По правде говоря, он любил Козиму так страстно, что это неоднократно заставляло его жертвовать собственной безопасностью, чтобы увидеть ее счастливой. Я мог бы это уважать. Разве я не провел последние четыре года, делая то же самое? Но мое смягчение было более чем рациональным. Однажды, много лет назад, перед смертью моей любимой матери, я назвал этого человека дядей Торе. Мы провели с ним бесчисленное количество дней, когда мы были мальчиками, как в Англии, так и в Италии, с нашей матерью, изучая итальянский, собирая оливки в его многочисленных садах и давя пальцами ног по старинке только потому, что мальчикам было весело пачкаться. Он тоже любил нас, не совсем так, как Козиму, но по-своему. Мы были детьми его лучшего друга, и, как это принято в Италии, это сделало нас для него семьей. Итак, в арктических ледниках, которые я построил между собой и моей прежней привязанностью к этому человеку, образовались глубокие трещины, и они стали глубже, когда я увидел, как одна яростная слеза скатилась по его морщинистой щеке. — Это был Джузеппе ди Карло и его люди, — тихо сказал я, стараясь не потревожить великолепную красавицу, спящую в моих объятиях. — Это все, что я успел сделать, прежде чем она снова уснула. Он коротко кивнул, и на его лице отразилась ярость. — Конечно, это были они. Он пытался начать войну с тех пор, как Данте занял пост капо Каморры. Ему не нравится, что мы не будем с ним вести переговоры. Ему не нравится, что мы представляем угрозу его территории и бесспорному правлению вора в законе мафии в городе. — Возможно, — согласился я. — Но это нечто большее. Он заключил сделку с Орденом и с Ноэлем, чтобы шпионить за Козимой в обмен на членство. — Больше силы. — Торе цокнул языком и покачал головой. — Иногда эти stronzo не понимают, что не все силы созданы равными. Зараза некоторых, подобная этой, положит вам конец. — Я не могу спорить. Он мертв. Его лоб исказился глубокими морщинами от шока. — Как же так? Ты уже добрался до него. Я наклонил голову к жене, провел пальцами по ее макушке, собирая между пальцами шелковистые локоны. Ее великолепная грива утешала меня так же, как и ее. — Она уничтожила его до того, как ее застрелили. По крайней мере, она так говорит. — Проверь это, — сказал он, и это было наполовину вопросом, наполовину размышлением. Я не сомневался, что он проверит это, хотя ожидал, что я сделаю то же самое. — Тем не менее, мы убьем всех причастных к этому людей. Я кивнул. — Таков план. Мы на мгновение встретились глазами, глядя на распростертое, изломанное тело Козимы, объединяя нашу двойную защиту и нашу объединенную ярость и жажду мести. — Где ты был, когда это произошло? — спросил он, и это был не выговор, а просто любопытство. — Я столкнулся с Ноэлем, — признался я. — Еще раз, я думаю, что он спланировал это совершенно правильно, чтобы я ушел, а она стала уязвимой. Хотя, — добавил я голосом, похожим на сухой лед, — Данте должен был присматривать за ней. Торе поморщился, поднес руку Козимы к своему лицу, прижал ее к щеке и закрыл глаза. — Это моя ошибка. Я позвал Данте для другого проекта, который нужно было сделать для нашей организации. Я не осознавал… Я хотел спрятать гнев, который я испытывал по отношению к Данте, в булавке, дикий и бешеный, но я знал, точно так же, как я знал, что Козима была причиной моей жизни, что Данте никогда не допустит, чтобы ей причинили какой-либо вред, если бы он мог на это повлиять. Должно быть, у него была причина оставить ее, и я обязательно это быстро узнаю. — Приказ выполнен, — сказал я Сальваторе, нуждаясь в его поддержке, на нашей стороне, больше, чем когда-либо. — Но Ноэль все еще заперт в Перл-Холле и может свободно совершать свои маневры. Я не хочу, чтобы Козима оставалась одна ни на мгновение, пока его не запрут в тюрьме, где ему, черт возьми, место. Наши глаза встретились, в наших взглядах заключилась сделка. — Bene, — согласился он. — Все, что тебе нужно. В самом деле, могу ли я предложить тебе позволить ей выздоравливать вместе со мной в моем доме на севере штата? Это очень конфиденциально и очень безопасно. Тебе не придется беспокоиться. — Я не оставлю ее. — Это было настолько исключено, что я бы рассмеялся, если бы моя жена только что не вышла из комы, а мое сердце все еще не восстанавливалось. Мужчина, который когда-то был моим дядей, а затем моим заклятым врагом, долго смотрел на меня, положив руку моей жены на лицо, как бы привязывая его. — Я не предполагал, что ты это сделаешь. Добро пожаловать вам обоим в мой дом, Александр, если ты этого пожелаешь. Я посмотрел на женщину в своих объятиях, на милый изгиб ее лица и на густые веера ресниц, лежащие на ее крутых щеках, и знал, что сделаю все, чтобы она была в безопасности и счастлива. Даже если это означало примирение с человеком, которого я ненавидел больше десяти лет. — Отлично. Я буду там, но только тогда, когда я не буду выслеживать людей ди Карло, — сказал я ему. В дверях появился Данте, измученный, но напряжённый собственной яростью. — Охота для меня звучит идеально. Козима Я проснулась в одиночестве и сразу почувствовала, где нахожусь, хотя уже несколько недель боролась с потерей памяти и ужасными головными болями, которые лишили меня всех чувств. Я лежала животом на кровати, ноги и руки подбоченились над большим матрасом, слегка прикрытым белой льняной простыней. Я убрала копну волос с лица, подняла голову и посмотрела через французские двери на небольшой балкон моей спальни в доме моего отца в округе Ниагара. Небо было покрыто серыми замшевыми облаками, которые темнели и светились на горизонте, так что только прохладный, слабый свет просачивался сквозь него и окрашивал лесной пейзаж в водянистые зимние пастели. Мое тело все еще болело, а мозг все еще трясся, но после шести недель выздоровления я была почти как новенькая. Больше всего беспокойства мне доставило огнестрельное ранение в голову, но тупая боль в плече и левом боку с каждым днем уменьшалась. Я снова была готова к реальности. Северная часть штата Нью-Йорк была прекрасна, и проводить время с отцом в чистом виде было благословением, которое я никогда не воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Мы гуляли по свежему воздуху, вместе готовили, вместе ели и вместе читали на его большом, мягком красном диване перед камином. Это была идиллия. Но это была не моя жизнь, и я устала от обыденности. Александр и Данте приходили и уходили, когда им заблагорассудится, чаще всего уходили, чтобы уничтожить людей, причастных к моей стрельбе, и дать показания по следам наиболее плодовитых членов Ордена. Я скучала по ним, но более того, мне хотелось им помочь. Нехорошо было моему духу быть запертой в доме, как принцесса в башне, не имея возможности помочь тем, кто сражался за ее спасение. Я не была принцессой. Я был гребаным воином и хотел отомстить так же сильно, как и они. Кроме того, Александр уже несколько недель не трахал меня жестко. Я поняла почему. Врачи дали мне разрешение на половой акт только десять дней назад, хотя мы занимались любовью всякий раз, когда он был там, он не был моим хозяином с тех пор, как произошла перестрелка. Мне нужно это. Мне нужны были его суровые, расчетливые руки, чтобы связать мою беспокойную душу и принести мне хоть какое-то мимолетное спокойствие. Я тяжело вздохнула, перевернулась на спину и уставилась в потолок, вспоминая последний разговор с Еленой перед тем, как Александр отвез меня к Сальваторе. Единственным человеком, с которым я по-настоящему попрощалась перед исчезновением, была Жизель, и только потому, что я жила с ней, а также из-за ее табуированных отношений с Синклером, которые стали известны, пока я еще была в больнице, я думала, что она поймет. Она поняла. Она не стала бы бросать камни в стеклянные дома, когда сама была замешана в романе с парнем своей сестры и теперь была беременна от него. Елене же было неприятно узнать больше о моих отношениях с Александром. — Я просто не понимаю, — возражала она, стоя у моей больничной койки, сидя в уродливом пластиковом кресле, на котором она сидела, как на троне. — Как ты могла выйти замуж за мужчину и не рассказать никому из нас… не сказать мне? Я понимала ее печаль. Из всех моих братьев и сестер Елена была мне ближе всего. Это ее дело. Ее раздражала страстная и смелая натура Себастьяна, и втайне он возмущался за-за того, что вырос мужчиной в нашей женоненавистнической стране и, следовательно, имел больше возможностей, чем остальные из нас. Ее отношения с Жизель, конечно, представляли собой перерезанный провод, который мог убить электрическим током любого, кто осмелился с ним шутить. Моя старшая сестра была трудной женщиной, но я обнаружила, что именно самых трудных женщин лучше всего знать. Она была сильной и свирепой перед лицом невзгод, как медведица со своим детёнышем, и достаточно умной, чтобы перехитрить даже самого хитрого врага. Она была красива, изысканна и элегантна, как отполированный бриллиант, и столь же холодна. За эти годы Елена научила меня очень многому: например, как быть сильной женщиной, но также и тому, как ею не быть. Она позволила своим прошлым травмам кальцинировать ее сердце, и в результате в ее душе не было места для кого-то нового или другого. Это было трагично, и я надеялась, что однажды она найдет способ смягчиться, но я знала, глядя в ее осуждающие глаза, что этот день будет не сегодня. — Ты многого не знаешь, и я не скажу тебе, Лена, — пыталась мягко объяснить я, хотя голова у меня так сильно стучала, что вообще было трудно думать. — Единственное, что тебе действительно нужно знать, это то, что Александр — мой муж, и… ну, я люблю его. Я впервые произнесла это вслух, и мне было приятно чувствовать, как слова наполняют воздух. — Данте рассказал мне кое-что, — сказала она с дурным предчувствием. — Он сказал мне, что твой муж выкупил долг отца, так что, по сути, он купил тебя. Горький смешок сорвался с моих губ прежде, чем я смогла сдержаться. — Александр помог мне оплатить твое образование, Лена, обучение Жизель и билет Себастьяна на самолет до Лондона. Чем это плохо? — Он превратил тебя в шлюху, — воскликнула она, ее глаза с низкими веками сверкали, как молнии сквозь грозовые тучи. — Никогда бы не подумала, что ты опустишься так низко, чтобы вытащить нас из Неаполя. Рычание зародилось в моей груди и вырвалось с моими следующими словами. — Осторожно, ты не знаешь, о чем говоришь, и я люблю тебя, правда, но есть вещи, которые нельзя простить. Ты уже подвергла осуждению Жизель и Синклера. Не делай того же со мной. Мои суровые слова немного поумерили ее негодование, ее плечи слегка опустились, когда она положила руки на кровать и склонилась надо мной. — Я просто волнуюсь за тебя, моя Кози, — сказала она мягким, грустным голосом, который терся о мою кожу, как мокрый бархат. — Я не понимаю твоей жизни, и это меня беспокоит. Ты появилась на ужине в честь Дня благодарения с рубцами на запястьях от этого человека, а теперь в тебя трижды стреляли из-за какой-то ерунды, в которую он тебя втянул.