: — Господи, ты молода. — Сколько тебе лет? Уилла пригвоздила меня взглядом. — Я думала, ты не собираешься с ним переспать? Я лениво пожала плечами, совершенно расстроенная ее грубостью. — Прекрати уже. Представление о маме-медведице было старым, даже когда мне было семнадцать, — сказал он ей. Уилла сжала губы. Он бросил на нее любящий, слегка раздраженный взгляд, а затем повернулся ко мне лицом и откинул назад свои быстро сохнущие волосы. — Я почти такой же грубый, как моя мать. Меня зовут Дэниел Синклер, но, пожалуйста, зови меня Синклер. Приятно познакомиться, Козима. — Французский? — спросила я, гораздо легче определяя его акцент, когда он говорил по-английски. Он слегка наклонил голову.