Дженни согласилась, как всегда соглашалась, когда с ней говорили опекуны. Таким образом Обурн-Лодж был сдан на год (со всей мебелью) мистеру и миссис Джордж Парракот, которые тоже хотели осмотреться. Мистер и миссис Парракот десять лет прожили в Числхерсте. Они были большими театралами, но им приходилось уходить за пять минут до конца третьего акта каждой пьесы, которую стоило смотреть. Из-за этого же они пропустили и около пятисот исполнений Национального Гимна. Поэтому, когда старый Пол Парракот неожиданно умер (но не так уж неожиданно, принимая в внимание, что они были только лишь троюродными братьями), они решили снять в Лондоне дом на год и посмотреть, как им это понравится. Ведь как ни хорош Числхерст, Бромптон-роуд, несомненно, ближе к центру. Но Джейн Латур ничего не знала об этом. Она не слышала даже о смерти своей сестры Кэролайн. Смерть Кэролайн не годилась для рубрики новостей. Ни один редактор отдела не посвятил ей ни строчки; ни разу ее фамилия не прозвучала в здании Би-би-си; и на отдаленном острове в Южных морях, к которому причалила экс-президентская яхта, Джейн Латур не пришлось проливать слез и завешивать свою арфу на ветку дерева. Однако даже экс-президенты пресыщаются, и приятные путешествия подходят к концу. Джейн Латур снова оказалась в Лондоне и, на языке ее профессии, отошла от дел. Она тоже в каком-то смысле осматривалась. Проводила инвентаризацию. Через год ей исполнится сорок… сорок… сорок. А сейчас, и немедленно, и все время ей нужны были деньги… деньги… деньги. Сорок лет… деньги… И вот, когда однажды утром, лежа в красно-черной ванне в красно-черной ванной комнате в маленьком красно-черном доме в Стэплтон-Мьюз, Джейн сравнивала — в последнее время ей довольно часто приходилось это делать — свои задолженности банку с активами, которых в этот момент почти не было, она вдруг неожиданно вспомнила о своей сестре Кэролайн. Они с Кэролайн были совладелицами Обурн-Лоджа; у нее даже сохранился ключ, на который ей давало право совместное владение. Правда, Кэролайн выплачивала ей ежегодно половину предполагаемой арендной платы, но почему бы Кэролайн не выкупить ее долю? Дом должен стоить… сколько? Шесть… восемь… десять тысяч? Пять тысяч фунтов для Джейн Латур! Она вытянула руку и бросила в воду еще пригоршню соли для ванны. Она сумеет добиться этого. Поэтому тетя Джейн вернулась в Обурн-Лодж. Идя по узкому проходу между домами на своих высоких до нелепости каблуках, она рылась в сумочке, ища ключ от входной двери, который так долго лежал невостребованным. Войти самой в свой собственный дом значило заявить свои права; это должен был быть жест, напоминание Кэролайн, что половина всего этого принадлежит ей, Джейн, да-да, даже половина серебряных рамок, в которые заключены стоящие на рояле фотографии. Она не потерпит никаких глупостей Кэролайн. Джейн покрутила ключом в замке, презрительно улыбаясь при мысли о бедняжке Кэролайн. Там ведь еще девочка Дженни. Дженни сейчас, должно быть, около восемнадцати. Интересно, насколько викторианская девица получилась из нее у Кэролайн. Но при мысли о Дженни она не улыбалась презрительно. Дженни было восемнадцать. ГЛАВА ТРЕТЬЯ СТАРЫЙ ФЕЛСБРИДЖЕАНЕЦ I Снизу послышался звук открываемой двери, затем голоса на лестнице, и вдруг Дженни Уинделл с ужасом поняла, что ее вообще не должно было здесь быть! Как она могла совершить такую глупость! Объяснить это можно тем, что сегодня она впервые с тех пор, как покинула Обурн-Лодж, оказалась на своей любимой улице, Бромптон-роуд. Коренные обитатели северо-западной части Лондона ходили за покупками на Оксфорд-стрит. Ну, не только на Оксфорд-стрит, они могли ненадолго зайти и на Уигмор-стрит, или забрести к югу до самой Бонд-стрит, Риджент-стрит или Ганновер-сквер; но они никогда не оказывались на другой стороне Парка. В течение полугода Дженни пыталась подражать их обычаям, и все напрасно. На ней лежала печать Бромптон-роуд. Бромптон-роуд была ей особенно дорога, потому что по этой единственной улице в Лондоне ей с ее дорогим Гусаром было позволено гулять вдвоем. На Бромптон-роуд, считала тетя Кэролайн, молодая девушка находится В Полной Безопасности. В то время как мерзкая Опасность могла подкарауливать в переулках поблизости, дожидаясь момента, чтобы кинуться на того, кто сойдет с проторенной дороги, по надежной Бромптон-роуд ходили только Надежные и Почтенные прохожие. Дженни путешествовала по ней взад и вперед, не нуждаясь ни в какой защите, хотя на опасной Бичам-плейс рядом с Дженни всегда шагала тетя Кэролайн или горничная тети Кэролайн. В Сент-Джонс-Вуде все было иначе. Мистер Уоттерсон придерживался общепринятых взглядов на современных девушек, а факт, что Похищение Противоправно, не позволял ему и помыслить, что нечто подобное может случиться с подопечной Уоттерсона, Уоттерсона и Хинчоу. Дженни не нужен был ключ от входной двери, но (уверил он миссис Уоттерсон) она может без опаски ходить днем одна по Лондону. И может таким образом даже снять часть хозяйственных забот с плеч миссис Уоттерсон. Итак, в восемнадцать лет Дженни была предоставлена свобода передвижения в Лондоне. Более того, у нее в сумочке был ключ от входной двери, о чем не подозревал мистер Уоттерсон. Надо признаться, это был ключ не от дома на Экейша-роуд, и потому не сильно увеличивал ее свободу; но все же, небрежно вытащенный из сумочки при виде полисменов в омнибусе ключ мог иметь только одно значение, и вид его приводил Дженни, если не кондуктора, в глубокое волнение. На самом деле это был один из входных ключей от Обурн-Лоджа, который Дженни разрешили взять как исключение. Она ходила на танцы без тети Кэролайн, но отнюдь не одна, и ее провожатые (их было несколько) доставили ее прямо к дверям Обурн-Лоджа в истинно эдуардианское время. «Мы только посмотрим, чтобы вы благополучно вошли в дом», — сказал Полковник с сердечным смехом, и они все собрались (довольно комичной группой) около входной двери, а Дженни гордо полезла за ключом. Но он скользнул за подкладку ее сумочки и был обнаружен лишь восемь месяцев спустя, чем в свое время испортил весь эффект. Зато Дженни осталась обладательницей ключа, который теперь должен был бы находиться у Парракотов. Ключ был при ней, в сумочке, и у нее было десять фунтов ее карманных денег за три месяца, к тому же был прекрасный теплый июньский день, и Бромптон-роуд манила ее к себе, как никогда. Она ходила по улице. Она тратила деньги. Ходила взад и вперед и кругом — о милая Бромптон-роуд, как она была рада оказаться здесь снова! И ее дорогой Гусар был с ней, как обычно, и она рассказала ему все про Майкла Аллоуэя, барристера по профессии, который обнаружил тело хорошо одетой женщины в собственной гостиной, и они думали, как это, должно быть, потрясающе, и не очень следили, куда направляются… и, прежде чем поняли, где находятся, подошли к узкому проходу между домами и, болтая, по обыкновению, свернули в него. В руке у нее оказался ключ от входной двери, и он так легко повернулся в замке, и вот она уже в хорошо знакомом доме и задумчиво поднимается по лестнице, как сотню, как тысячу раз поднималась прежде… «Тетя Кэролайн! Я вернулась!» II Шаги и голоса приближались. Теперь они слышались прямо за дверью. Оставалось только одно: спрятаться! В мгновение ока Дженни оказалась на широком подоконнике трехстворчатого окна, выходившего на лужайку. Она съежилась за шторами. Девочкой она пряталась туда от тети Кэролайн или тети Джейн, а потом высовывала головку и вскрикивала: «У-у-у!» — шутка, которую взрослые почему-то были не в состоянии оценить. Но сейчас она пряталась не ради шутки, а от отчаяния. Нельзя допустить, чтобы совсем чужие люди знали, как по-дурацки ты иногда поступаешь. — Боже мой! — воскликнул мистер Джордж Парракот. Дженни это не удивило и не возмутило. Из сотни детективных рассказов она знала, что именно так мужчины реагируют на тело незнакомой женщины в гостиной. — Что случилось? — послышался голос из спальни тети Кэролайн. — Быстрее! — крикнул мистер Парракот. А затем властным голосом: — Нет… Не надо. Оставайся на месте. — Мистер Парракот вспомнил, что он Мужчина и Старый Фелсбриджеанец. Женщин следует ограждать от подобных зрелищ. Но было уже поздно. Миссис Парракот стояла в дверях. — Джордж! — воскликнула она. В ее голосе послышалось что-то такое, из чего стало ясно, что с этих пор и дальше, что бы ни случилось, к этому телу имеет отношение он, а не она. Мистер Парракот, носивший Клубный галстук, услышал этот оттенок и принял всю ответственность на себя. — Ничего страшного, дорогая. Иди к себе. Предоставь все это мне. — Она… мертвая? — Да. — Кто это? — Представления не имею. Я говорю, дорогая, тебе лучше… Миссис Парракот подошла поближе и сказала: — Да ведь это Джейн Латур! — Боже милостивый, неужели та самая Джейн Латур? — Да, я уверена. — Она посмотрела на мужа. — Джордж! В этом восклицании не содержалось ни обвинения, ни даже вопроса, и в нем было сказано о Джейн Латур все, о чем не говорится в некрологах. — Я ни разу в жизни словом с ней не обменялся, — негодующе сказал Джордж. — Я никогда… Ну, мы видели ее на сцене раз или два. Только и всего. Каким же образом она очутилась здесь? — Бедняжка, — произнесла Лора Парракот, вдруг ощутив безмерную зависть к той, что прожила такую потрясающую жизнь, и в то же время безмерную жалость к той, что больше не сможет так жить. — Что, она… покончила с собой? Джордж озадаченно огляделся. — Но… как? — Веронал или что-нибудь в этом роде… Ой! — Она подошла еще ближе. — Она не могла удариться головой, потому что здесь ничего… — Джордж! — Ничего страшного, дорогая. Иди к себе, а я позвоню в полицию. — Но, Джордж, разве ты не понимаешь, что ее убили? — Да-да, ничего страшного, дорогая. Я присмотрю за всем. — А вдруг он еще в доме! — Чепуха, дорогая, теперь он уже наверняка далеко отсюда. — Но он должен был знать, что дом пуст, иначе бы не пришел сюда… с ней. А если бы мы не зашли по дороге в магазин… Ой, лучше бы мы сразу вернулись, а не… Но я хотела купить несколько вещиц подешевле, а тебе понадобился бриллиантин, а скажи, ты не думаешь, что он все еще в доме и ищет… ну, то, за чем они приходят. — Ну-ну, дорогая, — быстро сказал мистер Парракот, — этого не может быть. У него возникло тревожное предчувствие, что Лора может впасть в истерику, а в таких случаях лучше всего сильно стукнуть по щеке ладонью, а подобное действие настолько противоречило духу Фелсбриджеанства, что он вряд ли сумел бы себя к нему принудить. Он нервно подергал галстук и сказал: — Если ты уйдешь в свою комнату и запрешь дверь, а я все время буду тут, все непременно обойдется, правда? — Хорошо, Джордж, — храбро сказала дорогая. Она вышла. Дженни осталась наедине с мистером Парракотом. Какое-то время в комнате стояла тишина. Затем раздался голос. — Алло! Соедините меня, пожалуйста, с ближайшим полицейским участком… Обурн-Лодж. Бромптон-роуд… Благодарю вас… Алло! Я говорю из Обурн-Лоджа, неподалеку от Бромптон-роуд. Э… здесь… здесь у нас… тело… Тело… Да… Хорошо одетая женщина… Не знаю… Не знаю… Джордж Парракот… Да. Но мы уходили, дом оставался пустым… Совершенно уверен… Хорошо… Хорошо… До свидания. И снова тишина. Дженни выглянула из-за шторы. Мистер Парракот сидел в кресле и ждал. Дженни прошептала молитву Богу или своему Гусару, она точно не знала кому, чтобы он помог ей что-то придумать. Ведь если ее сейчас найдут, никакому молодому раскрасавцу детективу ее не спасти. Она все сделала не так! Они всегда говорят — до прихода полиции ничего не трогать, а она переставила единственное, что должно было оставаться на месте: дверной стопор! Хуже того, она вытерла его носовым платком! А самое худшее («О, дорогой Гусар, разве это не ужасно!») — она оставила носовой платок на кресле на всеобщее обозрение! А на нем вышито «Дженни»!