Подполковник насупился, думая над проблемой. Думал он минут пять, после чего, вздохнув, решил удовлетворить нашу просьбу. Так мы оказались во внутренних войсках — в горах, похожих на степь, потому что горы маячили лишь на горизонте. Зато мы были вместе. И так эти горы маячили перед нами все два года, пока нас не уволили на гражданку в званиях старших сержантов. Правда однажды меня ударило в плечо, когда мы наткнулись на засаду во время зачистки какой-то деревни, и Козюлин Мишка вытащил меня из-под обстрела. После армейской службы наши пути, можно сказать, разошлись. Мишку с Петькой потянуло в ментуру, а потом Мишка женился. Короче говоря, из нас троих теперь только я один на гражданке. Остальные двое прохлаждаются в ментуре… Шагая утоптанной тропинкой, между февральскими сугробами и милицейскими машинами, я вырулил к зданию штаба. На высоком бетонном крыльце маячили двое в форме. По ступеням спускались еще трое. Среди них оказался Мишка Козюлин. Обухов был здесь же. Заметив товарищей, я остановился. — Как оно? — спросил я, протягивая для приветствия руку. Мишка пожал мне руку. Обычно мы подолгу разговариваем, однако на этот раз время его поджимало. — До перекрестка подбрось, — попросил я. — Без проблем, — ответил он. Водитель сел за руль. Я скакнул следом за Мишкой, и авто двинулось в сторону улицы Жуковского. Благодаря подобной оказии я рассчитывал быстро добраться домой. Мне уже чудился стакан кефира и мягкая постель, однако водитель проскочил перекресток. Козюлин угадал мое настроение, и пояснил, что на обратном пути меня подкинут прямо до дома. Голос у Мишки звучал уверенно. Остальные молчали. Мы остановились возле кафе «Трактир у Дороги». Это была обычная забегаловка с ресторанными ценами. Питейное заведение работало сутками напролет, обслуживая проезжий люд и местных завсегдатаев — баб-одиночек, шпану без царя в голове и прочих озабоченных. Окна в трактире светились ярко. На площадке стояли машины разных марок, включая чей-то темный внедорожник. Мы выбрались наружу и двинулись к заведению. Я тащился позади всех, ни о чем не думая. Я просто устал и хотел спать. Внутри оказалось накурено. Шашлычный запах перемешался здесь с запахом водки, вина, прелых тел и дезодоранта. Какой-то «кабан» спортивной наружности бултыхался в дальнем углу за столом, шумно разевая глотку. На вид ему было за тридцать, и я теперь каялся, что подсел к Мишке в машину, ибо шел бы теперь домой, вдыхая спокойный ночной воздух. Если о чем и надо было мне думать, так это о защите дипломной работы. Мне уже чудилась адвокатская практика. Другие виды юридической деятельности, казалось, были созданы не для меня, потому что остальное было слишком знакомо и осязаемо. Армейские будни до сих пор наплывали кошмаром, и становилось не по себе. Козюлин смотрел в сторону Кабана. Лицо напряглось и застыло. Казалось, Мишка готов был прыгнуть ему навстречу и тут же сцепиться. Кабан бойко жестикулировал. Потом вдруг замолчал и посмотрел в нашу сторону. Овальное лицо, внушительный нос. Подобные носы бывают у спортсменов и горных жителей. Через зал к нам торопился невысокий гражданин с дугообразными бровями и в черном костюме. Из нагрудного кармана у него торчал краешек носового платка. Вероятно, это был местный распорядитель. — Моя фамилия Петросян, — представился он. — Полюбуйтесь на него! — говорил он, приближаясь. — Знать ничего не хочет, понимаешь… — Да что вы говорите! — усмехнулся Мишка. — Пристает ко всем. — Петросян перешел на шепот. — Говорят, это местный авторитет, но я-то здесь причем? У меня, между прочим, тоже есть авторитет — хозяин ресторана. — А милиция, значит, должна… — проговорил Мишка. — Уберите его отсюда! — воскликнул армянин. — Он же орет! — В таком случае пишите заявление, — решил Мишка. — Будете писать? Петросян моментально расстроился. На секунду он замолчал, сморщил лицо, потом стал верещать по-птичьи, без перерыва: — Какое заявление, понимаешь. Он же порядок нарушает… Заявление? Слющай… При чем здесь эта бумажка?! Завтра начальник придет и напишет. Хоть десять бумажек напишет тебе!.. Обязательно… — Мне нужно одну, — хмурился Мишка. Трактирная клиентура, расправив уши, с любопытством наблюдала за развитием событий, предвкушая бесплатный спектакль. В углу тем временем вновь обозначилось шевеление. Кабан дернулся кверху, распрямился и пошел в нашу сторону, задевая столы. Гремела посуда, звенели вилки. — Вам не меня ли?! — громко спрашивал он. — Меня?! Так вот он я весь… А ты, армянская душа, пока отдыхай… Он раскинул руки, и очередная стекляшка сорвалась на пол. Народ лихорадочно улыбался, блестя глазами в нашу сторону. Я инстинктивно поджался. — Не надо меня держать! — Кабан отмахнулся от чьей-то предостерегающей ладони и встал рядом с нами. В нем оказалось за метр девяносто, поскольку при моих ста восьмидесяти я смотрел на него снизу вверх. Кабанье копыто неожиданно поднялось и уперлось Мишке в грудь — туда, где билось беспокойное сердце. Затем копыто стало напирать, сотрясая Мишку, словно боксерскую грушу. Кабан явно напрашивался на неприятности. Мишка стоял изваянием, и это меня удивляло. — Копыта убери, — отчетливо произнес один их ментов. — Не понял я! А ну повтори! — кашлянул Кабан, не оборачиваясь в сторону голоса. — Я хочу слышать!.. Он дурашливо сжался, подставляя ухо к Мишкиному лицу. — Перестань, здесь не цирк, — отчетливо произнес Михаил, убирая с груди чужой кулак. — В чем дело? — Дело? — Кабан вращал белками глаз. — А вот оно — дело! Кабан обернулся к Петросяну, положил на его покатые низкие плечи обе ладони и с силой швырнул от себя. Армянин покатился по полу к двери, махая всеми четырьмя конечностями. Кабан двинулся следом, раздвигая милицию, и тут же у него на руках повисли двое сержантов. А тот словно этого и ждал. Тараща глаза, он стряхнул с себя сержантов, а молоденького стажера — парня в штатском — опрокинул тычком ладони в лоб. Это уже не походило на спектакль. Это было сопротивление, потому что у Кабана в ход пошли кулаки: армянин с рассеченной губой вновь полетел на пол, и теперь корчился у стены, собирая кровавые слюни в ладонь. И когда вновь мелькнуло копыто, норовя ударить Мишку в лицо, я вцепился обеими руками Кабану в запястье и крутанул в наружную сторону, одновременно нанося удар коленом меж ног. Удар бедра достиг цели. Кабан всхлипнул и тотчас согнулся в дугу. — Наручники! — требовал я, — Быстро!.. Металл торопливо хрустнул, однако Кабан развел руки в разные стороны, не давая защелкнуть вторую половинку наручников. Его окончательно свалили на пол, ухватились за ноги и волоком потащили на улицу. Водитель, отворив дверцу «обезьянника», отскочил в сторону. В ту же секунду у милицейского «уазика» образовался затор, поскольку Кабан намертво прилип к стальному проему, раздвинув руки и ноги. — Прилип! Зараза! — матерился водитель. — Сейчас мы его, — проговорил Мишка. И в тот же миг его пятерня метнулась сзади Кабану между ног, норовя уцепить строптивые яйца. Древний прием сработал: Кабан моментально сжался, запрыгнул в машину, и дверца с грохотом за ним затворилась. Однако в ту же секунду изнутри посыпались удары. Мы сели в машину и двинулись в сторону РУВД. Мужик грохотал позади железом, просовывал руку в оконце без стекол и норовя вцепиться мне в волосы. — Куда мы едем?! — кричал он. — В лес? — Ты угадал, — ответил Мишка и что-то шепнул водителю. Тот резко дернул влево и пошел совершенно в другую сторону, затем вновь повернул. Заснеженные ветви деревьев безжалостно драли кузов машины. — Давно я хотел с тобой встретиться. Ох и давно, — бормотал Мишка. Обернувшись, он пристально посмотрел в сторону задержанного. Казалось, еще секунда, и прозвучит дикая криминальная история, в которой Кабан играл первую скрипку. Точно. Он был местным авторитетом, а менты лишь искали повод для его задержания. — Что за дикарь? — спрашивал я у Мишки. — Расскажи… — Потом, — обещал Мишка, доставая сигарету из пачки. — Потом как-нибудь… Водитель притормозил, со скрежетом переключил передачу, с трудом развернулся на узкой дороге и стал возвращаться в сторону РУВД. Задержанный теперь держал язык за зубами. Остальные тоже молчали. Меня колотило от происшедшего: по времени мне надлежало валяться в постели. «Впрочем, если б не этот дурак, то всё было бы по-другому», — подумал я, оборачиваясь в сторону задержанного. Машина, лавируя между заснеженными деревьями, подошла к зданию штаба и возле крыльца остановилась. Мишка выпрыгнул первым, направился к задней дверце. Заскрежетал открываемый замок «обезьянника», и тут меня оглушила целая серия торопливых и звонких петард. Оглянувшись, я обомлел: Кабан стрелял из пистолета в открытую дверь. Потом он выскочил наружу и продолжил стрельбу. Водитель, деря пистолет из кобуры, кинулся наружу. Следом за ним последовал стажер. На крыльцо из РУВД выскочил парень с автоматом в руке. И тут же упал, не сделав ни единого выстрела. С другой стороны к нам торопилась милицейская машина. Стажер бросился к ней, остановил, прося помощи, но экипаж повалил его в снег. — Нас же там стреляют! — базлал от страха стажер. Кабан тем временем, вздымая снежную пыль, летел в противоположный угол площади — туда, где висела табличка адвокатской конторы. Достигнув угла, образованного бетонным забором и зданием, он упал среди лип и стал зарываться в снег. Со стороны милицейского полка к нему торопилась милицейская группа. Кабан было вскинулся кверху, однако его повалили, застегнули на нем наручники и вывели на утоптанную дорогу. Потом провели мимо меня. Двуногий боров икал и хрюкал, плюясь разбитыми в кровь губами. Его завели по ступенькам кверху, и скрылись за дверью. Миша Козюлин тем временем лежал без движений. Я пытался его тормошить. Мишка! Дорогой мой друг Мишка! Очнись!.. Меня оттащили в сторону. — Ему не поможешь… Не трогай. — Не правда, — не верил я. — Надо вызвать скорую…