— Закончил, — произнес я. — И теперь работаю по специальности. — Слушаю вас внимательно. — Караулов перестал вертеться в кресле. — Возможно, вам не хватает теории, и вы решили, что я чем-то могу вам помочь? — Скажите, Станислав Давидович, а вам не приходилось служить в армии? — начал я. — Если да, то когда это было? — Странно, — Караулов слепил из губ сковородник. — И я должен на это отвечать? — Как свидетель, естественно. — К сожалению, не довелось, — произнес Караулов. — Хотя я сильно хотел, конечно, но мне не пошли навстречу, не вошли в положение — ложный сустав усмотрели, а потом вовсе военный билет выдали. Но мне уже четвертый десяток, так что не тот возраст, чтобы вести беседы на темы призыва, хотя, если разобраться, если встать на позицию… — Меня интересует Коньков, — перебил я Караулова. — Тот самый Коньков, которому тоже не пошли навстречу. Хотя, говорят, что он тоже хотел служить. — Коньков?! Караулов пулей выскочил из кресла и пошел вприпрыжку по кабинету, забыв о собственной хромоте. Добежав до окон, он вернулся назад и остановился рядом, нависнув каланчей. — Хотел он служить… — бормотал он, а потом выкрикнул: — Да разве же так хочут! Или хотят! Брат у него потом в тренеры подался, а этот решил стать юристом. Для меня вообще кажется странным, когда здоровый бугай не желает служить. — В смысле? — обрадовался я. — Здоровый как бык, а трудностей испугался — тем более что спортсмен, кажись, был. По прыжкам. Поэтому, если нужно мое мнение, могу его высказать, хотя, конечно, доказательств никаких: Гоша мог оказаться стопроцентным косилой. Достаточно напомнить, что мы вместе сдавали экзамены, в одном потоке, и сидели за одним столом, и он мне подсказывал по истории России. Стопроцентный косила — вот мой вердикт: я у него в глазах тогда прочитал, когда нас в военкомат пригласили. Заглянул ему как-то в глаза, а там страх плещется. «Всё, говорит, сделаю, чтобы в армию не ходить…» Караулов подошел к шкафу, распахнул одну из дверок, сунул руку между монографиями и выудил оттуда пачку сигарет и зажигалку. Тут же чиркнул ею и раскурил сигарету. — Так что косила он стопроцентный, иначе для чего человеку на первом курсе судебная психиатрия? Для чего ему то, что пока что не нужно? Ради голого энтузиазма? Ради любопытства? — Может быть. — Какое-то оно у него странное… Но вы же не из голого любопытства, насколько я понимаю, — продолжил Караулов, давясь дымом. — Я так понимаю, что у вас уголовное дело? И что натворил мой бывший сокурсник? Пришлось напомнить февральскую историю. Не торопясь, я рассказал то, очевидцем чего был лично сам. Рассказал также о том, как братья удачно пользовались подарком природы — собственной идеальной схожестью. На губах Караулова вновь образовался сковородник. — Мне кажется, — продолжил он, — что дело может быть интересным совсем с другой стороны. С какой, мне трудно сказать… — Мне тоже так кажется, — согласился я. — Надо добавить всего лишь одно звено, и всё встанет на свои места… Караулов согласно кивнул. — Для чего надо было ломать стену? — перечислял я. — Чтобы свернуть бабке шею? — Не для этого… — Тогда непонятно. — Вот это верно. Как верно и то, что братьев там было двое! — хищная улыбка вновь вернулась к Караулову. — Потом один из них погиб, и это тоже верно! Но если они всю жизнь пудрили людям головы, то где гарантия, что не запудрили их и сейчас — через гибель одного из них? Шлепок моей ладони о собственный лоб звонко раздался в пустом помещении. Только такой идиот, как я, мог напрочь забыть об этом. — Но я ничего не смогу доказать — они абсолютно одинаковы, — проблеял мой голос. — Ни одна экспертиза не сможет мне в этом помочь. — Ищи правовые зацепки. Думай. Кури. Караулов протянул мне пачку. Я сунул в нее пальцы и тут содрогнулся: если пролом в стене у старушки — инсценировка, то кто-то нас с Блоцким обвел вокруг пальца. Нас держали на поводке. О наших намерениях знали наперед. Кто? Старуха? Для полноты впечатлений мне надлежало явиться в Заволжский военкомат. Казалось, там могли рассеять остатки моих сомнений относительно обоих близнецов — ведь ни один из них не служил отечеству. Понятное дело, Гоша. По его душу имелось официальные заключения множества экспертных комиссий. Но как удалось покойному Паше от армии откосить? Распрощавшись с кандидатом юридических наук Карауловым, я вышел из альма-матер и поплелся в сторону закусочной «У Гашека». В подвальном помещении пахло шашлыками, вином и пригоревшим маслом. Наверняка на работе меня давно потеряли. Казалось, на этот раз у Игнатьева будут все основания, чтобы наложить на меня взыскание. Впрочем, данная перспектива нисколько меня не беспокоила. Не будь я Сидоров Петр Иванович (или Коля Мосягин), если не поставлю в этом деле последнюю точку. Жил-был Коньков Павел Леонидович, биатлонист, убийца милиционера. Голос с гнусавой хрипотцой. И был у него брат-близнец по имени Гоша, которого Паша неоднократно использовал. С помощью близнеца убийце удалось выскользнуть на свободу, хотя его самого потом схоронили… А Люська стала почему-то встречаться с Гошей. Потом этот Гоша в судебном порядке усыновил племянника. Не слишком ли гладко всё получается? Взяв кофе и пару пирожков, я присел за дальний столик и стал закусывать. Только бы Игнатьев не догадался, чем я в действительности занимаюсь. Звонок моего сотового телефона едва не лишил меня рассудка. К счастью, звонившим оказался дядя Вова Орлов. — Они же меня так и не поняли, — оправдывался Орлов. — Неужели, послушай, до них не доходит? Хотя должно бы! Должно-о-о, — тянул он звуки. — Я ведь тоже человек и право имею… В общем, если ты не поможешь, то не знаю… Наверно, я подожгу их, а сам сяду, потому что нету больше терпенья, Коля! Нет моего… Они же чего говорят — слышишь меня? — Слышу, — отвечал я, продолжая жевать и поглядывая на стену с большими часами. — Этот суд! — визжал Орлов. — По этому гражданскому делу! Он меня доконает!.. — В смысле? — Они что воркуют теперь — слышишь? Казним, говорят, без суда и следствия, если вселюсь, а Люську выселят… Отставной майор начинал действовать мне на нервы. — Короче, может, я заберу своё заявление. В смысле, заберу его назад из суда — тем более что судья предлагает мир. — Мировое соглашение, — поправил я. — Вот именно, так что не знаю, как лучше-то… — Сам решай, дядя Вова, — ответил я и отключил телефон, не прощаясь. Покончив с пирожками и кофе, я поднялся, торопясь из кафе на свет божий, перешел у Кривого дома улицу Гончарова и сел в маршрутное такси, надеясь застать Заволжского военкома на месте. Однако не все так просто в этом мире: через полчаса я торчал в бесконечной пробке в районе Речного порта. К счастью, пробка почему-то быстро рассосалась, и в пятом часу вечера я уже стоял в приемной Заволжского военкома, бормоча о своем: «Жили-были два брата — один так себе, а другой сущий дурак — либо просто прикидывался…» Секретарь, выслушав, доложила военкому. Тот вышел и, естественно, на дыбы: причем здесь военкомат, когда есть закон! Короче, понес ахинею, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но потом смягчился и отослал меня к Школе. Спустившись этажом ниже, я вошел в кабинет подполковника Школы. Тот был военным врачом, пережил множество военкомов, пока служил в своем крохотном кабинете. Я хорошо его помнил, поскольку именно этот мужик отправлял нас троих на срочную, на Кавказ. — Между прочим, я хорошо их обоих помню, потому что забыть об этом невозможно, — вдохновенно заговорил Школа, прикашливая. — Не успели мы одного оформить, как другой образовался, кхе-кхе, с тем же самым симптомом… С симптомом Кандинского-Клерамбо, насколько я помню. — Как говорите? — Клерамбо, — повторил он. — Но это же явный перебор. — Школа говорил, уставясь взглядом в поверхность стола и сцепив пальцы рук. — Очевидный перебор, потому что не может такого быть, чтобы двое образовались. Однояйцовость, полный набор одинаковых хромосом… Надеюсь, это понятно? Я согласно кивнул. — Но! — воскликнул Школа. — Слишком уж как-то одинаково у них. Вплоть до заболевания. Короче говоря, хлебнули мы с ними, потому что, известное дело, где один, там другой. Как ни крутили, ничего не могли доказать. Естественно, была у них между собой подмена, но точно определить не удалось — кто есть кто. А тут и призыв отменили для студентов. Короче, оба они остались, как говорится, за штатом — в том смысле, что откосили от армии, да… — Откосили, выходит, оба? — А как еще можно тут сказать, если так оно и есть. Такие вот были дела… Школа вздохнул. Вынул из стола бумаги и стал перебирать их, бормоча под нос: — Клептомания, пиромания, графомания… драгомания. Чушь собачья, потому что кругом, куда ни кинь — повсюду мания. Я с этим Гошей… — Школа вдруг оставил в покое бумаги и распрямился. — Я с ним хлебнул достаточно. Потому что пришлось самому, чуть ли не на руках таскать его на экспертизу. И я его хорошо запомнил. И моё мнение, если хочешь знать, таково: никакой он не больной — но только это без протокола! Этот студент меня задолбал, но мнения своего я изменить не желаю до сих пор. Я и по сей день считаю: этот слепил юродивого, а те поверили… — Кто? — не понял я. — Те самые, что экспертизу проводили. Я ведь тоже с психиатрией немного знаком — интересовался на досуге. Там ведь как всё описывается? Симптомы, знаете ли… Или совокупность симптомов — так называемый синдром. — Действительно, — согласился я. — Но попробуй ему заглянуть в черепок — что там и как?.. Короче, заключение построено на голых наблюдениях. — Согласен. И доказать это невозможно. Школа развел руками: — Увы, я могу констатировать лишь факт… Распрощавшись с военным медиком, я двинул в сторону РУВД. До него каких-то двести метров всего, а ноги не идут — казалось, из-за каждого угла мог выглянуть подполковник Игнатьев и ехидным голосом спросить: «Где ты всё это время бродишь, товарищ лейтенант?» Спросит и уставится мне в самые глаза, словно я ему должен. Но бог меня миловал, до самого кабинета мне никто не встретился — даже ни один следователь или опер не попался мне на пути. Я вошел к себе в кабинет и торопливо уселся за стол. Потом придвинул к себе клавиатуру компьютера и замер: за дверью кто-то явно остановился, потому что послышался шорох. Дверь отворилась: в проеме стоял подполковник Игнатьев. — Ты здесь? — произнес он будничным голосом…