– О, это ужасно. – Полина перевела взгляд с Лакост на Клутье и обратно. – Да, – сказала Лакост. – Месье Трейси говорил с вами когда-нибудь о жене? Вашон задумалась, собираясь с мыслями. Просеивала правду и ложь, решала, что ей выбрать. – Немного. Он не казался человеком, счастливым в браке. Говорил, она пьет. В депрессии. Я ему сочувствовала. – Полина, – сказала Лакост, чуть подаваясь вперед и понижая голос, словно собираясь сообщить молодой женщине какую-то тайну. – Я очень надеюсь, что вы не будете возражать, если я стану задавать вам вопросы, которые могут показаться странными. Хорошо? – Конечно. Разумеется. – Она посмотрела на свои часики. – У меня через час назначена встреча. – Ну, нам не понадобится много времени. Не беспокойтесь, – сказала Лакост с материнской улыбкой. Этих двух женщин разделяли не столько годы, сколько предпочтения. – Сколько лет было вашей матери, когда она родила вас? Обе – Вашон и Клутье – посмотрели на нее с недоумением. – Значит, вы не шутили про странные вопросы, – сказала Полина, рассмеявшись. Хотя теперь она выглядела несколько настороженной. – Ей было шестнадцать. – Молодая. Наверное, ей было нелегко. А вашей бабушке? Сколько ей было, когда она родила вашу мать? – Вам это действительно нужно знать? Какое это имеет отношение к жене Карла? У Клутье на языке вертелся тот же вопрос, и она едва удержалась, чтобы не кивнуть в знак согласия. – Я сожалею, – сказала Лакост и приняла соответствующий вид. – Мне просто нужна ваша помощь, чтобы понять кое-что про местную общину. Насколько она может быть предвзята к молодым женщинам. Ответ был туманным, но вроде бы удовлетворил и смягчил Полину. – Моей бабушке было пятнадцать. – А вам двадцать один? – Да. – Сколько вам было, когда вы впервые забеременели? Между двумя этими женщинами повисла тишина. – Зачем… – Прошу вас, Полина. Это мне очень поможет. По-видимому, Вашон поняла, что создала себе проблему. Она предложила помощь и должна была изображать готовность помочь. Эти вопросы на первый взгляд не были угрожающими или даже просто имеющими отношение к делу. Но они были глубоко личными. – Мне было шестнадцать. – И что случилось? – Я сделала аборт. – А в следующий раз? Полина заерзала на стуле: – Зачем вы это спрашиваете? В абортах нет ничего незаконного. Мне делали аборт в больнице. – Да, я знаю. Но еще я знаю, что маленькие городки могут быть благосклонными, а могут быть просто ужасными. У тебя появляется дурная репутация. Распространяются жуткие слухи. И в этих слухах достаточно правды, чтобы навредить. Людям не всегда нравится, когда ты добиваешься успехов, верно? – Не всегда, – сказала Полина, слегка вскинув голову. Изабель Лакост поймала себя на том, что восхищается этой молодой женщиной. У нее была выдержка. Но была ли совесть? – Да, – тихо сказала Лакост. – Они не всегда добры, как нам бы хотелось. Особенно мучительно, когда друзья за тебя не радуются. Ты стараешься изо всех сил, чтобы подняться, сделать карьеру. Добиться успехов в бизнесе. Заработать немного денег. А люди вокруг: «Ах, мы теперь для нее слишком плохи». Только потому, что ты хорошо одеваешься и заботишься о себе. Верно? Полина кивнула, но настороженно. Хотя и не так настороженно, как следовало бы. – Позвольте, я скажу вам кое-что, – сказала Лакост своим доверительным голосом. – Кое-что, о чем не знает никто, кроме полиции. Полина кивнула, подаваясь вперед. – Вивьен была беременна. Вот почему я вас спрашиваю. Но мы не знаем точно, кто был отец. – Правда? Я поняла, – прошептала Полина. – Бедняга Карл. – Да. Бедняга Карл. Кто может винить его в том, что он хотел избавиться от этого брака? – Лакост откинулась на спинку стула и снова заговорила деловым тоном. – Значит, когда вы были беременны во второй раз, вам опять делали аборт в больнице? – Да, дилатация и кюретаж[34]. – А в третий раз? В тоне Лакост послышалась легкая резкость. Не осуждение, а предупреждение говорить правду. – Как вы избавились от этой беременности, Полина? – Я знаю, кто вы, – сказал Тоби, садясь за стол в отделении полиции, не очень далеко от того места, где Лакост беседовала с Полиной. – Вы тот коп, которого все ненавидят, – сказала Дафна. Она сидела за соседним столом, ее тоже задержали. Гамаш улыбнулся: – Надеюсь, не все. – Все, кого я знаю. Гамаш не особенно удивился, услышав, что подростки, ведущие криминальный бизнес, не являются его поклонниками. – Я видел видео, как вы убиваете этих детей, – сказал Тоби. – Жестоко. Камерон, полицейский, который производил задержание, перестал терзать клавиатуру компьютера. Жан Ги Бовуар, сидевший поблизости и просматривавший почту, поднял глаза. Арман Гамаш чуть наклонил голову, улыбка сошла с его лица. – Какое видео? Тоби рассмеялся: – Не видели? Его выложили с час назад. Оно теперь распространяется с сумасшедшей скоростью. Забавно, что я как раз его смотрел, когда вы пришли. Гамаш нахмурил брови. Где-то есть видео, в котором он стреляет в детей? Как такое возможно? Он посмотрел на Жана Ги, с лица которого еще не сошла бледность после происшествия в проулке. Когда они ехали назад, Гамаш обратил внимание, что Бовуара трясет, и тихо спросил, не заболел ли он. – Я думал, что не уйду оттуда живым, – ответил вполголоса Жан Ги. Гамаш думал то же самое, но промолчал. Он все еще ощущал кислотное жжение в желудке. – Скоро будешь на Елисейских Полях, – сказал он. – На солнышке. – Недостаточно скоро. Жан Ги понимал, что Париж не застрахован от опасностей, но там они вряд ли будут грозить ему. Шансы возвращаться домой каждый день значительно повысятся. Теперь, услышав слова Тоби, Жан Ги повернулся к своему компьютеру и набрал в поисковике: «Квебекская полиция, видео, дети». «Гамаш, видео, стрельба». – Я мог бы пристрелить вас, запросто, – сказал Тоби. – Отплатить. За то, что вы сделали. – Почему же не пристрелил? Тоби откинулся на спинку стула и сложил руки на груди: