– Фак-фак-фак, – пробормотала Роза. Утка сидела на коленях у Рут и посматривала на всех с недовольным видом. Впрочем, утки всегда чем-нибудь недовольны. – Все будет в порядке, – сказала Мирна. – Я тоже в это верю, – проговорила Клара, проводя пятерней по своим густым волосам, отчего они встали дыбом, сделав ее похожей на умалишенную. Рут же, которая почти наверняка была настоящей сумасшедшей, напротив, выглядела абсолютно собранной. – Хорошо, что никто не увидит твоего говна, – сказала Рут. – Кто ходит на выставки миниатюр? С какого перепуга ты вообще согласилась участвовать в коллективной выставке крохотных картин маслом? Это то, чем занимались скучающие светские дамы в восемнадцатом веке. – И многие из них были гораздо лучше, чем их современники-мужчины, – заметила Мирна. – Верно, – кивнула Рут. – Похоже на правду. Роза закатила свои утиные глаза. – Твое дело – портреты на больших холстах, – не унималась Рут. – Зачем писать маленькие пейзажи? – Я хотела расширить сферу деятельности, – объяснила Клара. Рут подняла брови: – Создавая миниатюры? Немного иронично. – Вы видели эти работы Клары? – спросила Рейн-Мари. – Мне не нужно их видеть. Я их обоняю. Они пахнут, как… – Может быть, лучше посмотреть, прежде чем комментировать? – Зачем? Они наверняка шаблонные и банальные. – Ты что, снова и снова пишешь одно и то же стихотворение? – спросила Мирна. – Нет, конечно, – ответила Рут. – Однако я не пытаюсь писать романы. И там и там слова, это верно, но я знаю, в чем я хороша. В чем бесподобна. Мирна Ландерс тяжело вздохнула и переместила свой немалый вес в кресле. Как бы ей ни хотелось возразить Рут, она не могла. Факт оставался фактом: их старая соседка по Трем Соснам, пьяница и скандалистка, была блестящей поэтессой. Хотя и неважным человеком. Рут издала звук, который можно было принять за смех. Или за отрыжку. – Я сейчас скажу тебе, что смешно. Ты терпишь неудачу и сгораешь, пытаясь сделать что-то новое, а Арман уничтожает свою карьеру, соглашаясь вернуться, чтобы делать то, что он делал сто лет назад. – Никто не терпит неудачу и не сгорает, – возразила Рейн-Мари и снова взглянула на часы. Атмосфера в конференц-зале все больше накалялась. – И как это будет работать? – спросил один из агентов. – Мы получаем двух старших инспекторов? Все посмотрели на суперинтенданта Лакост. – Non[6]. Старший инспектор Бовуар будет исполнять свои обязанности до отъезда в Париж. – А Гамаш… – начал другой агент. – Старший инспектор Гамаш. Это просто переходный период в несколько недель, только и всего, – сказала Лакост, стараясь выглядеть увереннее, чем была на самом деле. – Это неплохо. У отдела будут два опытных руководителя. Но мужчины и женщины в зале не были идиотами. Один сильный руководитель – это хорошо. Когда их двое, начинается противостояние. Противоречивые приказы. Хаос. – Они много лет работали вместе, – продолжала Лакост. – Прекрасно сработаются и теперь. – А вам не было бы досадно получать приказы от бывшего подчиненного? – Конечно не было бы. Но несмотря на раздражение, Лакост знала, что это вполне закономерный вопрос. Сможет ли Бовуар заставить себя отдавать приказы своему прежнему начальнику и наставнику? И самое главное, сможет ли бывший старший суперинтендант подчиняться таким приказам? Гамаш, при всей его уважительности, привык руководить. И руководить Бовуаром. – Но тут ведь не только это, правда? – сказал полицейский постарше. – Есть что-то еще? – спросил его молодой агент. – Ты не знаешь? – Полицейский огляделся вокруг, намеренно игнорируя предостережение во взгляде Лакост. – Гамаш не только начальник Бовуара. Он его тесть. – Шутите, – сказал агент, понимая, что тот не шутит. – Non. Он женат на дочери Гамаша, Анни. У них есть ребенок. Хотя семейная связь Гамаша и Бовуара не была тайной, никто из них двоих особо ее не афишировал. Один из агентов за столом фыркнул и оторвался от своего смартфона: – Они всерьез принялись за него. Вот послушайте… – Non, – сказала Лакост. – Я не хочу это слушать. У двери послышалось какое-то движение. Все повернулись, потом вскочили на ноги. Старшие отдали честь. Молодые на мгновение растерялись. Некоторые из находящихся в зале не знали Армана Гамаша лично. Другие не видели его несколько месяцев. С того жаркого июльского дня в лесу. Воздух был наполнен вонью выстрелов и криками раненых. Когда дым рассеялся, они увидели главу Квебекской полиции с пистолетом в руке. Тащившего мертвое тело по красивому лесу. Догадывался ли Гамаш тем летним утром, надевая чистую белую рубашку, костюм и галстук, что день у него закончится таким вот образом? Кровью на его одежде. И на руках. В тот душный день он проснулся старшим суперинтендантом Квебекской полиции. Уверенным в себе руководителем. Вынужденным, сжав зубы, пойти опасным путем. Ближе к вечеру он вышел из леса разбитый. И вот он вернулся. Став лучше? Став ожесточеннее? Вскоре им предстояло понять это. Глава вторая Человеку, стоявшему у двери, было под шестьдесят. Высокий, не грузный, но крепкий. Чисто выбритый. И пусть не классически красивый, однако более привлекательный и определенно более благородный, чем пытались внушить молодым агентам фотографии, помещенные в социальных сетях в то утро. Слегка вьющиеся волосы Армана Гамаша, некогда темные, теперь почти полностью поседели. Цвет лица у него был как у человека, который много часов проводил в бескрайних полях, во влажных лесах, по колено в снегу, разглядывая трупы. И преследуя тех, кто сделал это. Он выглядел как человек, который многие годы нес на своих плечах тяжелый груз ответственности. Которому приходилось делать жестокий выбор. Морщины на его лице говорили о решительном характере. Об умении сосредоточиваться. О заботах, растянувшихся на годы. И о скорбях. Растянувшихся на десятилетия. Но под взглядами агентов на этом лице появилась улыбка, и они увидели, что самые глубокие из его морщин – в уголках глаз. Морщинки смеха. Выраженные гораздо ярче, чем те, что были порождены заботами и болью. Хотя все они встречались, перемешивались, пересекались. А еще был безошибочно узнаваемый шрам на виске. Как визитная карточка. Отметина, делавшая его непохожим на других. Шрам пересекал морщины забот и смеха. И за ним стояла отдельная история. Вот что увидели более молодые агенты. Для ветеранов все было иначе. Они не столько видели, сколько чувствовали. Наступило молчание, когда Арман Гамаш остановился на пороге, глядя на них, заглядывая им в глаза, внезапно увлажнявшиеся.